Царевич задумчиво кивнул. Да… чего уж тут говорить, ежели за пять с лишним лет, что его не было, построен только участок в тридцать верст! То есть этот участок, конечно, не один. Насколько Иван помнил, строительство вели сразу несколько артелей, на разных участках, но строительство царевых дорог явно затягивалось. А он теперь, после стольких лет на самом дальнем востоке страны, отлично понимал необходимость хороших дорог… Царевы же дороги должны были получиться на диво хороши — широкие, с выпуклой проезжей частью, с коей должна скатываться дождевая вода, да еще и укрепленной щебнем и такой ширины, коя позволяла свободно разъехаться двум армейским повозкам, с большими обочинами, с канавами для сбора дождевой воды про краям. Куда там римским виа, по примеру которых они вроде как и строились. Единственное, что те были мощеными… ну да лиха беда начало. И эти замостим! Но как ускорить строительство — неясно. То есть нет, как раз ясно. Нужны рабочие руки. Но где их взять? Вероятно, бригадам дорожных строителей и так выделяют максимум того, что возможно выделить, если не разорять крестьян. Если уж поляк не ругается, значит, большего действительно выделить невозможно…
До Москвы добрались к обеду следующего дня, заночевав прямо в лесу на бивуаке. И уже в столице узнали последние новости. Например, что Екатерина Браганская с посольством и в сопровождении своего младшего брата Альфонсу, ставшего наследником престола вследствие смерти старшего брата Тоеодосио два года назад, уже прибыла в страну и на данный момент добралась до Великого Новгорода. Но Ивана волновало отнюдь не это, пусть и касающееся его напрямую событие. И даже не то, что у отца в Александровой слободе сидело аж два посольства — датское и польское. Хотя то, что здесь оказались последние, было удивительно. И даже странно, поскольку ненависть польской шляхты к русским была общеизвестна, а отправить посольство без приговора сейма нынешний польский круль Ян II Казимир был совершенно неспособен… Молодого царевича волновало лишь то, что слухи об исполчении войска полностью подтвердились. Ибо сие почти точно означало, что войне — быть!
Так что в Москве царевич задерживаться не стал, сразу помчавшись в Александрову слободу.
Соскочив с коня на дворе старого дворца, коий служил его отцу, царю русскому Федору II Борисовичу присутственным местом, Иван бегом взлетел по ступенькам крыльца и, проскочив большую приемную залу, будто молодой вихрь, ворвался в кабинет отца. Отец был не один. За круглым столом сидели генерал-воевода Беклемишев, окольничий Пошибов и глава Посольского приказа Качумасов, а также глава приказа Большой казны Трубецкой. Иван притормозил и, бросив взгляд на отца, который только кивнул ему, продолжая слушать главу приказа Большой казны, послушно сел, сверля отца горящими глазами.
Наконец боярин Трубецкой закончил. Царь помолчал, что-то черкая в своих записях, кои делал во время доклада, а потом отодвинул их и развернулся к сыну.
— Мать видел?
— Нет, батюшка, я…
Но царь не дал ему закончить.
— Что, на войну проситься прискакал? — недовольно спросил он и, не дав себе труда выслушать ответ, отрезал: — Не пущу. Нечего тебе там делать! У тебя свадьба на носу! Невеста через две недели уже здесь будет.
— Но, батюшка! — обиженно взревел царевич, не заметив, как удивленно округлились за его спиной глаза генерал-воеводы Беклемишева. — Как же это… Я ж…
— Людей убивать рвешься?
— Нет! — возмущенно воскликнул царевич, но тут же поправился: — То есть и это тоже делать придется, война же, но не для того я в войско рвусь. Удовольствия от душегубства никогда не испытывал и испытывать не буду. Но в войско я ехать должон. Да хоть кем. Хоть сержантом. Уж сию-то должность я потяну. Обучили! Я… славу и победу державе нашей принести хочу.
— Славу и победу? — усмехнулся царь. — А знаешь, сын, ни то, ни другое ей не очень-то и надобно…
При этих словах Иван впал в ступор. Как это славы и победы державе не надобно? Это что ж такое государь и отец говорит-то? А что же ей тогда надобно? Бесславие и поражение, что ли?
Царь с усмешкой наблюдал за волнами недоумения, которые одна за другой прокатывались по лицу Ивана, и вдруг спросил:
— А вот скажи-ка, сын, зачем нам война?
— Ну… как? Дабы свеев наказать!
— За что?
— За обиды давние. И недавние тож. Да за рижскую замятню! Оне же наших людишек побили да пограбили!
— Девять человек, — спокойно отозвался отец. — Ежели окольничий, — он кивнул в сторону Пошибова, — более никого еще не отыщет. Но это вряд ли. Он искал тщательно. Прошлым летом таковых лишь семеро было, еще двое за зиму отыскались… У купцов за сезон в десять, а то и в сто раз более людишек гибнет. От болезней, татей или волной с кораблей смывает. Стоит оно войны?
Иван насупился.
— Ну… нет. Но оне ж нам пошлины…
— Пошлины они только в прошлом годе подняли. По осени. После смерти Оксеншерны. Да и не шибко. Мы на той же Зундской пошлине куда более теряем. Однако же с Данией воевать и не думаем. Наоборот, к союзу с ими склоняемся. Или я в сем неправ?
Царевич задумался. Похоже, отец устраивал ему нечто вроде экзамена. На то, как сын в политике разумеет. И тут надо было держать ухо востро.
— Я так думаю, батюшка, — начал Иван после некоторого размышления, постаравшись сколь возможно обуздать бушующие в нем чувства и отвечать кратко и по существу, — тут дело вовсе не в рижской замятне. Она — повод, не более. И не в пошлинах тяжких. А… в том, что свеи нас за горло держат. И всю нашу балтийскую торговлю, коей наше государство богатеет, вполне способны к ногтю прижать. И сделают сие, как только захотят. Вот за то, чтобы у них той возможности не было и чтобы мы могли завсегда свободно торговать, за то мы и будем воевать.
Отец некоторое время молча смотрел на сына, а затем на его губах мелькнула улыбка, и он кивнул:
— В общем, верно, сынок. Хотя… полной свободы никому, никогда и ни в чем достигнуть не удалось. Вот, скажем, ежели мы свеев разгромим…
— Да как же ежели-то, батюшка?! — вскинулся царевич, но царь Федор вскинул руку, и Иван послушно умолк.
— Так вот, ежелимы свеев разгромим, то полной свободы в торговле нам все одно не достичь. Потому как даже после того, как мы свеев с шеи скинем, датчане со своей Зундской пошлиной останутся, а там и англичане пакостить начнут. Эвон оне как голландцев-то в прошлом годе пощипали! [10]Да и те же голландцы на нас уже очень давно недобро посматривают. Так что любой результат — всегда временный. Очень многое из того, что люди достигают войной, можно достигнуть другими способами — соглашением, браком между наследниками, подкупом, да и просто демонстрацией своего могущества. Даже подкуп все одно обойдется дешевле войны. Потому что войны чаще всего разорительны. Не говоря уж о том, что в них гибнут люди, кои, а вовсе не золото, и есть главное богатство любого государства. Золото имеет свойство быстро кончаться, и ежели у тебя нет подданных, то взять новое тебе неоткуда, а вот если есть… — Царь замолчал.
Иван помолчал, переваривая сказанное, а затем осторожно спросил:
— Но зачем же ты тогда исполчаешь армию?
— Вот! — Царь наставительно поднял палец. — Добрый вопрос! И как ты думаешь?
Царевич несколько минут сидел, покусывая губу и напряженно размышляя, и наконец нерешительно произнес:
— Ну… этавойна обойдется дешевле?
Царь усмехнулся.
— Она уже проделала здоровенную дыру в моей казне, а через месяц собирается Земский собор, который наложит на страну такую же денежную тяготу, коя была во времена Польской войны… Сумеешь подсчитать, сколь долго из тех денег мы могли бы платить свеям любыепошлины?
— Тогда не знаю… — вздохнул царевич.
Его отец улыбнулся.
— А между тем ты прав. Война действительно обойдется дешевле. Но чем что? — Царь замолчал.
Царевич некоторое время ожидал продолжения и, не дождавшись, повторил:
— Чем что?
— А вот давай посчитаем! — рассмеялся царь. — Во-первых, армия будет воевать. Хорошо это или плохо? На первый взгляд — плохо. Мы же с тобой разобрались, что воевать дорого и накладно. Все проблемы можно решить миром. Но! Как ты думаешь, дадут ли нам возможность всегдарешать их миром?
Царевич убежденно мотнул головой:
— Нет, конечно. Непременно кто-нибудь решит, что проще отнять либо принудить силой, чем договориться. И нападут. Даже ежели мы сами не будем хотеть воевать.
— Вот! Значит — воевать все одно придется. И, как ты верно подметил, не только тогда, когда сам решишь, но и тогда, когда тебя вынудят, хоть ты сего и не хочешь. Так?
— Так.
— А скажи-ка, сын, какая армия будет воевать лучше — та, вои коей до сего момента никогда и не с кем не воевали, либо та, где уже пороху понюхали?
Сын усмехнулся. Мол, что за странный вопрос… Поэтому царь не стал ждать ответа, а сразу продолжил:
— Значит, пока нас не вынудили — стоит подгадать момент да и дать возможность понюхать пороху своей армии в той войне, в которой мы не токмо почти точно не проиграем… Тут угадать заранее невозможно, как бы сие ни казалось очевидным. Вона те же журжени вроде как куда как менее войск супротив миньцев имели, а гляди-кась, как оно обернулось! Но хоть в той, которая нам полной катастрофой не грозит… а в случае коль выиграем, еще и пользу принести может. С этим понятно?
— Да, батюшка.
— Считаем дальше. Свеи сами воевать хотят?
— Ну… не знаю, батюшка.
— А где твои уши были, когда Качумасов о сем рассказывал?
— Так я же позже пришел, батюшка. Когда Трубецкой говорил.
— А… ну да. Ну так вот говорю тебе, что повоевать они не прочь. Потому как даже сейчас, когда у них казна пуста, нас себе ровней они не считают. И то сказать — у них армия из опытных, закаленных в боях ветеранов состоит. Противу немцев сражавшихся. А мы уже почитай семнадцать лет ни с кем не воевали. Да и тогда токмо супротив поляков, коих свеи со времен Густава II Адольфа за достойных противников не числят.
— Ну мы и супротив ихнего Густава Адольфа… — вскинулся царевич.
— Супротив Густава Адольфа мы бы выдюжили. Это точно. И в конце концов крепко его побили бы. Но именно в конце концов, до коих мы тогда не дошли. И потому свеи считают, что, наоборот, это Густав Адольф нас пожалел. Вернее, не пожалел, а просто… ну вроде как на другое отвлекся. Более для него вкусное как бы. На Германскую войну… Ведь вообще очень немногие способны реально оценить, как дела обстоят на самом деле. Большинство, принимая решения, исходит не из реальности, а из кажущихся таковыми собственных иллюзий. Оксеншерна был из первых. А нынешний свейский король Карл X Густав — из вторых. Нет, он умен и опытный генерал, но вот правитель пока слабый. Потому как не знает главного принципа любого правителя, коий так точно сформулировал ректор нашего университета: «Подвергай все сомнению» [11]. И убежден, что то, что он считаетистиной, эта самая истина и есть. Понимаешь, о чем я?
Иван сосредоточенно кивнул:
— Да, батюшка…
— Тогда идем дальше. Достаточно ли того, чтобы считать войну выгодной для государства, ежели она позволит приобрести военный опыт армии и устранит угрозу торговле?
— Мне кажется, нет, — качнул головой царевич.
Царь удовлетворенно кивнул.
— Хорошо. Но что тогда нужно еще?
— Мне думается, что еще нужно сделать так, чтобы с этой стороны более никогда и никакой угрозы не исходило… ну как ты сделал с Польшей, батюшка.
— Вот, — опять кивнул царь, — верно говоришь. И как же этого добиться?
— Ну… надобно, во-первых, уменьшить свеям земли и население. Это их уже ослабит. А затем, как и на поляков, наложить большую контрибуцию. Пусть работают только на то, чтобы ее выплатить, и не о каких иных делах, могущих нам убыток учинить, не помышляют.
Царь снова кивнул, но как-то так, с легкой усмешкой, бросив быстрый взгляд в сторону главы Посольского приказа. И спросил:
— А скажи-ка, сын, какие земли ты полагаешь необходимым отторгнуть от свеев?
— Лифляндию!
— А хватит сего, чтобы они более нам неопасны были?
— Ну… не знаю. Может, и нет. Ну тогда и Финляндию. Более и не вижу ничего. Через море нам воевать свеев шибко неудобно будет. У нас и флот похуже, да и шхеры оне свои знают куда как лучше нас…
— Один урок — подвергай все сомнению — ты уже от меня услышал, сын, — задумчиво произнес царь, — хотя усвоитьего тебе еще предстоит. Так вот, теперь слушай другой: ставя цель, трудности при ее достижении принимай как задачу, а не как основание для отказа в достижении. Вот скажи, достаточно ли будет отторгнуть от свеев Лифляндию и Финляндию, дабы навсегда обезопасить страну с этой стороны?
Царевич задумался, а потом покачал головой:
— Не могу сказать, батюшка. Свеев-то сие точно ослабит, но вот достаточно ли?
— Сие не ответ. Скажи как думаешь.
Царевич еще несколько мгновений размышлял, а затем глубоко вдохнул и решительно кивнул.
— Да, государь. Для нас — достаточно.
Царь бросил еще один взгляд на боярина Качумасова и спросил:
— Эк ты сказал. Для нас — достаточно. А что значит — для нас?
Царевич Иван хитро сощурился:
— Дык не зря же у тебя, батюшка, здесь, в Александровой слободе, датский и польский послы сидят. Ежели и оне чего у свеев отторгнут, то тогда уж точно достаточно будет.
Все сидящие в кабинете царя переглянулись, а затем их взгляды снова скрестились на царевиче. И в них было куда больше уважения, чем при начале разговора.
— Значит, ты считаешь, что ежели мы у свеев Лифляндию и Финляндию отберем, то свеев это настолько ослабит, что нам их более опасаться не надобно будет… — Царь сделал короткую, едва заметную паузу и внезапно спросил: — А нас?
— Что — нас?
— Нас сие приобретение усилит либо ослабит?
Царевич снова задумался. По его прикидкам выходило, что должно усилить, но ведь отец не просто так спрашивает. Значит, в сем приобретении есть подвох. Но какой?
Спустя пять минут царь не выдержал и дал небольшую подсказку:
— А вот подумай, сын, почему я опосля Польской войны под себя токмо польские и литовские украины да бывшие земли Киевского княжества, православными населенные, забрал, а из самой Польши — ушел.
— Ну… — В глазах царевича, похоже, блеснуло озарение. Как будто он сего никогда раньше не понимал и даже считал то действие царя-батюшки ошибкой, а сегодня вдруг понял. — Наверное, потому, батюшка, что те земли сами под твою руку давно уже стремились. А поляков тебе к повиновению долго бы принуждать пришлось.
— Вот то-то, — усмехнулся царь. — Понял наконец-то…
— Прости, батюшка, — совершенно искренне повинился царевич. В первую голову за свое глупое разумение, что он-де лучше своего отца все про Польскую войну понял и оттого на цареву волю ранее даже сетовать решался.
— Так вот теперь и ответь мне: усилят ли нас эти земли, о коих мы толковали, или наоборот?
— Да скорее наоборот, батюшка. На тех землях скорее не нам, а свеям рады. Нам же противиться будут насколько возможно, где тайно, а где и явно…
— И как быть?
Тут царевич задумался надолго. Отец ему не мешал.
— А ежели… всех людишек, что там живут, оттудова выселить? И нашими даточными людишками те места все и заселить?
— А тех людишек куда?
— Ну… вон на царевых дорогах рабочих рук нехватка шибкая. Дай бог по нескольку верст за год одна артель строит. А в Приамурье с бабами, ликом с нами схожими, просто беда. Да и в вотчинах да на черносошных землях и на заводах уральских рабочие руки никогда лишними не будут. Этих-то мы и похолопить сможем. Оне ж не православные… Тогда ведь свеям на тех землях совсем не рады будут. Даже ежели оне на них когда-нибудь и позарятся.
Царь медленно кивнул, разглядывая сына уже несколько другим взглядом, а затем снова спросил: