Вчера будет война - Буркатовский Сергей Борисович 20 стр.

Один из техников подал Шестакову парашют – тоже, конечно, немецкий.

– Зачем? – удивился майор. – Прыгать я не намерен в любом случае.

– Положено, – «техник-лейтенант» (в Москве на его петлицах были шпалы) был серьезен, – во-первых, сидеть на чем-то надо. Во-вторых, много вы видели немецких летчиков, летающих без парашюта? Так что, если им все-таки придется изучать обломки – какое-то дополнительное время на выяснение личности покойного герра Новицки у них уйдет. – Шестаков скривился. Кто же говорит о смерти перед вылетом. – А в-третьих, даже если вы благополучно уйдете – приложить вас могут и на нашей стороне. Я, к слову, хоть и принял меры, считаю это вполне вероятным.

За кустами резко затарахтел пускач, его сменило ровное урчание дизельного генератора аэродромной команды. Еще пара техников подкатила тележку на мотоциклетных колесах.

– Ну, ни пуха.

– К черту, – Шестаков сплюнул и полез в кабину. Времени на изучение самолета было всего ничего – на круг восемь часов, включая полеты и пару учебных боев с Якушиным и еще одним летуном из НИИ ВВС, но в управлении машина была простой, что радовало. Да и истребителем Шестаков был, что называется, от бога, а уж на то, чтобы оценить тяговооруженность и вертикальную маневренность «немца», много времени было не надо. Правда, на виражах «мессер» вел себя как утюг. Значит, не надо виражить, вот и все.

Главной проблемой было взлететь – мало того, что темно, как у марокканца в… внутри, так еще и колея шасси у немца была непривычно узкой. Ничего, как-нибудь взлетим, а о посадке думать пока рановато.

– От винта! – Мотор чихнул и заработал с непривычным подвывающим звуком. Шестаков минут пять погонял его на разных оборотах, махнул рукой остающимся на земле, захлопнул фонарь. Из-под колес метнулись черные фигуры с колодками, техник при генераторе дернул рубильник, и вдоль всего поля протянулась редкая двойная цепочка огней. Шестаков дал газ, вырулил в начало дорожки. Ну, сколько ни оттягивай… Сектор газа на полную, самолет с крестами на плоскостях и желтым кенгуру на фюзеляже рванулся вперед.

Набрав высоту, Шестаков сориентировался по компасу, рефлекторно осмотрелся. До границы было еще километров пятьдесят, отсутствие своих истребителей в воздухе ему гарантировали. Но все равно: потерявший базовые рефлексы истребитель – мертвый истребитель. Проверено. Так, светает. Впереди блеснуло серебром – Буг. Взгляд на часы – все штатно, на Седльце выходим сразу после рассвета.

* * *

Еще в ходе Первой мировой войны немецкий капитан Теодор фон Хиппель, находящийся тогда в африканском корпусе генерала Леттов-Форбека, обратил внимание на то, что грамотное использование разведчиков, замаскированных под местных жителей или военнослужащих противника, при проведении наступательных операций позволяет с минимальными потерями брать под контроль стратегически важные объекты. В начале 30-х годов офицер сформулировал весь положительный опыт подобных операций в Танганьике (в начале века – африканская колония Германии) в виде специального доклада. Материал попался на глаза шефу абвера (военная разведка и контрразведка) адмиралу Вильгельму Канарису. В 1935 году Хиппель был вновь призван в армию, где приступил к формированию отряда «профессиональных партизан».

Небо на востоке посветлело. Самый тяжелый для часовых, водителей и прочих бдящих по обязанности час уже миновал.

– Мы опаздываем уже на три часа, – сидящий рядом с водителем командир выглядел недовольным.

– Дорога очень плохая, товарищ капитан, – водитель обозначил пожимание плечами, и быстро дернулся, ловя задумавший было упасть от сильного толчка «ППД». Еще недавно вполне приличное шоссе было раздолбано в хлам. – Интересно было бы узнать, что они тут гоняли? Танки, наверное?

– Возможно. Но это не наше дело. Крутите баранку, Петров. И на дорогу смотрите внимательней.

– Слушаюсь. Не волнуйтесь, товарищ капитан. До цели еще примерно двести километров. Сократим дневку, наверстаем.

Еще минут десять ехали в молчании. Мотор спешно «мобилизованной» в колхозе полуторки еле тянул – даром, что техника новая, но для непривычных к технике крестьянских рук год – вполне достаточный срок для того, чтобы даже «Мерседес» уработать.

– Это точно были танки, товарищ капитан. На съезде на грунтовку остались следы. Фары светят плохо, но заметно. Жалко, что нет возможности заменить фары.

– К сожалению, из дома захватить забыл. Приходится пользоваться этими. – Оба усмехнулись.

– Приходится. Вижу мост, товарищ капитан!

Из-за поворота показалась светлая полоска деревянного настила, черные на жемчужном фоне утреннего неба решетки перил, заросли кустарника по берегу, караульная будка. Капитан три раза стукнул по задней стенке кабины, затем приложил ребро ладони к носу и козырьку, поправляя фуражку.

– Голосует, – усмехнулся водитель.

Фигура в плащ-палатке и низкой фуражке неопределимого цвета властно махнула рукой – стоп, мол.

– Тормози.

Водитель остановился с шиком, дверцей прямо напротив фигуры. Ага, фуражка зеленая. Пограничник.

– Начальник поста лейтенант Пограничных войск Сухомлин. Товарищ капитан, прошу выйти из машины и предъявить документы.

– Прошу предъявить ваши полномочия, товарищ лейтенант!

Выйдя из кабины и вернув мандат пограничнику, капитан бросил взгляд за его спину. В некотором отдалении за его спиной переминался боец – тоже пограничник, больше не было видно никого. В окнах караульного поста мерцал слабый свет керосинки. Дрыхнут, собаки. Из нагрудного кармана капитан достал удостоверение личности и командировочное предписание, протянул лейтенанту. Облокотился на борт кузова в ожидании.

Сухомлин, подсвечивая себе фонариком, вглядывался в документы. Вроде все в порядке. Следует себе капитан с двенадцатью бойцами «Для выполнения задания командования». Вот только тот лейтенант госбезопасности… тоже следовал. И точно с такой же стандартной формулировкой. Интересно, почему он вдруг вспомнился? Что-то… Манера держаться? Тот, конечно, был высокомерен, всем своим видом давая понять, что он, небожитель, пограничной черной кости не чета. Этот вроде держится нормально… или нет? Взгляд такой… оценивающий… Нет, что-то неуловимо-схожее есть. Или мнительность? Бойцы в кузове все бодрячком, несмотря на раннее утро. И держатся… уверенно. Даже носом никто не клюет, даром что после ночного марша в кузове. Хоть сейчас на плакат. Винтовки – сплошь «СВТ», ручник у одного. Явно не простая пехтура. Он встретился глазами с одним из бойцов – и взгляд этот настолько напоминал своим презрением к низшим существам ту белокурую сволочь, что по большому счету все стало ясно.

Лейтенант еще раз опустил взгляд на документы – не пытаясь ничего разглядеть, только выгадывая время. Что же там было, в той старой ориентировке, которую еще в начале июня спускали? Бремен? Брюссель? Бранденбург! Точно!

– Издалече едете, товарищ капитан! – указал лейтенант на запыленную машину. – Такое впечатление, что аж от самого Бранденбурга.

Капитан великолепно владел собой, но этого он не ждал. Быстрый взгляд в кузов – на вроде бы безмятежных, но абсолютно готовых к бою солдат, окончательно снял сомнения. У обеих сторон. И не успел пограничник открыть рот, чтобы пригласить капитана в караулку, как тот негромко скомандовал: «Огонь!» – скомандовал, конечно, по-русски, чтобы выгадать дополнительно одну-две секунды замешательства. Частично это сработало – пограничник с винтовкой упал, сраженный сразу тремя пулями, но лейтенант, успевший все понять и осознавший, что шансов у него практически не осталось, рванулся прямо к капитану, входя в клинч, наваливая его на проем дверцы и закрываясь им от уже поднимающегося изнутри кабины ствола «ППД». Водитель не успел остановить палец – одна пуля короткой очереди вошла в плечо пограничника, две – в широкую спину капитана, оба упали. В караульном помещении послышались крики – русские, разбуженные выстрелами, видимо, лихорадочно мотали свои портянки. Прямо из кузова заработал «дегтярь» – пулеметчик держал на прицеле окно, прикрывая стремительный бросок попрыгавших из кузова камерадов. «Hans! Ulrich! Forwerts, zwei Grenaden in Fenster, schnell!»[8] – Фельдфебель, второй в группе по званию после уже покойного капитана Ланге, не растерялся, принял командование, но маскироваться под русских и далее счел бессмысленным. Задание, конечно, сорвано – но прямо сейчас все ясно и просто. Делов-то – пробежать несколько метров и закинуть в окна бревенчатого домика с суетящимися русскими пару-тройку гранат.

Однако «не срослось» – от реки, из образованного ивняком мыска заработал еще один пулемет – «максим». Сто тридцать метров – для станкача в упор. Строчка пуль прошлась от капота к кузову грузовика, расколов блок цилиндров, пробила бедро находящемуся в ступоре от своей ошибки водителю, снесла уже занесшего штык ефрейтора, готового приколоть лежащего под телом командира пограничника, отправила к праотцам пулеметчика с «Дегтяревым». Потом строчка пошла вышивать дальше – обе бегущих к караулке с гранатами в руках фигуры упали. Те, кто успел попадать на землю, открыли было огонь на подавление – но с фланга по ним уже начали работать винтовки караула.

– Пятеро ушли, товарищ лейтенант. Отползли по полю до лесу – и смылись. Семерых упокоили, один раненый валяется. Раненый тяжелый, пуля бедренную кость разнесла. Фершал морфию вколол, тот вроде в полусне, бредить начал. Плачет, говорит, официра своего убил. Новый-то начальник заставы как приехал вместе с фершалом – так молодец, его по-немецки спрашивает, а тот в полпамяти и ответь. В общем, «Брагинбург» какой-то. Диверсанты в нашей форме.

– «Бранденбург-800». Есть у немцев такой полк специальный, – лейтенанту было больно, морфина у фельдшера было мало. Только немцу и хватило, чтоб не сдох до поры, – в первых числах июня на них ориентировка из Москвы пришла. Ты лучше скажи, Емельянов, как ты так скоро огонь открыл?

– Да что тут, товарищ лейтенант. Я сначала гляжу – непорядок. Вроде солдатики справные, а машинка гражданская, с черной кабиной. Оно, конечно, многие на мобилизованных прямо так ездят. Но гляжу – в кузове сидят – не шелохнутся. Значит, дисциплинка в части на ять. А у таких все в уставной цвет должно быть крашено. Непорядок. Ну а потом Щагин меня под бок слегка толк и шепчет: машинка мне, грит, товарищ сержант, знакомая. Вон у ей отщепина на кузове свежая, белая. Я, грит, если помните, три дня как в колхоз в порядке шефской помощи ездил – технику чинить, зуб даю – колхозная это машинка, одну ее после мобилизации оставили. Они еще подсвинка в порядке взаимопомощи прислали. За починку. Ну, раз такое дело – я на всякий случай и приготовился.

* * *

В 1941 году «эмиль» – истребитель «Мессершмитт-109Е» в частях люфтваффе уже массово заменялся «фридрихом» – «Мессершмиттом-109F». Новая машина обладала более высокими летными данными. Несмотря на формально более слабое вооружение – одна 20-мм пушка вместо двух – огневая мощь даже несколько выросла, т. к. мотор-пушка «MG-151» обладала лучшей огневой эффективностью, чем пара крыльевых «MG-FF».

Комендант станции Седльце был вне себя. Чертовы французские танки ползали, как беременные свиньи. И если легкие «Рено» и «Гочкисы» хотя бы нормально разворачивались, то похожие на бронепоезда, по чьему-то бредовому приказу поставленные на гусеницы, а затем снова взгроможденные на железнодорожные платформы «Char B-1 bis»[9] разгружались чуть не втрое медленнее привычных «роликов». Уже рассвело, а пришедший последним состав был разгружен только наполовину. Случись такое в боевой обстановке… Хорошо еще, не надо опасаться авианалетов – доносящееся сверху гудение было неопасно-привычным – над станцией нарезал круги хорошо знакомый по силуэту истребитель.

Шестаков, прищурившись, вглядывался вниз. Солнце уже поднялось за спиной, и большая узловая станция была как на ладони. На путях – эшелоны… И не пустые, ох не пустые. Какие-то странного вида танки на платформах. Показалось или… Нет, не показалось! Длинный, похожий на «Т-35», но какой-то зализанный танк явно смещался вдоль полупустого состава в направлении эстакады. Разгружаются!

Шестаков щелкнул тангентой радиостанции: – «Hier Tante Marta, Hier Tante Marta, Bruno-elf, Bruno-elf. Margaret. Margaret» – на долбежку более-менее правильного произношения десятка кодовых фраз ушел целый вечер, благо еще, учительша была симпатичной. Его ждали, сквозь треск донеслось: «Hier Onkel Fritz. Hier Onkel Fritz. Bruno-elf, Bruno-Elf. Cesar. Cesar». Ага, дядя Фриц услышал. Теперь рацию можно и выключить, а при нужде – подохнуть с честью. Но лучше все-таки не сдыхать, тем более что наверху требовали фотографии. А их надо было не только отщелкать, но и доставить.

Шестаков зажал ручку между коленями, введя самолет в неглубокий вираж. Из кустарных держателей по правому борту достал «Лейку» с длинным тяжелым объективом – по слухам, разведывательные «Мессершмитты» у немцев были, но купить их наши не догадались. Так что ручками. Установки фокуса, выдержки и диафрагмы были заклинены кернером, специалисты-разведчики накурили не на один десяток топоров, определяя нужные цифры. Хорошо, что погода совпала с предположениями. И то, результат не был гарантирован. Выбирая моменты, когда солнце не слепило глаза, Шестаков щелкал затвором. Самолет взбрыкивал (рулить коленями – трюк тот еще), да и фотокамера была непривычным инструментом. Так что приближение двух немецких истребителей летчик почти что проморгал.

– Генрих, видишь его?

– Так точно, герр обер-лейтенант! – Для фельдфебеля Кемпке это был первый боевой (войны, конечно, пока нет, но перехват есть перехват) вылет. То, что целью оказался такой же «Bf-109», его даже немножко расстроило. Ничего, иванов на его долю еще хватит.

– Сближаемся. Смотри, ходит кругами. Заблудился? – Внизу расстилался польский городок, рядом с которым отблескивали серебристые нитки железнодорожных путей – обычный указатель для потерявших ориентировку раззяв. Внезапно одинокий истребитель прервал вираж и, покачав крыльями, лег на параллельный паре курс, слегка сбросив скорость.

– Кемпке, подстрахуй, – обер-лейтенант пошел на сближение. Сопливому новичку пока не хватит наблюдательности – разобраться, что к чему. Боже, да это «эмиль!» Надо же, у кого-то они еще остались. Впрочем, их гешвадер перевооружили на более новые «фридрихи» всего месяца полтора назад. Значит, кому-то пока не свезло. Интересно, кому? «Эмиль» шел ровненько, и, сблизившись, обер-лейтенант кинул взгляд на камуфлированный борт. Что это у него намалевано?

– Герр обер-лейтенант?

– Генрих, знаешь эту эмблему?

– Никак нет, герр обер-лейтенант. Какая-то новая часть?

– Возможно.

Пилот в кабине «эмиля» яростно жестикулировал – сначала похлопал себя по наушнику, потом описал рукой круг над макушкой. Ну ясно, вышло из строя радио, потерял ориентировку. Они-то с Кемпке были здесь старожилами, а вот во вновь перебрасываемых частях пилоты, бывало, и терялись. Пилот-раззява продолжал махать рукой – обозначил несколько направлений ладонью, чуть вскидывая голову. Спрашивает, куда лететь? Интересно, долго он болтается? В любом случае, надо сажать его к себе, благо недалеко.

– Кемпке, пристройся слева от него, веди домой. Я сзади. – Простая перестраховка, но Ordnung muss sein.[10] Вряд ли «эмиль» выкинет какой-то фортель, но в случае чего сбивать очередной «мотор» будет он. «Право командира». Кенгуру, кенгуру… Кто же может летать с такой эмблемой? – Он недодумал. Кемпке, по неопытности, проскочил чуть вперед, а «эмиль» внезапно свалился на крыло, в полубочке прошив изо всех четырех стволов его борт. На полсекунды обер-лейтенант остолбенел, чуть не столкнувшись с отлетевшей от самолета его ведомого плоскостью. Проклятый «эмиль» уже пикировал вниз, стремительно набирая скорость. Черт, он уже под крылом, его не видно. Глубокий вираж, скоба! Откинуть скобу с гашетки! Где же он? Вот! «Эмиль» крутанул нисходящую петлю и уже идет вверх. Не достать – «фридрих» обер-лейтенанта потерял на вираже скорость, а враг стремительно, свечкой, набирал высоту – нет, не достать! Кемпке… Парашюта нет – заклинило фонарь? Скорости катастрофически не хватало, обер-лейтенант пытался уйти вниз – но одна из пущенных с переворота двух пушечных трасс «эмиля» дотянулась до кабины, и «Мессершмитт» перешел в беспорядочное падение.