Но не все оказались такими, купец Вукол подошел к воеводе, протянул огромную связку ключей:
– Не суди строго, Федор Евсеевич, уеду. Страшно оставаться. А весь мой запас тут, только используй с толком, чтобы не растащили по ларям просто так.
У Вукола была хлебная торговля, соль и еще кое-что по мелочи, потому дар богатый. Конечно, он не мог увезти с собой, но и жалеть не стал. Воевода принял дар с благодарностью. Вукола и еще троих купцов, отдавших все городу, провожали совсем иначе, чем боярина Петра Моисеевича, им желали доброго пути и звали возвращаться, когда все успокоится.
Я наблюдала за всеми этими сборами и отъездами с болью. Анея, видно, заметила, поинтересовалась:
– Ты чего?
– Рязань так же собиралась. И уезжали быстро, но бездумно, не верили в смертельную опасность.
Тетка чуть подумала, потом покачала головой:
– Пока уезжают богатые, те, кому есть куда и на что. Когда вас проводим, займусь отъездом остальных. Там разговор другой будет, Настасья.
Тетка звала меня важно: «Настасья», и даже Лушку стала величать Лукерьей. Сестрица, не привыкшая к такому обращению, она сроду для всех Лушка, сначала даже не откликалась, но мать быстро объяснила, что засватанной девице не пристало быть Лушкой, точно дворовой девке.
Но вот сборы закончены, мы отдохнули, пора и в путь. Провожали нас строго, но слезно. Даже Трофим прослезился:
– Ты… это… Настасья, без надобности не рискуй. Ты девка красивая, хотя теперь и меченая, волосы отрастут, ежели голова будет… Голову сбереги.
Я вдруг подумала, что он интересно сказал, одновременно бестолково и толково. Если будет голова, то волосы на ней отрастут.
– Непременно отрастут, дед Трофим. Ты меня еще с косой увидишь и на свадьбе моей погуляешь.
– Охти тебе, Настасья. Бедовая ты девка, право слово.
Лушка долго не могла меня отпустить, все лила и лила слезы, пока на нее не прикрикнул Андрей (вот кого кроме Анеи сестрица слушалась беспрекословно!). Мы прощались во дворе, чтобы не обниматься на глазах у дружины, ведь в ней мало кто знал, что я девка.
Анея внимательно вгляделась в лицо:
– Оберег не снимай и голову зря не подставляй. Вятич поможет.
Кто бы сомневался, что Вятич поможет. Тетка вздохнула:
– Не дело затеяли, но вы оба упрямые, не свернешь. Ладно, поезжай, удачи тебе!
С отцом пришлось прощаться перед всеми, потому сантиментов не было вовсе. Воевода всем пожелал воинской удачи и возвращения.
Вот команда князя Романа – и мы уже на конях, горожане со слезами смотрят нам вслед, а копыта цокают по мосту из северных ворот. Когда мы вернемся и вернемся ли вообще? Надо вернуться, нам еще защищать Козельск, к которому мы должны (вот бред!) привести полчища монголов.
Но у меня почему-то в ушах звучала песня про Марусю со слезами из кинофильма про Ивана Васильевича, которую стрельцы распевали, уходя в поход: «Маруся… от счастья слезы льет, как гусли, душа ее поет… Кап-кап-кап, из ясных глаз Маруси капают слезы на копье!» Марусь в Козельске я что-то не помнила, а вот Лушка слезами мое оружие облила серьезно, сестрица так и не смогла поверить, что я билась мечом или колола копьем. Все рассказы об обороне Рязани и о боях в дружине Евпатия Коловрата воспринимались ею как сказка, происходившая с кем-то другим, даже шрам не убедил. Война – это так далеко и неправдоподобно…
Я подозревала, что в Козельске и вообще на Руси так много похожих на Лушку даже среди князей, для кого степняки просто набежники, достаточно спрятаться за крепкими стенами и отогнать противных меткими стрелами. Куда они денутся, постоят, пожгут посады и уйдут. Так всегда было, с чего бы теперь меняться? Свои, русские, часто жгли и разоряли куда сильнее, и в полон уводили, и убивали тоже. Мало кто понимал, что эти степняки способны не просто окружать города и жечь посады, а разбивать стены и просто вырезать всех от мала до велика. Только опыт уничтоженных Рязани, Пронска и других городов хоть чему-то научил. Но сколь же горькой была эта учеба!
Козельск остался позади, пока можно, мы держали строй, хотя, конечно, без песни про всяких Марусь. Я заметила, что Вятич искоса наблюдает за мной и моим десятком, но подавать вида не стала. Ничего, мы ему еще покажем, на что способны.
Первое время шли неразграбленными местами, в деревнях рассказывали о татарах, советовали по возможности уходить в леса. Но русский мужик не перекрестится, пока гром не грянет, слушая нас, ахали, качали головами и оставались на местах. И было понятно, что пока на околице татарские разъезды не покажутся, никто ничего делать не будет.
Но дальше пошли уже деревни, в которых попадались беглецы из разоренных мест, там слушали куда внимательнее и прикидывали, сейчас бежать или время еще есть.
Теперь нам предстояло решить, как идти самим, ведь татары разделились, часть ушла грабить Владимир и окружающие земли, потом русские дружины во главе с великим князем оказались биты на Сити, а потом Батый со своими туменами осадил Торжок, а другие царевичи рассыпались, как горох, по всей Руси, с той разницей, что горох собрать можно и он никому беды не приносит, а этих проклятущих еще поймай… Но искать очень не пришлось, они так наследили, что захочешь пройти мимо, не пройдешь. Только мы в отличие от монголов разделиться не могли, не так сильны, поэтому выбирать пришлось одно направление.
У меня перед глазами не раз вставало широкоскулое лицо с перепуганными глазами, которое я когда-то расцарапала во сне. Я должна его убить, просто обязана! Но для этого нужно до Батыя добраться.
Меня вполне поддерживали остальные. Ордынцев мы догнали довольно быстро, их было слишком много, чтобы потеряться даже на просторах Руси. Кроме того, эти сволочи оставляли за собой выжженную пустыню, можно было идти от деревни к деревне по их следу, не боясь сбиться. Пока Батый и его царевичи шли не облавой, а несколькими рукавами, их следы были хорошо видны. Оставалось только определиться, за кем гоняться.
Тут мнения разделились. Я, конечно, требовала Батыя и только Батыя, но кто я такая для дружины. Решали все князь и сотники. Роман Ингваревич твердил, что главное – заставить монголов повернуть от Игнач Креста обратно, не дойдя до Новгорода, а потому нам нужно туда. Вятич, поддерживая меня, настаивал, что без Батыя они на Новгород не пойдут, потому если задержать самого Батыя, то мы просто вынудим остальных прийти на помощь своему хану, как уже было с Евпатием Коловратом, когда Батыю пришлось развернуться и потерять несколько дней.
В этом был свой резон, и с Вятичем согласились, тем более мы знали, где Батый, а вот остальных еще нужно догнать.
И все-таки первыми, на кого мы налетели, были тумены Гуюка. У него оказались тоже ребята нехилые и страшно злые, потому что им не досталось большой добычи. Про добычу мы поняли только потом, а злость почувствовали сразу. Вот когда пригодился наш опыт ведения партизанской войны, приобретенный у Евпатия. Снова был волчий вой по ночам, дикие крики из темноты, взбесившиеся кони и еще вопли татар, которые упорно повторялись, но понять которые мы не могли. Что-то про урусов. Похоже, нас уже основательно боялись.
Разъяснил все булгарин Булат, воевавший в нашей дружине. Оказалось, татары орали «железные урусы». Вообще-то, наша дружина временами производила страшное впечатление. Дело в том, что в Козельске для некоторых сделали личины, не всем, конечно, кому успели. Мою Микула подогнал так, что я иногда забывала ее снять. Лица оставались закрытыми, и это жутко смотрелось, особенно какой-нибудь лунной ночью, когда из леса вдруг показывались этакие монстры с железными головами и начинать выть по-волчьи или орать непонятные команды.
Наши наскоки были исключительно успешными, мы вынудили тумены Гуюка остановиться, но вызывать полностью огонь на себя не рискнули, Евпатий, делая это на Оке, понимал, что погибнет, а нам погибать нельзя, нужно еще выманить татар на Козельск.
Потому, основательно попугав кешиктенов Гуюка, мы все же направились к Торжку.
Я так и воевала десятником в сотне Вятича. Вятич поручил мне троих опытных воинов еще из евпатьевских и шестерых желторотиков примерно моего возраста. Банда, надо сказать, получилась еще та. Я обучила парней орать «Й-е-ха-а!» во время нападения, пользуясь тем, что они не в пример своему десятнику отменно владели луками, показала, как когда-то нападали скифы и амазонки, и мы имели немалый успех, без конца придумывая какие-то пакости против татар. Вятич уже куда меньше следил за мной лично, видно, поверив в то, что от нечаянной стрелы меня убережет Анеин подарок, а по-глупому я лезть не стану сама.
Я действительно превращалась из глупой девчонки в настоящего воина. А почему бы и нет, амазонки же могли воевать, и весьма успешно. Правда, они готовились к этому по много лет, а я только-только освоила воинскую науку, да и то луком не владела: не хватало силы в руках. Чтобы не было ненужных вопросов со стороны остальных воинов, объяснили, как и дружине Евпатия: у Николы ранена рука, потому лук не натянуть.
Конечно, на привалах, во время отдыха, я старалась быть рядом с Вятичем. Мой десяток не обижался, они-то знали, кто я, но стойко молчали. Для всех я Никола, это вопросов не вызывало. Проблем, конечно, было много, ведь ни помыться, ни, простите, в туалет не сходить, чтобы не выдать себя. То и дело приходилось прятаться в кустах. Смех и грех, как говорила Анея.
Наш десяток дважды загонял татарских коней в болото и один раз заманил туда целую сотню. Конечно, не вся сотня, но пара десятков татарских всадников завязла в болотной жиже. По крайней мере, коней погубили, а что такое татарин в лесу без лошади? Его можно бить запросто. Один из моих дружинников был опытным охотником и бил из лука на большом расстоянии очень точно. Дважды нам удавалось, подобравшись ночью довольно близко, сбивать татарские шесты с навешанными на них хвостами и уходить. Правда, во второй вылазке Лутчич сам оказался попятнан татарской стрелой, Вятичу пришлось приложить немало усилий, чтобы справиться с его раной без последствий. На некоторое время самый меткий стрелок был выбит из обоймы, это не мешало ему учить молодежь и ходить вместе с нами в новые вылазки, только луком не пользовался.
Татары уже поняли, что это не просто наскоки маленьких группок ушедших в лес жителей деревень, после нескольких наших успешных наскоков они осознали, что позади откуда-то взялась новая дружина. Вот вам, трепещите, проклятые! Не будет вам, иродам, покоя на Русской земле.
А к нам прибились местные жители, как когда-то к Евпатию Коловрату. Бородачи знали каждый куст и ложбинку и были очень полезны в организации всяких каверз, это они подсказали скрытые под снегом болота и положенные гати, они толково объясняли, как и куда можно заманить всадников Гуюка.
Татарские кони все так же пугались волчьего воя, но теперь никак не получалось устроить волчий террор. Если на Оке нам с Вятичем удавалось навести волков на татарских лошадей, то здесь это не получалось с первого дня. Мы не сразу поняли в чем дело, объяснил местный житель: ушли лоси, разбежались зайцы, в лесу почти нет живности, потому ушли волки, лисы, рыси, им не на кого охотиться. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что татарам скоро нечего будет жрать, плохо, потому что волки не могли нам помочь. Поразмышляв, я решила, что хорошо, без волков справимся, а голод, как известно, не тетка, быстрее повернут обратно.
Глава 9
Бату-хан со своими кешиктенами остался у Торжка зализывать раны. Снова маленький город оборонялся дольше и упорнее больших, снова потеряли много людей и ничего не взяли, разрушив стены и перебив жителей. Эти урусы брали за свои жизни слишком много ордынских, если так воевать еще год, то можно остаться только с кебтеулами, безо всякого войска вообще. Сначала хана не слишком беспокоили потери, росла добыча и уменьшалось количество претендующих на нее. Бату, правда, предпочел бы, чтоб не один Кюлькан получил удар копьем, а еще и Гуюк с Мунке, но те жизнями не рисковали.
Остальные царевичи повели свои тумены в сторону большого богатого Новгорода. Выговорить это название не мог никто, называли просто «город». Знали, что там богатые купеческие запасы и сам город тоже богат, но у него крепкие стены и сильная дружина, да и горожане оружие в руках держать умеют.
Остановились в урочище, которое урусы звали Игнач Кере-сете. Пришедшие первыми топтались на месте, поджидая остальных, потому что был назначен общий совет.
Царевич Гуюк был зол необычайно, ему досталось брать Переславль на Плещеевом озере, город одолели трудно, а добычи оказалось очень мало, горожане все, что не смогли заранее унести в непролазные для конницы места, сожгли или порубили. Вообще, вот эта готовность жечь и портить свои собственные дома, вещи, даже хлеб, только чтобы не достался врагу, ужасала татар. Многие города просто не стоило брать, когда рушились стены, за ними оказывались женщины и дети, а все стоящее попросту уничтожено. Мужчины прятались в лесах и нападали при любой возможности. Захваченные в первых городах Елисани и Проне-секе пленные отказывались работать на своих хозяев, отказывались лезть на стены. Теперь редко какую деревню удавалось взять неожиданно, Русь привычно снялась с места и ушла в леса, с плачем и стенаниями пустив под нож скотину, которую в лесу нечем кормить. Зато сено сгорало, чтобы не досталось татарским лошадям.
И все равно добыча была очень богатой, в городах много золота, дорогих тканей, мехов, шуб, красивой, хотя и непривычной одежды, много красивых девушек, которым просто некуда оказалось бежать… Но все это ничего не стоило по сравнению с отсутствием кормов, прежде всего для лошадей. Орда хорошо пограбила города, оставшиеся почти без защиты дружин, но каждый из них давался с трудом, время шло, и зима катилась к окончанию даже на этой суровой холодной земле. Что будет, когда все вокруг развезет? Захваченные или подкупленные люди говорили, что весной вода разольется так, что в сторону от дороги и ступить нельзя, потому как болот много.
Что такое болото, уже знал каждый тумен. Во всех даже не туменах, а в тысячах были погибшие в этих проклятых местах. Лед там оказывался некрепким, он проваливался под копытами коней, и воин вместе с лошадью попадал в плен к этой жиже. Вытащить из нее удавалось редко кого, чаще всего лошадь гибла и спасался только всадник, и то если очень повезло и рядом оказывались те, кто мог помочь. Не один раз проваливались сразу несколько человек или те, кто приходил на помощь.
Хорошо хоть урусы почти перестали сопротивляться, небольшие группки сумевших уйти из городов не в счет, их легко отбивали заградительные тысячи. Теперь ордынцы уже не вспоминали с ужасом бессмертного Еупата или эмира Урмана, радуясь, что его голову принесли на копье.
В урочище подтягивались последние тумены, Бату-хан решил не вести туда своих, но прислал брата Орду как своего представителя, словно давал на откуп решение идти вперед на богатый город или вернуться в степи. Хитрый этот Бату, ему досталось богатство Елисани и столицы урусов, а надежда легко взять лежавший впереди богатый торговый город была невелика, небось, подождет, пока урусы ослабеют, и тогда явится наблюдать за окончанием осады. Шакал проклятый! – злился Гуюк, но сам тоже не спешил. Его разведка сообщила, что в урочище собрались уже почти все. Ничего, подождут, пусть поймут, что он, Гуюк, тоже чего-то стоит. Почему глупому Бату можно вообще не приезжать на совет, а он, царевич, должен спешить?
Царевич чувствовал себя плохо, чтобы заглушить злость, он очень много пил, и потому дурнота не проходила неделями, во рту было уже привычно гадко, а правый бок колол так, что не повернуться. Но Гуюк никак не связывал свое дурное самочувствие с пьянством, считая, что это из-за дурной урусской еды и воды, а также из-за чьих-то попыток его отравить. Чьих? Конечно, старается Бату-хан! Гуюк ему мешает, он соперник в монгольском войске, но этот внук Потрясателя Вселенной не может просто убить или отравить двоюродного брата, потому травит постепенно, чтобы сказали, что виновато большое количество выпитого кумыса. Глупец! Гуюк пил кумыс в таких количествах всегда, сколько себя помнил, но никогда раньше бок так не колол. Мутило на следующий день, но не болело же.