Елисань разграбили и сожгли. Но самих монголов поразило почти полное отсутствие опытных воинов в городе, получалось, что большой город защищали едва ли не женщины с детьми. Тогда где мужчины? Полегли в первом бою? Это хорошо, меньше будет сопротивляющихся дальше. Три дня горела Елисань, это правило монгольского войска, любой взятый город отдавался на разграбление и уничтожение на три дня. Вырезали всех, от стариков до младенцев, убили коназа и его родных, перебили даже псов, а потом сложили огромный погребальный костер для своих и, отправив воинов в последний путь, подожгли и сам город. Все прекрасно понимали, что собрать погибших при разграблении воинов по закоулкам города невозможно, но Бату и задумываться не стал:
– Мы сожжем весь город, это и будет погребальный костер для тех, кого не нашли.
Костер получился хороший, и награбили много. Воины воспрянули духом, несмотря на множество павших и раненых. Если урусские города столь богаты, то каждый был готов рискнуть, каждого грела надежда, что именно он останется жив при штурме, а еще больше, что штурмов больше не будет. Судьба Елисани и нескольких мелких городов вокруг нее должна ужаснуть остальных урусов и заставить их прекратить сопротивление. Тогда можно будет грабить, уже не опасаясь больших потерь.
Войско от Елисани потащилось вверх по реке куда медленнее, чем шло до урусских земель: его отягощали обозы. Награблено столько, что приходилось двигаться со скоростью медлительного верблюда. Но Бату не волновался, куда торопиться, успеют… Это даже хорошо, пусть впереди побежит слух о сожженной Елисани, слухи помогают бить противника еще до боя. Недаром хитрый Субедей постарался, чтобы о разграблении булгарских городов узнали у урусов, чтобы поверили в неотвратимость прихода страшного монгольского войска, испугались беды раньше, чем она придет. Урусы почему-то называли ордынцев татарами по имени одного из племен.
Но урусы вообще были глупыми, иногда Субедей не понимал их совсем. Такие люди достойны быть только рабами у сильных воинов. Несколько привычек урусов вызывали у Субедея брезгливый оскал при одном упоминании. Урусуты жили в деревянных кибитках, которые не снимались с места, то есть большую часть жизни на одном месте! Багатур просто не представлял себе, как можно всю жизнь или хотя бы много лет подряд видеть перед собой одни и те же стены городов, холмы, реки, деревья… Деревья были второй нелепостью. Как человек мог жить, будучи ими окруженным? Невыносимо, если взгляд то и дело натыкается на сплошную стену деревьев. Конечно, он тоже любил и знал лес, но это не был сплошной лес, когда можно пробираться много дней и не видеть степи. Субедей был убежден, что в лесах живут только ущербные люди.
Урусуты не видели звезд над головой, вернее, видели их, только выйдя из жилища. Крыши их домов не имели верхнего отверстия, открывавшегося в небо. Они не ели конины и не умели делать кумыс… Ложась спать, раздевались…
Но даже не это было самым неприемлемым для Субедея. Урусуты… мылись! Они заходили в маленькие юрты, сложенные из бревен, в которых на горячие камни лили воду и пар стоял такой, какой бывает только поверх котлов с похлебкой или из носика чайника, и там обливались горячей водой и даже хлестали друг дружку прутьями. Субедей даже не поверил, услышав рассказ о таком изуверстве, и в первом же взятом городе, куда попал, потребовал показать такой дом. Как назывался этот город? У этих урусов такой дурацкий язык… Про-не-секе… Были еще города, но Субедей не удостоил их посещением. А вот этот маленький темный дом с большим очагом, камнями и чаном для воды запомнил надолго.
Как человек может смывать со своей кожи что-то? Это сильно ослабляет его. Сам Субедей с тех пор, как его мать родила, не мылся в жизни ни разу. Полководца совершенно не смущало большое количество вшей, когда уж сильно доставали, распоряжался, чтобы привели пару наложниц, и те терпеливо выбирали противных насекомых с тела и из одежды. Но вымыть при этом голову или даже просто умыться ему не приходило на ум. Да и зачем? Жир с рук можно слизать или вытереть об одежду, нос прочистить в полу халата, а остальное Субедею не мешало вовсе.
Убедившись, что урусы действительно ослабляют себя вот этим постоянным мытьем, он только порадовался.
Но сейчас мысли Субедей-багатура были далеки от ущербной привычки урусов, он думал о монгольском войске. Что-то подспудно не давало ему покоя. Монголы двигались по льду большой реки, на которой стояла Елисань, со скоростью никуда не торопящегося пешего воина, надо было дать время подтянуться обозам. Сзади обозы охраняла легкая конница числом в две тысячи всадников, этого достаточно, чтобы отпугнуть всех желающих урвать свой кусок награбленного и защитить обоз от возможных нападок разбойников-одиночек. Оставалось только дождаться, пока задние догонят. Бату велел им поторопиться, но не идти ночью, чтобы не рисковать, все же земли чужие, а вокруг лес. Охрана обозов достаточно сильна, что же не давало покоя полководцу?
Первыми двигались, конечно, разведчики. Их сотни без конца кружили по округе, выглядывая любую опасность и определяя путь. В Елисани и вокруг набрали достаточно еды и людям, и коням, потому юртаджи пока не имели надобности рыскать по окрестностям в поисках пищи. Следом за разведкой двигались боевые тумены Бату и самого Субедея, это элита, тяжеловооруженная, закованная в латы конница, у которой лошади защищены не хуже всадников – гвардия хана и багатура кешиктены.
Больше всего Субедей дорожил обозом, состоящим из длинных старательно укутанных от чужих взглядов повозок. Тащить их было неимоверно тяжело, они то и дело вязли в сугробах, тогда дополнительно впрягались верблюды, сзади приходилось подталкивать. Одну из таких повозок решили поставить на длинные плашки, которыми пользовались урусы для своих возов зимой. Толмач сказал, что это по-лоз-зья. Получилось только хуже, эти плашки скользили хорошо не только вперед, но и назад, и когда двигались чуть на подъем, пришлось прикладывать дополнительные усилия, чтобы вытолкать повозки наверх, зато при спуске с берега на лед реки тяжелой повозкой были поранены два верблюда.
На повозках хранились осадные машины, которые Субедей впервые увидел в Нанкиясу, с трудом захватил и теперь берег пуще глаза. Они помогали разбить любые стены, с такими устройствами можно не бояться осады урусских городов, хотя, конечно, и затягивать не следовало. Дорожа китайскими трофеями, Субедей приказал везти их сразу за кешиктенами, чтобы ни на час не терять из вида и чтобы была возможность защитить ценные машины от любых нападений.
Только потом тянулись возы с юртами Батухана и царевичей, множества родственников, жен и наложниц, за ними и вокруг тащилась остальная орда. Замыкала лаву цепь обозов, каждый под своей охраной, и две тысячи легкой конницы в самом конце.
Казалось, беспокоиться не о чем, разведка доносила, что далеко впереди урусы принялись перегораживать реку, поджидая монголов, но их столько, что битва будет такой же быстрой и успешной, как и на Воронеже. Вокруг разведчики не обнаружили никого, позади лежала сожженная, вырезанная до единого человека Елисань. Но у Субедея отчего-то неспокойно на сердце.
Субедея недаром считали способным читать мысли других людей. Он умел читать, но только вовсе не с помощью магических заклинаний или жемчужины, вставленной в мертвое веко глаза. Нетрудно было догадаться, о чем думал каждый из приходивших к нему, но багатур не разубеждал болтунов. Пусть думают, что он связан с неведомой им силой, пусть считают, что взял у погубленного племени чжурчжэней силу и покровительство их богов. Бояться багатура должны не только враги, но и свои тоже. Пока боятся, не рискнут поднять на него руку.
Субедей сам распустил слух, что духи взяли у него глаз, чтобы взамен вставить другой – глаз самого бога смерти чжурчжэней, который видит внутри человека его душу и способен убивать даже находящихся очень далеко. Временами, когда в кибитке горело не слишком много свечей и она не двигалась, Субедей неожиданно снимал повязку, прикрывая здоровый глаз. При этом неподвижное веко выбитого оставалось открытым, и оттуда поблескивала черная жемчужина. Наверное, впечатление было ужасным, потому что каждый, увидевший это, уползал из кибитки, просто потеряв дар речи, и был готов на все, только бы еще раз не встретиться с таким взглядом. Несколько раз, показав вот так свой искусственный глаз и дав время рассказать об увиденном, Субедей приказывал убить болтуна страшной смертью, чтобы усилить впечатление. Помогало…
Но помимо умения манипулировать людьми и полководческого таланта у Субедея действительно был дар предвидения, он загодя нутром чувствовал неприятности. Вот и теперь что-то свербило внутри.
Полководец вышел из своей железной кибитки и остановился, прислушиваясь. Всю ночь где-то далеко позади выли волки. Там обоз, но это не страшно, есть сильная охрана, да и сами обозники не просты… И вдруг послышался топот коня, кто-то явно спешил с неприятной вестью. Субедей сделал знак, чтобы гонца подвели к нему прежде, чем тот войдет к Бату. Тот упал на снег, уткнувшись в него лицом, забормотал приветствия, но было понятно, что слишком торопился, воздуха не хватало.
Субедей наклонился:
– Что?
Нельзя позволить, чтобы многие слышали дурную весть, которую принес гонец, но и провести его в свою кибитку, прежде чем гонец сообщит ее Бату, тоже нельзя, все же это ханский гонец. Гонец тихо выдохнул:
– Урусы разбили задний обоз…
– Где охрана?!
– Побита. Ни один не вернулся.
– Сколько там урусов?!
– Много… очень много… и волки… с ними…
Субедей шагнул в юрту Батухана следом за гонцом. Бату сразу понял, что весть слишком важная, иначе багатур не стал бы сам заходить. Хан знаком велел охране выйти, а гонцу приблизиться.
Новость ему, конечно, не понравилась, и дело не в разгромленном обозе, там везли разные дорогие безделушки, без которых можно обойтись. Его, как и Субедея, прежде всего обеспокоило появление урусов позади войска, да еще и большой дружины, которая смогла разгромить охрану в две тысячи всадников. Это означало одно: эмир Урман со своей конницей обманул их и ушел не по реке, а прятался где-то у Елисани. Только почему-то не пришел на помощь гибнущему городу. Хотя чем он мог помочь?
Участь разведчиков, твердивших, что урусские полки ушли от Елисани вверх по реке, была решена, через четверть часа им уже ломали позвоночники, подтягивая ремнями пятки к затылку. Но положение это не меняло.
Субедею не нравилось еще и сообщение, что волки помогают урусам. Он немало слышал о тех, кого урусы называли оборотнями, это когда человек становился волком и наоборот. Получалось, что урусы привлекли на помощь этих самых оборотней. Именно их голоса слышал в предыдущую ночь Субедей. Монгол без коня ничто, и если кто-то будет постоянно пугать коней, то, кто бы он ни был, должен быть уничтожен!
Решили пока двигаться вперед так же медленно, а на помощь обозу, вернее, тому, что от него осталось, отправить тысячу опытных всадников, чтобы разбили эти остатки урусов, кем бы они ни были. С рассветом тысяча ушла обратно по льду реки, а войско снова не спеша двинулось вперед.
Но едва успели тронуться с места, как от той тысячи вернулись несколько всадников, на которых было страшно смотреть. Они говорили невероятные вещи: река внезапно сузилась, и сузили ее… волки! Берега приблизились, и проход между ними стал нешироким, и тут со всех сторон раздался волчий вой. Ушедшая вперед тысяча обратно не вернулась. Когда оставшимся удалось все же пробиться вперед, они обнаружили перебитой эту тысячу и разгромленный обоз. Что можно, сожжено, все перевернуто, люди убиты! И из оставшихся уцелели всего четверо…
Хан сделал знак, понятный любому, но, видно, воины другого и не ожидали, они покорно склонили головы под мечи охраны хана. Никто не должен слышать дурной вести, принесенной в ставку!
Получалось, что позади осталась слишком большая сила, чтобы ее не опасаться. Но сверху реки вернулись еще разведчики и сообщили, что за большим поворотом, до которого пока далеко, урусы готовятся к встрече монголов, что-то делая на реке. А еще они сообщали, что там стяг эмира Урмана, который видели при битве на Воронеже. Тогда кто позади? Не мертвые Елисани же?
От этой мысли стало не по себе. Может, потому их не могут найти днем, зато по ночам воют волки и горят обозы… Предстояло решать, что делать, идти вперед, пусть даже медленно, или все же вернуться и разбить этих оборотней в волчьем обличье? Батухан решил… остановиться и подождать. Если силы у нападавших действительно велики, то они догонят войско, а если малы, то ими можно пренебречь и, оставив позади заслоны помощнее, все же двинуться вперед. Во всяком случае, не выяснив этого, идти на эмира Урмана опасно.
Досада душила и Бату, и Субедея. Из-за каких-то урусов, у которых просто нет нормальной конницы, они вынуждены топтаться на месте и волноваться!
Шаманка твердила, что позади войско и впереди войско. Откуда они взялись?! Откуда у урусов войска, бьют их бьют, а они появляются снова и снова.
Глава 4
Татары встали. Они и так тащились медленно, но теперь остановились совсем. Это уже был успех. Каждый день задержки на пользу тем, кто готовился встретить Батыя у Коломны.
Наши разведчики сообщили, что стоит все войско, не только обозы. Евпатий сказал, что мы тоже встанем и подождем, но как только тронутся вперед, нападем снова. Чтобы понимали, что сзади есть опасность. Отдых нам был нужен, все же почти не спали ночами.
Первые дни я так уставала, что засыпала, едва привалившись к плечу Вятича, но постепенно стала втягиваться. Мы расположились на большой поляне под защитой густого леса, чтобы татары не смогли подобраться неожиданно. Из деревни, что попалась неподалеку, привезли еду и овса для лошадей, все же наши лошади не монгольские, сами себе прошлогоднюю траву из-под снега не накопают. Дозорные то и дело менялись, давая возможность остальным хорошенько отдохнуть и отогреться. Предлагали даже встать в деревне, но Евпатий воспротивился, там все разбредутся по избам и в случае опасности дружину будет трудно собрать, да и жителей ни к чему подвергать риску.
Но мы и в лесу хорошо отдохнули, нужно просто уметь устраиваться. Я наблюдала, как это делал Вятич. Он выбрал большое засохшее дерево, то ли сосну, то ли пихту, я в них плохо разбираюсь, быстро свалил, с помощью еще троих дружинников притащил на свободное место и сунул мне в руки топор:
– Руби сучья.
Чуть шагнув в сторону, вернулся, видно, посмотреть, как я буду это делать. Фиг тебе! Мне однажды приходилось обрубать сучья у поваленных деревьев, потому топором я работала вполне споро. Убедившись, что такое занятие моей жизни особенно не угрожает, сотник все же посоветовал: «Ты осторожнее» – и отправился ломать лапник.
Пока я обрубала сучья, один из дружинников ловко надколол бревно по длине колышками, а Вятич с остальными натаскали лапника и настелили постель. Подпертое снизу большими сучьями, бревно теперь словно висело над землей, вернее, снегом. Поставили рогач над будущим костром, набрали в котелок снега и развели огонь под тонкой частью. Я догадалась, что дерево будет гореть до самого утра и подбрасывать в такой «длинный» костер сучья нет необходимости.
Подобных костров на поляне оказалось большинство, хорошая учеба для туристов, надо запомнить. Я хмыкнула: ты еще надеешься вернуться домой и научить разводить необычный костер кого-то из туристов? А что, вот разобьем Батыя, и я вернусь.
От размышлений о возвращении меня отвлек призыв браться за ложку. В котелке быстро сварилась какая-то крупа, взятая в деревне. Конечно, не Анеины разносолы, но мясом пахло, а может, я просто проголодалась, но уплетала вместе со всеми так, что за ушами трещало. Но это было не все, над большинством костров уже жарилась дичь, над нашим тоже капала жиром пара зайцев. Жира было немного, все же зайцы не кролики, им бегать приходится много, тренированные, без целлюлита.
После сытной трапезы принялись укладываться спать. Было здорово, если бы еще не Батый со своим войском…
Мы устроились с обеих сторон горящего бревна на пихтовых постелях, от огня несло жаром, хотелось снять тулуп. Вятич словно знал, что найдет меня в Рязани, притащил туда тулуп и остальную одежду. Даже запасная ложка у сотника нашлась. Может, и правда знал?
Потрескивали сучья в кострах, потрескивали деревья от мороза, пофыркивали лошади. Вокруг стоял вековой лес, спрятанный в сугробах. На еловых лапах, на кустах, на каждом дереве огромные снежные шапки. На свет прилетела сова, бесшумно метнулась туда-сюда – и нет ее. Снег искрился под лунным светом. Небо ясное, звезды крупные, какие-то чистые, словно промытые. До чего же хорошо…