– Но куда он тогда делся? Ведь в прежнем районе его больше нет, не так ли? И докладов о том, что там было разгромлено крупное организованное воинское подразделение, оттуда тоже не поступало.
– Курт, прошу тебя, вспомни, что тебе преподавали в университете и не множь сущностей сверх необходимого. После того, что творилось в том районе, там была проведена целая войсковая операция, в которой были задействованы довольно значительные силы и средства, – тут на лице генерала Гудериана появилось крайне недовольное выражение. – Я, между прочим, считаю, что именно это отвлечение сил и средств и сорвало нам почти уже неизбежный захват довольного важного узла железных и шоссейных дорог города Smolensk. Нам не хватило буквально нескольких батальонов и пары-тройки эскадрилий, которые в этот момент были отвлечены от фронтовых заявок на бомбежку лесных массивов в наших тылах, в которых хотя бы предполагалось присутствие хоть сколько-нибудь значительного числа русских солдат. Хотя это, как ты помнишь, принесло свои результаты. Нападения прекратились и до сих пор более не возобновились, а полицией и войсками было захвачено около двух с половиной тысяч пленных. Это, насколько мне помнится, куда больше, чем было у твоего капитана.
– Но все это были разрозненные группировки, а между тем у капитана…
– Курт, ну не заставляй мне напоминать тебе, что происходит с организованным подразделением после хорошей бомбежки, застигнувшей подразделение вне укрытий и фортификационных сооружений. Особенно если во время бомбежки гибнет командный состав. Ты что, не читал рапортов? Там же описаны десятки подобных случаев. Я же тебе говорю, люфтваффе бомбило там даже барсучьи норы, если имелось хотя бы малейшее подозрение, что там могут скрываться русские. Я уверен, что это доставившее нам столько неприятностей подразделение попало под бомбежку и было совершенно рассеяно, а сам капитан погиб… – он усмехнулся. – Ты еще скажи, что именно его подразделение столь успешно прорвалось через наш фронт две недели назад, сорвав Нашему ядовитому гному[40] небольшую местную наступательную операцию. Впрочем, оборона ему всегда удавалась куда лучше, чем наступление…
– Но…
– Хватит, Курт, я прошу тебя! – на этот раз тон генерала не оставлял сомнений в том, что он более не намерен обсуждать эту тему.
Некоторое время они ехали молча, но когда машина генерала свернула с проселочной дороги на засыпанное щебенкой шоссе, генерал Гудериан решил сменить гнев на милость и поинтересовался:
– И все же, Курт, чем же он тебя так зацепил, что ты никак не оставишь его даже в могиле?
– Никто пока не показал мне его трупа, дядя, – тихо ответил фон Зееншанце, – и пока я не увижу его собственными глазами, я не поверю, что он мертв.
– А если его тело разорвано в клочья авиабомбой или тяжелым снарядом?
Гауптман упрямо мотнул головой.
– Это невозможно. Он вывернется.
Гудериан скептически улыбнулся, но решил не обострять.
– Хорошо, может быть… Но, все-таки, чем он привлек твое столь пристальное внимание?
Курт несколько мгновений помолчал, а затем нехотя ответил:
– Он – необычен, дядя.
– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Гудериан.
Фон Зееншанце вздохнул:
– Понимаете, дядя, я… я не могу его просчитать.
Генерал молча смотрел на племянника, ожидая продолжения.
– Как вы знаете, у каждого из профессионалов рано или поздно в голове накапливаются некие шаблоны. Шаблоны действий. Именно эти шаблоны и являются признаком профессионализма. Вот, скажем, возьмем машиниста паровоза… молодой машинист, только что закончивший училище, обладает достаточным объемом профессиональных знаний, чтобы, исходя из веса и тяглового усилия своего паровоза, а также веса прицепленного к нему эшелона и рельефа предстоящего пути рассчитать, какую необходимую мощность следует развивать на каждом участке пути, на каждом уклоне, повороте и так далее, чтобы пройти маршрут точно по расписанию. Но если его посадить на паровоз и отправить в путь – он точно либо опоздает, либо вообще устроит катастрофу. Потому что обстановка в пути будет меняться быстрее, чем он будет успевать считать. А вот профессионалу считать не надо. Он при каждом изменении ситуации будет включать тот или иной уже наработанный за годы практики шаблон и спокойно вести состав. Так же и опытный офицер – используя наработанные или изученные и закрепленные опытом шаблоны, в каждом конкретном случае действует уже знакомым и где-то ранее опробованным образом…
– Ты не совсем прав, Курт, – перебил его генерал. – Именно нешаблонные действия и помогли нам так быстро разгромить Польшу и Францию. Тщательно спланированные, но нешаблонные. А «Учения на Везере»[41] вообще были отрицанием всех и всяческих шаблонов.
Курт мотнул головой.
– Я прав, дядя. То, что называется «нешаблонные действия» – является таковыми в лучшем случае только один раз. Потом это превращается в новый шаблон, который затем используется точно так же, как все остальные. Просто сначала эти действия являются шаблоном только для того, кто научился делать так первым. И все это время этим первым был рейх. Да и сами нешаблонные действия чаще всего являются просто новым сочетанием ранее освоенных шаблонов, а не чем-то абсолютно новым…
И потом, твои примеры некорректны – это стратегический уровень. Там действительно уже есть кое-какой простор для новых комбинаций, хотя, как ты знаешь, большинство все равно предпочитает пользоваться шаблонами. И чаще всего вполне успешно. А на уровне подразделения шаблоны – короли поля боя. И наши успехи здесь, в России, во многом объясняются в первую очередь тем, что наши солдаты, унтер-офицеры и офицеры, вследствие гораздо большего имеющегося у них боевого опыта, уже отработали и сделали лично своими очень много шаблонов. А русские… я проводил анализ – у них вследствие резкого роста размеров армии в последние два года, а еще больше вследствие репрессий тридцать седьмого – тридцать восьмого годов практически разрушилась система боевой подготовки. Индивидуальная как-то шла, причем очень неровно от подразделения к подразделению даже в одном соединении. А вот командирская учеба и учения полкового уровня и выше… – Курт покачал головой. – Но я опять отвлекся… Я хотел обратить твое внимание вот на что: у любого из офицеров, прошедшего обучение по определенной воинской специальности, уже есть некий набор шаблонов. У пехотного офицера – свой, у артиллериста – свой, у диверсанта – свой. И эти шаблоны непременно оказывают влияние на его действия, даже если он действует в непривычной для себя сфере и на том уровне, когда требуется не специализация, а синтез. То есть даже обучившись и перейдя на ступень руководства общевойсковым боем, одну и ту же задачу пехотинец, артиллерист или диверсант будут решать сильно… ну, или, как минимум, несколько по-разному, – Курт замолчал, внимательно глядя на дядю. И генерал Гудериан еще раз подтвердил свою репутацию блестящего военного ума рейха.
– То есть ты хочешь сказать, что он действует так, что его действия не подходят ни под один шаблон?
– И да, и нет, – ответил фон Зееншанце. – Скорее, он действует так, будто владеет всеми этими шаблонами. Но так быть просто не может. Базовые схемы закладываются на начальном этапе развития профессиональных умений и навыков.
Генерал на некоторое время задумался.
– А если… – он на мгновение замолчал, будто еще раз обдумав пришедшую ему в голову мысль. А затем продолжил: – А если он просто не капитан?
– То есть? – не понял Курт.
– Ну, ты же сам говорил об операциях стратегического масштаба. А что если он подготовлен именно к такому уровню? Ты вот упомянул репрессии тридцать седьмого – тридцать восьмого. Русские тогда очень хорошо прошлись по своему офицерскому корпусу. Особенно по верхушке. Насколько я помню, они почти полностью уничтожили весь высший командный состав своих вооруженных сил[42]. Кого убили, кого бросили в лагеря, а кому повезло – тот отделался понижением в звании на несколько ступеней. А что если он один из таких «счастливчиков»? Ведь, если пользоваться твоей терминологией, офицеры высокого ранга отличаются именно умением совмещать разные шаблоны. А там, где есть совмещение, там возможно и разделение… выделение нужного в данный момент.
Курт задумался, а потом отрицательно покачал головой.
– Не думаю. База все равно прорывается. Наполеон, уже будучи императором и великим полководцем, все равно оставался в первую очередь артиллеристом. Все его сражения спланированы под наиболее эффективное использование артиллерии. А у капитана этого нет. Он брал склады как профессиональный диверсант, атаковал штаб как головорезы генерала Штудента[43], а мой сводный отряд разгромил в классическом полевом сражении.
Гудериан задумался, но в этот момент машина остановилась. Они прибыли в штаб второй танковой группы.
6
Вилора ворвалась в избу, занимаемую начальником полевого госпиталя, будто южный смерч.
– Товарищ военврач первого ранга, как же так?!
Александр Моисеевич, что-то старательно записывающий в большом «гроссбухе», лежавшем на его столе, поднял голову, сдвинул очки на лоб и удивленно воззрился на девушку.
– Э-э, товарищ Сокольницкая? Уже прибыли?
– Да, но… товарищ военврач первого ранга, мой батальон… мне надо к ним!
– К кому? – не понял начальник полевого госпиталя.
– К батальону капитана Куницына!
Александр Моисеевич Шпильман решительным движением закрыл «гроссбух», отодвинул его в сторону и снял со лба очки.
– Значит так, Сокольницкая, садитесь.
– Но…
– Садитесь, товарищ военврач третьего ранга.
– Но я…
– Садись, кому сказал! – рявкнул Шпильман, и Вилора сама не поняла, как шмякнулась на табуретку, стоявшую перед рабочим столом начальника полевого госпиталя.
– Ты сейчас кто?
– Я?
– Да-да, ты.
– Ну-у, Вилора я. Сокольницкая. Вы же сами сказали…
– Тьфу ты, детский сад – штаны на лямках! – выругался Александр Моисеевич. – Я ее об одном спрашиваю, а она мне как на первом свидании свои паспортные данные… Ты, Сокольницкая – военврач третьего ранга. Если я правильно думаю, что ты полностью подтвердила свою квалификацию. Так это?
– Так, но…
– Цыц! Я сейчас говорю! – Шпильман сердито встопорщил усы. – Так вот, ты – военврач третьего ранга. А скажи-ка мне, Сокольницкая, есть ли в каком-нибудь, хоть самом отдельном и вовсю даже штурмовом и ударном батальоне штатная должность, которая предусматривает заполнение ее военврачом третьего ранга?
– Но я же…
– Цыц, я сказал! Отвечай на мой вопрос!
– Нет, но…
– А вот у меня в госпитале – есть. У меня не хватает одиннадцать санитарок, зубного техника, троих врачей, шесть ездовых и двух водителей. Причем три санитарки, врач и ездовой погибли в последние сутки. При этом у меня уже третьи сутки потоком идут раненые. Немцы в наступление перешли – по всему фронту давят. Или ты не слышала?
– Да, но, но… – Вилора не выдержала и захлюпала носом. – Но я же с ними столько всего… Как же они без меня там-то, а?
Все началось неделю назад. Она тем вечером, как обычно, проводила занятия с ротными санинструкторами и помощниками санинструкторов, которые у них в батальоне, решением командира, имелись в каждом отделении или расчете, а не только, как того требовал полевой устав РККА, один штатный на роту и один нештатный на взвод. Такое внимание к медицинскому обеспечению Вилоре было лестно, но, с другой стороны, свой, так сказать, предмет обучения она не переоценивала. У всех санинструкторов, даже у штатных, кроме специальности санинструктора имелась еще и какая-то боевая специальность. И подготовка именно к ней и занимала большую часть их времени. А ее занятия проходили поздним вечером, после того, как заканчивались занятия по освоению или совершенствованию боевых специальностей. Поэтому сначала она запланировала для своих занятий освоение весьма скромного объема знаний, навыков и умений – ну, чтобы не особенно отвлекать ребят от боевой подготовки. Однако, когда Вилора представила подготовленные тематический план занятий и расписание, капитан Куницын его не одобрил.
– Мало, – сказал он. – И материала, и часов мало. Банальная правильная обработка раны в первую минуту после поражения иногда приносит больше пользы, чем месяц госпиталя спустя день. И ее надо уметь делать не только штатным бинтом и антисептиком и на наиболее удобной части тела, что только и можно освоить за отведенное в вашем расписании на эту тему время, а всем, чем придется и где угодно. Так же с переломами, обширными повреждениями, кровотечением, контузией и так далее. Причем, обучить этому только санинструкторов так же мало. Мы должны обучить начальным медицинским навыкам всех бойцов батальона. Без исключения. А вы, Сокольницкая, лично сделать это не сумеете. Их много, а вы одна. Поэтому готовьте санинструкторов серьезно. Не только как полевых медиков, а в первую очередь именно как инструкторов – тех, кто может и будет учить других. Ну а сам при этом будет уметь куда больше чем другие. Вы же в армию ушли с выпускного курса мединститута, так?
– Да.
– А уже на фронте работали хирургом?
Вилора густо покраснела. Она, естественно, рассказала капитану Куницыну о том, что не только работала фельдшером, но и делала операции. Причем, как утверждал Кирилл Петрович, весьма на уровне. Но вот хирургом она себя не считала. Рано еще. Хирург – это… это… это не специализация, не должность это… это звание. Призвание. Хирурги – это кто-то вроде, как говорил дед, осененные благодатью Господней. Спасители и сохранители. Правая рука Господа, способная вырвать жизнь из пасти смерти… Хотя она, конечно, комсомолка и в Бога не верит, но… Короче, какой она еще хирург?! Она только учится… Но возражать не стала и молча кивнула.
– Ну, вот и отлично, – кивнул Куницын. – Значит, прекрасно представляете, что и как надо делать, чтобы раненый боец вам, хирургам, на операционный стол попал в лучшем состоянии, а также крови поменьше до этого потерял. Вот этому и учи.
– Но тогда мне нужно, чтобы они ко мне первыми приходили, – заявила Вилора в ответ, сердито нахмурив брови. – С утра прямо. А то они ко мне на занятия вечером приходят и еле живые – руки трясутся, глаза закрываются, чуть отвернись – глядишь, кто уже и дремлет. Вы же всех так гоняете…
– Верно, – усмехнулся комбат. – Гонял и буду. Так что какие приходят – такие и дальше будут приходить. А вы – учите. И именно таких. Ибо если они даже в таком состоянии все что надо сделать смогут, то тогда я за нашу медицину спокоен – в любом состоянии все сделают правильно. А вот если они будут уметь делать правильно только тогда, когда они свеженькие и отдохнувшие, то с них батальону в рейде никакого толку не будет. Откуда в рейде свеженькие-то?
Вилора снова покраснела. Вот ведь коза – сама не додумалась! Здесь не университет, а война, и экзамены здесь придется сдавать не профессорам, а жизни, и не в чистой аудитории, а где придется – в землянке, в палатке, а то и, как тогда с Малышевым, посреди леса на потрепанной плащ-палатке. Поэтому занятиям отдалась со всей страстностью своей натуры. И вот во время одного из занятий к ней как раз и прибежал Стёпка.
Стёпка был рыжим веснушчатым ездовым из госпиталя, которого военврач первого ранга Шпильман частенько использовал в качестве посыльного.
– Товарищ военфельдшер, – обратился он к ней, старательно отдав честь, но даже не заметив, что делает это левой рукой, – так это… разрешите обратиться?
– Что случилось, товарищ боец? – официально отозвалась Вилора, окинув суровым взглядом бойцов, у которых на уставших лицах то тут, то там засверкали улыбки. До Стёпки, похоже, так же дошло, что он что-то сделал не так, и он, стушевавшись, заговорил почти совсем по-граждански:
– Так эта… Моисеич… то есть, товарищ военврач вас требуют. Срочно сказали.
– Меня? – удивилась Вилора. – Зачем?
– Не знаю. Так это… там начальство приехало. Из окружного госпиталя. Вот оне и требуют.
– Начальство требует?
– Не-а, товарищ военврач требуют. А начальство, оно того… приехало.
Вилора развернулась к бойцам, которые, похоже, пока длился этот разговор, решили дать себе небольшую передышку, и сердито нахмурилась. Результатом этого тут же стал вид стриженых затылков «курсантов», мгновенно вернувшихся к старательной отработке выданного строгим «преподавателем» задания. А Вилора задумалась.