Нет, она протестовала. Громко. Всем говоря, что акупунктуру ни в коем случае нельзя связывать с ее именем. Что она всего лишь ученица. Что она вообще не представляет ни механизмов воздействия, ни всего набора схем воздействия. И вообще она – всего лишь «обезьянничает» за командиром, который и показал ей все то, что она умеет. И не более. Но Геловани громогласно заявил, что лично связывался с капитаном Куницыным, и тот горячо поддержал предложение назвать эту методику «иглами Сокольницкой». От такого заявления Вилора пришла в шок и тут же бросилась на узел связи.
Комбат ответил сразу.
– Товарищ капитан, – торопливо заговорила Вилора, – тут какая-то глупость творится! А меня никто слушать не хочет. Ваши методики…
Капитан молча выслушал девушку, а потом… рассмеялся.
– Не волнуйтесь, Сокольницкая, это я попросил Шалву Зурабовича сделать так, чтобы акупунктура стала вашей, так сказать, личной вотчиной.
– Но… как… почему?
– Потому что, Вилора, – мягко пояснил комбат, – из нас двоих медик – именно вы. Вы знаете строение человеческого тела, знакомы с физиологическими процессами, протекающими в нем, обучены обращению с медицинской аппаратурой, теми же рентгеновскими установками, например, а я – военный. И именно я как раз, та самая обезьянка, которую когда-то обучили десятку схем и способам их комбинирования. И более я ничего не умею. И разбираться у меня времени нет. А это – важно и нужно. Представьте себе, сколько жизней можно спасти, используя даже пару тех схем, что я показал вам четыре дня назад. И самое главное, вы на это способны, Сокольницкая. Поэтому – «иглы Сокольницкой», и никак иначе.
– Но… но… но это нечестно!
– Пока – да, нечестно. Но это только пока. А вот когда вы со всем разберетесь, опишете и, может быть, составите новую, свою собственную схему воздействия, тогда все и станет честно.
Девушка насупилась. Все равно нечестно! Но пока она решила не ругаться и не спорить с командиром, а наоборот, робко спросила:
– А… а вы мне покажите еще… ну-у… другие схемы, которые вы знаете?
– Ну, конечно. Давайте побыстрее заканчивайте с аттестацией и возвращайтесь. Ваше новое звание для более успешного продвижения «игл Сокольницкой» будет очень полезно. И, значит, число не только спасенных жизней, но и оставленных в строю опытных бойцов и командиров, уже прошедших боевую закалку, будет тоже расти и приближать нашу победу.
– Так точно, товарищ капитан! – повеселев, ответила Вилора. Ну, конечно же, спасание жизни и здоровья наших бойцов и командиров – самое главное. И она приложит к этому максимум усилий. А что касается справедливости – она все равно поступит по-своему! И чтобы там не говорили, она все равно везде и всюду будет утверждать, что ее саму всему научил капитан Куницын, вот!
Когда Вилора уже покинула узел связи, из его дверей вышел невысокий мужчина со знаками различия майора государственной безопасности. Посмотрев вслед убежавшей девушке, майор Буббиков сунул руку в карман, достал портсигар и, вытащив из него папиросу, отчего-то не закурил ее, а принялся задумчиво постукивать ею о крышку портсигара. Да уж, буквально с каждым днем странностей в деле этого и так весьма необычного капитана все прибавляется и прибавляется. То, что капитан Куницын – не тот, за кого себя выдает, уже давно не вызывало сомнений ни у него, ни у его непосредственного начальства. А скорее всего и не только у непосредственного. И ведь не скрывается ничуть, шельмец! Кто же ты такой, капитан Куницын?..
Сама же Вилора, между тем, быстро добралась до эвакогоспиталя, где ее, как выяснилось, нетерпеливо ожидал полковник Геловани.
– Ай, где ты бегаешь, дорогая? Все уже собрались! Тебя одну ждут.
– Кто собрался? – не поняла девушка.
– Аттестационная комиссия собралась. Пошли уже.
Аттестация на воинское звание прошла довольно быстро и почти без разногласий. Почти, потому что стоило только начальнику строевой части высказать даже малую тень сомнения в том, что вот этой симпатичной, но уж больно юной девушке так уж необходимо присваивать звание, соответствующее армейскому капитану, как на него коршуном накинулась Баженова. Да так, что от «строевика» только пух и перья полетели. Причем присутствующим показалось, что отнюдь не фигурально. Начальник эвакогоспиталя после всего увиденного стала ярой поклонницей новой методики и, как старый, опытный управленец, прекрасно понимала, насколько легче пойдет ее продвижение в, так сказать, массы, если ее главный носитель станет военным специалистом командирского ранга. Так что день для Вилоры закончился вполне себе успешно.
Ну а утром она проснулась от отдаленного, но вполне различимого гула. Несколько мгновений она молча лежала в темноте, прислушиваясь к непонятным звукам, а затем вскочила и, как была – в одной ночной рубашке, только накинув шаль, выскочила на крыльцо.
– Что это? – испуганно спросила девушка.
– Ну, куда нагишом-то, оглашенная? – буркнула на нее какая-то пожилая санитарка. – Осень уже, простынешь, – потом повернулась в сторону гула, вздохнула и пояснила: – Немец лупит! Снова, сволочь, в наступление пошел. Ох, скоро опять сердешные без рук, без ног валом повалят…
Вилора почувствовала, как у нее внутри все заледенело, а ноги подкосились, и, опершись на косяк, медленно сползла по нему на пол.
– Ой, девонька, чего это ты? Что с тобой? – всплеснула руками санитарка, бросаясь к Вилоре. Но та уже вскочила на ноги.
– Я… мне… Мне нужно в батальон, – с отчаяньем выкрикнула она и бросилась в избу, уже понимая, что точно, на сто процентов опоздала…
7
– Разрешите?
Я поднял голову. Старший лейтенант Коломиец стоял рядом со мной, вооруженный котелком и кружкой с горячим чаем. После возвращения ночью с очередного сеанса связи с Москвой он был каким-то излишне возбужденным. Но расспрашивать о причинах этого возбуждения я его не стал. И так сам скажет.
– Присаживайтесь, – добродушно кивнул я. Коломиец тут же плюхнулся на поваленное дерево, опустил рядом котелок и, наклонив руку к голенищу, извлек из-за него замотанную в тряпицу ложку. После чего кивнул подбородком в сторону лежащей передо мной на плащ-палатке груды офицерских книжек.
– Ну как, обнаружили что-нибудь интересное?
Я усмехнулся. Значит, заходим издалека…
– Кое-что нашел, – согласно кивнул я, после чего повернулся и, вытащив из небольшой кучки уже просмотренных и отложенных офицерских книжек одну, легким движением кисти перекинул ее старшему лейтенанту. Коломиец ловко поймал ее рукой, свободной от ложки, раскрыл, пару секунд всматривался, а затем присвистнул:
– Значит, мы прижучили инспектора истребительной авиации люфтваффе? Ли-ихо!.. – он на мгновение замолчал, а затем задумчиво произнес: – Интересно, а что он делал на этом аэродроме?
– Может, предавался ностальгии? – невинно предположил я.
– То есть?
– Ну, судя по информации от пленных, этот Вернер Мельдерс ранее командовал пятьдесят первым ягдгешвадером, который базировался на этом аэродроме. И инспектором истребительной авиации он стал только недавно. Вот и приехал к, так сказать, родным пенатам. С друзьями повстречаться там, шнапсу выпить по старой памяти.
– И все? – скептически скривился Коломиец.
– Да нет, конечно, – пожал плечами я. – Скорее всего дело в том, что начавшееся неделю назад немецкое наступление несколько… скажем так, забуксовало. Вот из Берлина и прислали «толкачей», которые должны были заставить местных товарищей поактивнее шевелиться…
То, что генерал Еремин узнал о начале немецкого наступления за несколько часов до того, как немцы нанесли удар, и двадцатый стрелковый корпус сумел хоть как-то к нему подготовиться, изрядно притормозило немцев. Вернее, если я правильно оценил генерала, двадцатый стрелковый корпус сумел подготовиться к удару максимально полно. Ну, насколько это было возможно при его уровне комплектации, снабжения и боеспособности и с учетом имеющегося для этой подготовки времени. А то и чуть более, чем полно… Судя по тому, что передовые немецкие подразделения попали под бомбо-штурмовой удар, Еремин воспользовался моим советом насчет установления прямого, а не через штаб армии, контакта с авиацией. И сумел убедить «летунов» ударить по немцам немедленно, не дожидаясь прохождения команды на авиаудар обычным образом, через запрос в штаб армии и длинную цепочку последовательных согласований. Уж больно громоздкой и неуклюжей была система управления и взаимодействия в РККА… Но и вышестоящий штаб он тоже явно предупредил. И я очень надеюсь на то, что информацию о немецком наступлении успели довести и до командования фронта, и до соседей нашего корпуса тоже до начала этого самого наступления. А потеря даже тактической внезапности для наступающей стороны, это, по нормативам гвардии, шестикратное возрастание сопротивления и потерь и как минимум двукратное снижение потерь для стороны обороняющейся. Для первой атаки, естественно. Потом цифры падают до среднестатистических, рассчитываемых через соотношение сил, средств и уровня компетентности обороняющейся и наступающей стороны, коэффициенты боевого обеспечения, инженерного оборудования позиций, логистического и коэффициента сингулярного преломления вероятностей.
Такие расчеты я пока здесь не давал, в первую очередь потому, что не мог себе представить методику расчета большинства поправочных коэффициентов. Не вообще, конечно, а с требуемым уровнем достоверности. А без них наши методы расчета ничуть не точнее тех, что имелись здесь… Впрочем, конкретные цифры утренней атаки, скорее всего, отличались от наших нормативов, но общее соотношение точно не изменилось. Ну и наши «побегушки» по тылам тоже немцам серьезно подгадили, иначе они уже давно прорвали бы фронт на всю глубину и громили бы наши части, перебрасываемые для затыкания прорыва, где-нибудь в районе Рославля. И по частям. А не как сейчас, всего километров на пятьдесят-семьдесят южнее и восточнее прежней линии фронта. Если, конечно, сводки о положении на фронте, которые мне приносил Коломиец после сеансов связи с, так сказать, «большой землей», были точными. Ну, да, немцы продвинулись. Ну, так никто и не рассчитывал, что их удастся остановить не сдвинувшись ни на шаг. Да и вообще, то, что даже с учетом всего вышеизложенного, немцы все еще не вышли на «оперативный простор», каждый раз после вроде как решительного прорыва наталкиваясь на новый, спешно подготовленный рубеж обороны, можно было считать настоящим чудом.
И я практически не сомневался, что это чудо скоро закончится. Слишком много наших войск уже было разбито, потрепано и рассеяно на таких рубежах. Нет, не потому, что наши плохо сражались. Просто слишком большая разница в, так сказать, классе между нами и немцами. В два с лишним года войны. Причем войны победоносной. Но даже если фронт будет прорван уже сегодня, как минимум десять дней мы все-таки для нашей армии выиграли. А это реально много. Даже с нынешними очень, по моим меркам, неторопливыми темпами ведения боевых действий.
– …и этот Вернер Мельдерс был одним из них. А вот этот аэродром он, вполне возможно, посетил в том числе и из ностальгических чувств. Хотя… – я сделал вид, что задумался, – вполне возможно, что и не только. Явно серьезные ребята на нем базировались. Вспомните, сколько было крестов на бортах самолетов, которые мы столь успешно отправили в утиль. Десятки и десятки.
Да, так оно и было. Вот только я отнюдь не предполагал, что там базировались очень серьезные ребята. Я знал это точно.
– Да уж… – старший лейтенант хмыкнул. – Серьезные звери. И охрана у них была – будь здоров. А взяли вы их просто фантастически чисто. Мой старшина до сих пор в шоке от того, что мы только семерых потеряли. Такая мясорубка была…
Это – да. Аэродром под Старым Быховым[44] охранялся весьма серьезно. Уж не знаю, все ли аэродромы люфтваффе охранялись таким образом или конкретно этот, а может, дело было в том шорохе в немецких тылах, который мы навели, но этот аэродром, на котором базировалась почти сотня самолетов, большая часть из которых была истребителями (а еще несколько десятков пикировщиков и по несколько штук трехмоторных транспортников и одномоторных связных «аистов»), охранялся более чем серьезно.
Кроме полутора десятков малокалиберных зенитных орудий и четырехорудийной батареи зенитных пушек среднего калибра аэродром охраняло около батальона пехоты, на вооружении которой было шесть немецких бронетранспортеров с пулеметами, а также четыре трофейных советских пушечных бронеавтомобиля типа БА-10. Три из них, внешне, были на ходу, а у четвертого отсутствовало два колеса с левого борта. Так что левым бортом он опирался на короткие металлические козлы, сваренные из обрезков рельсов. Но вооружение у него, похоже, было в полном порядке. Кроме того, по периметру аэродрома были оборудованы шесть пулеметных гнезд, три из которых были позициями, укрепленными мешками с песком, а другие три были оборудованы в окопах полного профиля. Каждое из пулеметных гнезд прикрывали подразделения стрелков – от отделения до взвода. Кроме того, на некотором отдалении от пулеметных гнезд проходили маршруты нескольких патрулей. Ну а наиболее важные объекты – штаб, склад ГСМ, стоянка автотехники, склад боеприпасов и так далее, дополнительно охранялись отдельными часовыми.
Сам аэродром был довольно большим и неплохо обустроенным. Во всяком случае, ранее. Сейчас большая часть его строений несла на себе следы разрушений и пожаров. Но, кое-где, например, на здании центра управления полетами с большой застекленной будкой-верандой на крыше или на расположенном за ним и примыкающими к нему ангарами с двускатной крышей жилом здании виднелись следы быстрого ремонта. В жилом здании размещался батальон охраны, летчики же, похоже, квартировали в самом Быхове, до которого было всего пара километров. Во всяком случае, их привозили откуда-то рано утром на нескольких автобусах, часть из которых было немецкими, а часть – трофейными советскими ГАЗ-03-30. То есть в пик работы на этом аэродроме служило, охраняло, спало, готовило самолеты к полетам или отдыхало после вылетов около тысячи человек. Причем очень неплохо вооруженных и готовых дать серьезный отпор.
– Но на самое интересное вы, товарищ старший лейтенант, похоже, не обратили внимания, – вернул я разговор в прежнее русло.
– И на что же?
– А вы обратите внимание на возраст.
Коломиец перевел взгляд на строчку в офицерской книжке, в которой был указан год рождения Вернера Мельдерса, и снова присвистнул.
– Ох, ни… себе! В двадцать восемь лет стать генералом! Чей-то выкормыш?
– Да вроде как нет. Пленные говорили, что он стал первым истребителем в люфтваффе, боевой счет которого превысил сначала восемьдесят, а затем сто самолетов.
Старший лейтенант задумался, а затем недоуменно спросил:
– А чего это так выделили восемьдесят-то? Нет, я понимаю, это, конечно, очень много, но… почему не пятьдесят или там семьдесят пять? Перед сотней, я имею в виду.
– Об этом пленные тоже рассказали. Дело в том, что восемьдесят сбитых до него имел только один пилот в мире, ас Первой мировой и тоже, кстати, немец – Манфред фон Рихтгофен. Кстати, барон.
– Вот сука, – выругался старший лейтенант. – Сейчас небось генерал.
– Нет, – я качнул головой. – Пленные доложили, что он погиб в конце той войны.
Коломиец покачал головой:
– Ишь как много вы узнали от трех человек-то.
Я согласно кивнул и тоже спросил:
– А у вас как успехи?
– Ну-у, работаем, – тут же ушел от ответа старший лейтенант и слегка поддел: – У нас-то работы немного побольше будет.
Ну, это как сказать. С одной стороны – да. Кроме тысячи немцев на аэродроме работало еще около полусотни наших пленных. По большей части техников и механиков, но и полтора десятка летчиков среди них тоже было. Рядовых летчиков, из числа сержантов[45]. Всех командиров собрали и куда-то увезли. Эта полусотня занималась уборкой территории, которая по большей части заключалась в сборе мусора, образовавшегося из-за разрушения зданий и ангаров, а также в разборке и стаскивании в одно место, на дальний конец летного поля, останков наших самолетов, которых здесь оказалось довольно много.
Среди них была парочка СБ, причем один из них в какой-то странной окраске, и полдесятка У-2, но в основном истребители И-16 и штурмовики Ил-2 в одноместном варианте. Причем часть из них внешне выглядела весьма прилично, хоть лети. И то, что их так же отправили на свалку, показывало, что-либо они все-таки были неисправны, либо немцам они не интересны даже в качестве спарринг-партнеров… Так что Коломийцу действительно требовалось разобраться не с пятью, а с почти пятьюдесятью людьми. Но ведь моя работа не ограничивается допросами пленных, не так ли?
Операцию против люфтваффе я запланировал еще в Залесье. Все равно после той «ночи длинных ножей»[46], которую мы должны были устроить в ближних немецких тылах, нам следовало как можно быстрее убираться подальше от фронта. При этом попытавшись дезинформировать немцев относительно направления нашего дальнейшего движения. Батальон не иголка, а почти три сотни человек – не десяток диверсантов. Так что установи немцы хотя бы приблизительно направление нашего выдвижения – зажать нас было бы делом техники. Использование авиации и возможность быстрого маневра силами на технике по дорогам – это очень сильные козыри. Нет, и в этом случае, скорее всего, мы бы, в конце концов, вырвались и ушли, но… с большими, даже очень большими потерями…