Прапор тяжело вдохнул пахнущий гарью и кровью воздух. Выдохнул…
— Тогда так. Борисов, Демьянюк — прикрывающий огонь по американцам на дороге. Тем, которые за машинами засели. Садите одиночными, но быстро и точно. Я попытаюсь вытащить раненых. Вопросы?
— Никак нет, тащ прапорщик
— Выдвигаемся. Остальные — пока на месте…
Втроем — они выдвинулись вперед. Мищенко — сидел, прислонившись к стене, когда услышал вскрик Борисова…
Твою мать…
Командовать было некому. И идти было некому: он знал — не пойдут. Не смогут. Так смотрит корова перед воротами бойни…
Недоброе, злое, сосущее чувство поднималось в душе — как в родном городе, когда вместе с такой же шоблой с улицы Слесарей он ходил бить морды пацанам с других улиц. Там тоже — кто мог быть командиром, авторитетом, атаманом — тот им и был.
— На месте! — по-блатному сказал он — ша!
Проверил автомат, взял его за ремень у цевья — так лучше всего тащить при переползании по-пластунски — ефрейтор пополз вперед. За углом — только приподнял голову и сразу понял, что произошло. Маленький хохол Демьянюк продвинулся дальше, и его подстрелили — то ли от машин, то ли с опушки леса. Борисов — не рискнул и сейчас боялся высунуться. Основной огонь шел со стороны леса — густой, плотный, какой то пулемет и садит так, что не продохнуть. И снайпер — как минимум один…
— Залег, С…а… — просипел Мищенко, подползя ближе. Бордюры — пока защищали его от огня с опушки, хотя со стороны машин его могли пристрелить запросто…
Борисов не ответил — он вообще, похоже, ничего не соображал.
И тут он увидел американцев. Настоящих, он до этого их не видел, тех, в кого он стрелял и тех, кто стрелял в них, они казались ему бесплотными тенями, духами. А теперь он увидел двоих — они кого-то тащили к краю дороги. Тащили от дымящегося, с отлетевшим капотом, искореженного пулями внедорожника почти на ничейной земле. Наверное, тоже своих раненых. Он мог бы сейчас выстрелить в них — у них руки были заняты. Но не стал этого делать. А вместо этого…
— Прикрой…
Мищенко пополз вперед, автомат только мешался. Демьянюк лежал у самого угла, он схватил его за штанину и потащил. Сердце колотилось, как у загнанного зверя, преследуемого сворой собак. Он впервые сейчас понял, что его могут прямо здесь и прямо сейчас убить. Когда он охотился за снайпером — изначально почти без шансов — он это не осознавал, ему казалось, что это игра, выполнение упражнения и не более. А сейчас…
Демьянюк был тяжелым. Черт, когда он был духом, его все звали «шибздик», потому что он был самым мелким в призыве! А теперь — он почти не двигался с места, и ефрейтор тащил его рывками. Ткань выскальзывала из рук, пальцы саднило.
Но вытащил…
— Тащи назад, ну! — прикрикнул он на Борисова
Тот не ответил — и Демьянюк вдруг понял, что Борисов тоже ранен…
С…а…
Борь Борич лежал намного дальше, он почти добежал до лежавшего в луже крови Лиса, младшего лейтенанта Лисовецкого. Ефрейтор тоже решил рискнуть — под прикрытием здания он метнулся вперед, шаг, два, три и упал. Ободрал лицо, руки, пуля ударила совсем рядом.
— Борь Борич!
Бах!
Ему показалось, сначала, что ему бросили в лицо песком… даже камнями… Лицо, вытянутая вперед рука — начали неметь, но он был в сознании и в ситуацию въезжал…
Пулемет был где-то рядом, он ошибся, думая, что тот бьет с опушки леса. Пулемет странный — трескучий, звук как у автомата — но поливает только так…
Не чувствуя ранений — только странное онемение — он перевалился на бок. Одной рукой как-то справился с автоматом, примостил его, дал очередь. Автомат сильно взбрыкнул, большая часть пуль ушла не пойми куда…
Тело старшего прапорщика вдруг странно дернулось — снайпер. Увидел угрозу и охотится за ним…
Рядом, где-то сзади вдруг загремели разом два автомата, а кто-то — схватил его за ногу и с силой потащил…
Поскольку у КГБ СССР сил явно было недостаточно: обеспечивали визит американской делегации, была информация о подготовке террористического акта — Альфа большей частью оставалась на обеспечении в Москве. Вымпел — те из Афганистана не вылезают, да и для их задействования внутри страны нужна санкция Политбюро, которую не дадут — справляйтесь, мол, своими силами. В составе ленинградского УКГБ частей специального назначения не было. Поэтому — к обеспечению мероприятия привлекли воинскую часть 5402 — специальную моторизованную часть милиции, ленинградский полк.
Специальные моторизованные части милиции — практически неизвестное силовое подразделение Советского союза. Оно комплектовалось военнослужащими срочной службы, вооружалось как внутренние войска — но в отличие от внутренних войск, привлекавшихся только к обеспечению крупных мероприятий — СМЧМ несли повседневную службу по охране общественного порядка. Им выдавалась милицейская форма и удостоверения сотрудников МВД, при несении службы они представлялись сотрудниками милиции, раскрывать свою принадлежность к СМЧМ им категорически запрещалось. В отличие от обычных сотрудников милиции, которым и ПМ то часто не выдавали (а ну как что случится!) — эти были вооружены автоматами (каждый боец!) и правила применения оружия у них были немного другими…
Отличились они почти с самого создания. В семидесятые — восьмидесятые на Кавказе и Средней Азии началась сильная криминализация и начал поднимать голову сепаратизм. Об этом никто не говорил, «обобщать» запрещалось — но это было. Местные баи зарабатывали бешеные деньги, создавали дружины и бригады, колхозы превращались в повязанные круговой порукой криминальные сообщества. Экономическая сила — стремилась перерасти в политическую: как только приезжали проверяющие так начинались поджоги и беспорядки, тщательно спланированные. Власти знали, куда не стоит соваться, чтобы не начались беспорядки и Москва не начала задавать вопросы. Милиция на местах смотрела в другую сторону — кто подкуплен, кто запуган, а кто и вообще — родич. И только они, призванные по призыву русские пацаны — как могли отстаивали интересы центра в таких местах.
Местные называли их «Черная сотня» и боялись как огня. Зная об этом, они красили форму в черный цвет, получая нагоняи от своего командования. И дальше — шли и делали то, что считали нужным. Иногда — страх перед властью в каком-нибудь горном захолустье держался только на них — а уважения к власти уже не было.
Сержант Александр Чадов в каком-то смысле был побратимом ефрейтора Мищенко — если бы они встретились в другой остановке да поговорили — выяснилось бы, что у них много общего. Один родился на улице Слесарей в Свердловске, другой и вовсе — с Васьки. Васильевский остров Ленинграда — хулиганье из хулиганья там. Начал качаться — исключительно для того, чтобы участвовать в пацанских драках. Дрались жестко, кость в кость. Не до первого трупа, как в Казани — но сотрясение мозга чем-то экстраординарным не считалось. Чадов, он же Чад — раздобыл где-то цепь от мотопилы, сложил вдвое, обмотал часть изолентой в несколько слоев. Как вмажешь — так поллица свезет.
От тюрьмы его спас милиционер. Настоящий, каких было все меньше и меньше. Еще войну захвативший. Коллеги липовали тогда по черному… он тоже липовал, но в отличие от коллег он видел свою задачу и в том, чтобы кого-то спасти. Обостренным чутьем фронтового командира на Волховском фронте, у которого в части личный состав иногда раз в неделю менялся — он выбирал внешне совершенно обычных пацанов, ничем не примечательных — таких же наглых, разболтанных, хамящих как и все остальные — и начинал работать с ними. Вызывал. Говорил. Жестко, по-мужски — не так, как тетенька из ИДН, на которую эти ухари, короли ленинградских проходняков просто болт забили. Со многими получалось — двое даже служили в его подчинении в УГРО и не было для блатных страшнее врагов чем они, идейные, те, кто знает улицу назубок и отвергает ее сознательно — а не просто отбывает номер и «рубит палки». Вот и Чадова — этот мент, пользуясь тем, что на него не было ни судимостей, ни учетов и семья нормальная, хоть и без отца — запихал в Специальную моторизованную часть милиции. Поближе к дому служить.
Чадов показал себя во время прописки. Новобранцев поднимают ночью, заставляют ползать под кроватями. Потом каждый читает клятву сынка, стоя на табурете — «сало, масло сам не жрать, старикам все отдавать»… и все такое. Потом, как только клятва прочитана — табуретку вышибают из-под ног и сынок падает. Окончание прописки — сынок снимает штаны, встает раком и кто-то из дедов со всей силы прикладывает его ремнем по заднице — чтобы звезды отпечатались.
Чадов, пацан гордый и не сломанный — выдержал ровно до клятвы сынка.
Одного деда комиссовали — тяжелая черепно-мозговая травма от удара табуретом. Двое попали в больницу.
Командир не захотел поднимать скандал — за неуставняк сильно попадало, можно было накликать проверку и оргвыводы. Продержав Чадова на губе столько, сколько возможно, его отправили обратно в казарму. Туда — он вернулся уже дедом.
Сейчас — сержант Чадов и еще несколько его сослуживцев — мчались по трассе, ведущей в Финляндию. Сам Чадов — был в Урале, он сидел у кабины и напевал какую-то песенку из «ритмов зарубежной экстрады».
— Э, Чад, о чем песня то… — толкнул его Бурак, кряжистый, деревенский увалень, который мог ударом свалить бычка — не понты, проверяли, когда их дернули в подшефное хозяйство на картоху. Но в отличие от Чадова — этот силач, когда пришла его очередь, покорно снял штаны и подставил дедам задницу…
— О бабах… — бросил Чад
Насколько он помнил — эту песню пела Сандра. Пышечка такая из ФРГ, кудрявая, красивая. Ее плакат — оголенное плечо, сексуальный взгляд — нелегально висел в казарме, офицеры старались не замечать…
— Пам-па-ра-рам, пам-па-ра-рам, по бабам… — затянул шуточную киевлянин Грицюк, который попал в Ленинград не иначе как по блату. У баб он успехом не пользовался, только что петь и оставалось. Вечно прыщавая рожа… тьфу.
Бурак толкнул Чада в бок. Он воспринимал его как старшего товарища, городского — и Чад был не против, потому что вместе они — если и не десяток положат, то пять — семь человек точняк.
— Э, Чад, а чего там…
Надо было понимать — они ехали в Урале, а когда Урал едет, да еще на скорости — услышать можно только прямое попадание танкового снаряда.
— Ты чего?
— Да…
Что-то рвануло грубую ткань тента… на него подуло, что-то просвистело, только поэтому он и понял, что это произошло. Чад поднял голову и недоуменно посмотрел на дырку в тенте… которой не было, когда они выезжали, иначе бы на него всю дорогу дуло…
— Это…
Урал мотануло вправо, да так, что он упал на колени, вперед, протянул руку, чтобы за что-то схватиться. Кто-то упал и навалился на него. Что-то сильно стукнуло по башке — на ней был белый тяжеленный шлем, как у пожарных, только толще.
Движок заглох, машина сильно замедлялась. Теперь — было слышно грохот. Впереди. Сзади. И, кажется, со всех сторон…
— Вот…
— Встань, б… с меня!
— Выходим, б…ь! — перекрикивая шум, заорал их командир, капитан Зинченко — укрыться за машинами, б…ь!
Чад выходил последним, Зинченко, стоящий у кормы машины, дернул его за рукав. Этот офицер тоже выделял Чадова — потому что парень был сметливым и жестким — прирожденный лидер. Хоть и одиночка. В уголовной среде про таких говорят — ломом подпоясанные.
— За мной. Голову пригни…
Чад последовал за ним — и тут понял, что их бронетранспортер, старенькая, списанная из армии семидесятка, которая больше ремонтировалась, чем ездила и вообще непонятно как сюда доплюхавшая — стоит и молчит. Пулемет — молчит.
— Голову пригни, б…! — выругался Зинченко и Чадов поспешил выполнить приказ. По морде бронетранспортера барабанили, визжали, рикошетируя пули.
Зинченко — открыл люк, сунулся туда…
— Принимай!
Тяжелая пуля — с шумом ударила по броне, пробила его — с искрами и грохотом. Чадов отдернул руку.
— Это из чего, б… садят? — добавил еще и матом повидавший многое в Афганистане капитан — из дэшэка что ли? Принимай, чо встал! — вызверился он на Чадова
Сначала, Чадов даже не понял, что произошло с младшим лейтенантом Медведем, командиром бронетранспортера. Потом — до замороженного ужасом мозга дошло — у него нет руки. Совсем — нет руки…
— Тащи его за машину! Ну!
С полным морозом в голове — Чадов вытащил Медведя, может, погибшего, может, и нет — за Урал. Там — к нему кинулся их санинструктор, Федька Брат…
Чадов вернулся назад. Кто-то из экипажа БТР выбирался самостоятельно — правда весь в крови и в полном ауте.
— Выведи их за машину! Вколи промедол! На!
Промедола у солдат не было — только у офицеров. Боялись наркомании…
Чадов оцепеневшей рукой принял несколько шприц-тюбиков с промедолом. Повел водилу с БТР за Урал — он был новеньким, сынком, и Чад даже не мог вспомнить, как его зовут…
Зинченко появился как раз, когда он успел вывести из бронетранспортера последнего — убитого водилу в Урале он тоже вытащил. Вместе с капитаном — был какой-то офицер-пограничник, с озверелым выражением лица и весь в крови и был Бурак…
— Подвинься! — Зинченко сунулся в БТР, начал передавать оттуда — на!
Чад — принял один за другим два короба с АГС, передал их Бураку — как раз ему по силам. Затем — принял гранатомет и укладку с выстрелами к нему. Несмотря на то, что бронетранспортер передали в милицию — все, чему там положено было быть, там было.
Следом — вылез сам Зинченко, с АГС.
— Пошли…
— Братишка… — сказал незнакомый офицер-пограничник — ты иди. Я тебя с КПВТ прикрою. Оторвусь… давно не отрывался…
— Добро.
— Удачи, брат…
— Давай!
Они перебежали к зданию — сердце тяжко бухало в груди, под тяжелым и неудобным бронником Чад весь вспотел. Лежали тела… в том числе и тела в белых, пожарных шлемах…
Мищенко пришел в себя уже под защитой стены… В голове мутилось, было такое ощущение, что он обжегся кипятком и сейчас с него слазила кожа.
— Тащ ефрейтор…
Он узнал Брагина, сынка из последнего призыва. И понял, что когда п…ец наступил — они вышли под пулеметный и снайперский огонь и вытащили его.
— Тащ ефрейтор… попейте…
Мимо — протопали трое вованов. Один, оскалившись, он тащил тело и станок тяжелого АГС-17, который сумели вытащить из подбитого бронетранспортера. Следом — пробежали еще двое. Один тащил два короба к АГС, второй — гранатомет и подсумок с выстрелами. Они перебежали к зданию, там залегли и поползли…
Мищенко — еще слушающейся его рукой вытер с лица кровь. Сейчас — он не имеет права быть слабым. Ни на минуту не имеет права быть слабым.
— Ща, б…ь, дадут шороху — выдавил из себя он, сам себя не слыша — За мной!.. Сменить магазины! По команде — короткими очередями по опушке леса…
Залязгали автоматные затворы.
— Огонь!
— Тащ капитан, дальше нельзя, накроют, нах…
— Заглохни… — их накрывало дымом от горящих машин, Зинченко понял, что еще немного — и американцы уйдут… — Бурак, давай короб. Как начну — навалишься на переднюю лапу, чтобы не скакал. И башку не поднимай…
Капитан установил АГС на станок, зарядил ленту. Двадцать девять осколочных гранат…
Чадов вставил в гранатомет длинное, остроносое тело реактивной гранаты.
— Готов!
— Чадов, давай!
Чадов вышел из-за стены, с колена выстрелил из РПГ в сторону американских машин — и словно отвечая ему, уцелевшие пограничники открыли огонь по лесу, отвлекая снайперов и пулеметчиков на себя. Зинченко дернул АГС на себя и навалился телом на автоматический гранатомет, чтобы не скакал по асфальту…
— Головы не поднимать!
Оборона американцев держалась на снайперах и автоматчиках, ведущих огонь из лесополосы. Остальные — едва сумели стащить раненых и убитых с полотна дороги…
Первый лейтенант ВМФ США Майк Хейз, посмотрел на морских пехотинцев, на своих подчиненных и понял, что отступать к кромке леса сейчас — самое разумное. Они не готовы были вести бой, у них кончались боеприпасы и в любой момент к русским могли подойти подкрепления, возможно и бронетехника. Непонятно, что произошло, непонятно, с чего это началось и непонятно, чем это закончится. Может быть, войной.