— Да что вы… Сергей Викторович…
— Думаешь… Вы все, с…и, думаете. Да не выйдет. Индюк думал — в суп попал! Щас это быстро — раз — два и к стенке.
Склянский с ужасом молчал — он только что понял, что вляпался во что-то более серьезное, чем контрабанда. До сих пор, он думал, что на той стороне была встреча с поставщиками товара. Их товара…
— Значит, на чем взять Джафара не знаешь? Денег он не возьмет. Никаких. Так?
— Ну… так.
— Не нукай, не запряг! Что ты нукаешь? Как баба! Офицер государственной безопасности, твою мать!
Телятников хлопнул ладонью по колену
— Ладно! Тогда будет по-плохому. Ты говорил про то, что с Атабаем в близких. Есть понимание. Было?
— Он… помогает кое в чем. Ну и я — ему.
— Ему деньги нужны?
— Да.
— У него людей сколько?
— Под сотню, наверное.
— Я не про это. Сколько он сможет быстро собрать?
— Человек двадцать сможет.
— Что за люди? Сорбозы?
— Да всякие. Бывшие сорбозы, крестьяне. Но ядро — все из Мармоля,[13] это я точно знаю.
— Пошли.
Они прошли в здание, в кабинет Склянского, где стояла и его кушетка и его стол со стулом и запасная рация. Полковник открыл своим ключом сейф и начал выгребать пачки денег.
— Но это же… за товар, тащ полковник.
— Ничего. Перебьются пока. Подгони машину, поедем…
Атабая, которого советская разведка не могла найти уже несколько месяцев — они нашли меньше, чем за час.
На старой, раздрызганной советской Ниве они доехали до базара и заперли машину. Деньги были сложены в мешке, который переодевшийся погрязнее полковник нес в руках — никто и подумать не мог, что там не дешевое шмотье или жратва на продажу, а больше полумиллиона афгани. Склянский шел первым, протискиваясь между афганцев и поминутно вытирая лицо платком. Полковник шел следом. Он запоздало продумал, что это может быть сигнал — но говорить об этом Склянскому, что-то спрашивать или выспрашивать — было большой ошибкой. В приграничье заговорить по-русски на переполненном базаре — не лучшая идея.
Склянский свернул к дукану, перед которым в пыли лежал ковер. Потоптанные ковры — в этой части света ценились гораздо больше новых…
Торговец — худенький, неопределенного возраста, с узким, крысьим личиком и разночинской бороденкой — поднялся им навстречу
— Салам алейкум
— Ва алейкум ас салам…
Склянский и этот торговец заговорили на языке, который немного опешивший полковник не сразу смог распознать. Это был не пушту, не дари, не урду. Наконец он понял — иврит! Торговец тоже был евреем, и они говорили на иврите! Иврит он не знал — и оставалось только настороженно слушать, но не разговор — а то, что за спиной, пытаясь услышать осторожные подкрадывающиеся шаги.
— Нужный человек занят — сказал Склянский
Полковник вытащил пачку банкнот, специально припасенную в кармане, протянул ее торговцу — дукандору. Светить то, что было в мешке — было форменным безумием.
Последовал новый этап переговоров на иврите, потом продавец оглушительно закричал — и появился бачонок. Бачонок как бачонок — худенький, смуглый, босоногий…
— Надо идти с ним. Он покажет дорогу.
— Рахмат…
Ведомые бачонком — они вышли с рынка. Заплутались по улочкам старого города — одинаковым, осоловевшим от жары, скрытым высокими заборами. Город был молодым, быстро растущим — большая часть домов была построена в последний год и кто тут жил — никто не знал. Во многих местах продолжали строить.
Советских — не покидало ощущение злобного взгляда в спину. Эту землю можно было завоевать — но нельзя было покорить…
Но они продолжали идти.
Бачонок шустро свернул в один проулок, образованный стройкой и уже построенным домом. Заколотил в ворота, новенькие, только поставленные, еще пахнущие свежей краской.
Из ворот — выглянул усатый нафар с автоматом, с ним заговорили сначала бачонок, потом Склянский. Оба на пушту. Телятников вспомнил, что по разведданным у Атабая — в банде одни пуштуны…
— Атабай нас примет… — сказал Склянский.
Телятников — шагнул вслед за Склянским во двор — и почувствовал, что справа кто-то есть. Повернуться не успел, приклад автомата уже опускался. Последней мыслью было, что вот так все и бывает…
Очнулся он от того, что кто-то плеснул ему на голову холодной воды из кувшина. Обожгло рану, там где приклад автомата вошел в соприкосновение с головой, Телятников от этого очнулся, завозился…
Кто-то толкнул его, не пнул, а именно толкнул
— Бас дый![14]
Его подняли, но не на ноги, просто чтобы он мог сидеть. Кто-то похлопал его по щекам.
Телятников открыл глаза. Сознание постепенно возвращалось. Перед ним — сидел невысокий, рябой, бородатый человек с черными, жесткими как речные голыши глазами.
— Цок ди?[15]
— Шурави… — сказал Телятников
И тут же — хоть голова и болела зверски — почувствовало мгновенную вспышку страха со стороны афганца…
Боитесь, с…и…
Телятников опустил глаза на коврик, где лежал вывернутый мешок и деньги, которые он принес.
— Зачем ты силой отобрал деньги, которые я нес тебе? — спросил он
— Зачем ты пришел, шурави? — спросил афганский главарь.
От него пахло чем-то кислым… запах человека, который не моется и не стирает одежду черт знает сколько времени. Глаза — как у настороженной, щупающей носом воздух мышки, высунувшейся из норки. И вот с этими — мы воюем?
— Чтобы найти друзей.
— Шурави нам не друзья.
— Твои слова — опережают твои мысли…
— Шурави не ищут здесь друзей. Они бомбят. Зачем ты пришел… — упрямо повторил командир боевиков.
— Если я не найду здесь друзей, я хочу найти здесь работников. Мне нужны люди, которые сделают для меня работу за плату.
Телятников незаметно повел глазами. Склянского не было. Похоже, что ублюдок имел какие-то по крайней мере выходы на Атабая — но никаких контактов с ним не имел. Зато — писал хорошие отчеты в Центр, мать его. Этот жид на базаре держал нос по ветру, а Склянский — все сплетни переписывал в дела агентурной разработки. Липачество, вот как это называется. Все КГБ построено на липе, липуют все, разведчики, контрразведчики. Сами выдумывают источники, заводят ДАР,[16] личное и рабочее дело агента, сами пишут сообщения, дают задания агенту, получают поощрения. Свихнуться можно. Это все не слишком то опасно — до тех пор, пока ты не идешь на контакт на основании такой вот липищи, и не попадаешь на явочную квартиру моджахедов.
— Если я не найду здесь друзей, я найду работников — повторил Телятников
— Какая работа, шурави? Ты в своем уме? Никто из нас не будет работать на неверного!
— Асадулла будет недоволен — назвал Телятников человека с той стороны границы, бывшего офицера пакистанской таможни, сейчас — ответственного за прохождение контрабанды на эту сторону границы.
— Мне нет дела до Асадуллы
Телятников — поднял руку, показал на свои часы — новые, японские, массивные. Такие здесь еще не продавались.
— Говори погромче. Асадулла будет лучше слышать.
Афганец побелел от страха. Он знал, кто такой Асадулла. Здесь он вряд ли достанет — а вот родственников в лагере беженцев зарежут.
— Что тебе надо шурави? — сказал он
— Выполнить работу. Если сделаешь ее хорошо — у меня найдется и другая такая же. И ты будешь под защитой. Другие шурави тебя не тронут.
Афганец почесал в бороде
— Кого надо убить? — с обезоруживающей прямотой сказал он
— Ты знаешь шурави по имени Джафар?
Афганец покачал головой
— Нет
— Не знаешь?
— Я не хочу убивать Джафара, русский.
— Почему?
— Потому что он узбек. Он не просто шурави. Если другие узбеки узнают, что я убил Джафара — они будут мстить.
— Я заплачу тебе полмиллиона афгани.
— На эти деньги не купишь себе жизнь, русский.
Телятников прикинул — выходило хреново. Но решать проблему было надо.
— Тогда сделаем вот как. Я пойду с тобой. И я убью Джафара. Пусть мстят мне. Если тебя спросят — ты скажешь, что ты его не убивал и не солжешь. Так тебя устроит?
Афганец снова почесал в бороде.
— Согласен, шурави.
Телятников, голова которого за время разговора пришла в относительный порядок — начал делить деньги, бросая одну пачку Атабаю, другую — в мешок.
— Что ты делаешь, шурави? — забеспокоился афганец — разве мы не договорились?
— Эта работа стоит дешевле. Если ты не хочешь убивать Джафара — я убью его. А ты заплатишь мне половину от того, что взял от шурави…
Границу они перешли чисто. Когда то давно — здесь было минное поле, но его снесли, когда орда пакистанцев рванулась на запад. Новое пока так и не поставили, в нескольких местах заминировали с вертолетов — но они карту минных полей помнили. Да и мины эти — были видны, так что при должной внимательности — не подорвешься.
По своим следам — брошенные в нужных местах камни — они вышли к вади и Скворцов залег по снайперской винтовкой. Шило пополз вперед, осторожно пополз, в подозрительных местах тыкая перед собой шомполом от автомата. На машину мог наткнуться кто угодно — духи, афганские пограничники, наша группа дальней разведки. И сделать могла все что угодно — заминировать подходы, саму машину, устроить засаду. В Афганистане — все надо делать тщательно и осторожно — если не хочешь лишиться ноги или головы…
Шило подполз к машине, проверил ее. Маскировали они ее ночью, но сейчас, под вечер — было видно, что замаскировали нормально, качественно. Сначала — он проверил, нет ли мин-ловушек, потом — аккуратно смотал и убрал масксеть.
Порядок…
И пришлось несколько сотен метров продвигаться по руслу, пока они не нашли место где выехать. Шило был за рулем, Скворцов шел впереди, искал подходящий выезд на дорогу и заодно проверял, нет ли мин. Мины здесь могли оказаться в самом неожиданном месте.
— В ночь едем? — Шило озабоченно взглянул на часы
— Если поднажмем — до спокоек выскочим на трассу…
Спокоек — такой у советского спецназа был черный юмор. На советском телевидении была передача «Спокойной ночи, малыши» с Хрюшей, Степашкой и мультфильмом. В Афганистане — этим термином обозначался час, после которого каждый, кто оставался в приграничной зоне на открытой местности — оставался там на свой страх и риск. Вылетающие из Ташкента Скорпионы как раз к этому времени успевали дозаправиться и занять позиции согласно плану прикрытия границы. И тот, кто не спрятался на ночь — рисковал получить приветствие в виде снаряда из пятидюймовой гаубицы или сотню — другую снарядов из скорострельной авиапушки. Об этом — знали все десантники и спецназовцы и без крайней нужды на ночь в пограничную зону не выходили. А если и выходили — то с обязательным предупреждением и маяком — стробоскопом с красным светофильтром — чтобы за кого другого не приняли…
Но по трассе — не работали никогда. Там были блокпосты, чужие там не ходили. Так что — кто успел до спокоек выскочить на «американку», трассу «Кандагар-граница» — мог считать, что спасся.
Ехали как обычно здесь — с опущенными до предела стеклами и приоткрытыми дверьми — чтобы в случае чего успеть вовремя выскочить. Ехали быстро…
— Старшой.
— Чего?
— А ты это… опять продлеваться будешь?
— Ну… наверное.
Скворцов просто не мог себе представить — как он вернется в Москву. Все там было каким-то ненастоящим, дешевым… мерзким…
— Ты, Старшой, хоть меня пожалей… — сказал Шило — хоть немного продыху дай. Так ведь и не женюсь. Так — вернусь, десантный китель, ордена… все дивчины мои. А так…с тобой разве что по ранению на Родину выберешься…
— Язык прикуси! — сухо и жестко сказал Скворцов
— Да брось… с тобой до самой смерти не умрешь.
— Прикуси, сказал!
— Ну во, во… — Шило демонстративно прикусил кончик языка и тут же взвыл от боли — колесо напоролось на камень, машину тряхнуло
— Твою мать…
— Болтай поменьше. Вон, иди к Анахите. Она ты думаешь, просто так к нам зачастила, а?
— Скашешь тоше… — прошипел Шило
Амина — была комсомолкой из группы защитников революции и учительницей. Если в Кабуле это было просто опасно — то в Кандагаре — смертельно опасно. Одной из причин, почему началась эта война, почему в нее было вовлечено такое количество людей — было то, что пришедшие русские дали свободу женщинам. Еще в семьдесят девятом — перехватывали листовки, на которых намерения русских (шурави) обозначались пропагандистами предельно четко — отнять у народа Афганистана землю, золото и женщин. В семьдесят восьмом — землю бежавших баев раздали крестьянам и тут же начали отбирать обратно, в колхозы — даже нищие батраки, которые работали на бая за две трети урожая возмутились этому, потому что отнимали и их крохотные наделы… произошло примерно то же самое, что в СССР при коллективизации, с той лишь разницей что во время коллективизации кулакам не помогало ЦРУ США. Золото — золото отняли только у тех, у кого оно было — но отняли. Отняли у мулл… а ведь каждую пятницу все афганцы шли в мечеть на намаз, и что они там слышали. И, наконец женщины. С детства, любой афганский мужчина, пусть даже нищий, забитый батрак, целующий след на земле, оставленный чувяками бая знал, что есть на земле существа еще более забитые и жалкие чем он — это женщины. Отношение к женщине в Афганистане за пределами относительно вестернизированного Кабула было традиционно скотским. Новорожденных девочек нередко убивали. Подросших — откармливали и продавали на базарах на вес — считалось, что чем толще женщина, тем больше она сможет вскормить детей. Женщина, вышедшая замуж не имела никаких прав, муж даже мог безнаказанно убить ее. Когда в гости в дом приходили чужие люди — правилами афганского этикета требовалось не просто не здороваться с женщинами дома, но не замечать, что они вообще есть. Женщин собирали в гаремы, у богатых людей они насчитывали порой по несколько десятков женщин — и получалось, что многим мужчинам женщин не доставалось вообще. Малолетних девочек часто насиловали — главным насильником-педофилом Кабула перед приходом коммунистов был купец Керим Бай, оргии на вилле которого собирали немало народа. Захаживал туда и будущий неформальный лидер Пешаварской семерки, студент теологического факультета Кабульского университета Бурхануддин Раббани, которого выгнали из университета именно за это, а не за выступления против власти…
Пришедшие коммунисты провозгласили равенство мужчины и женщины, запретили гаремы, сделали уголовно наказуемой гомосексуальную педофилию (бачабозы). Как тут не взбунтоваться мужчинам? Женщины же — стали вернейшими сторонницами революции, они шли в армию, в органы власти, в группы защитников революции, стояли по ночам на улицах городов, ожидая выстрела в спину. Была женщина — генерал, командовала десантным полком особого назначения (коммандос).
Такой была и Амина. Девушка из богатой купеческой семьи стала убежденной коммунисткой. Она по собственной инициативе решила стать учительницей и пойти в глухой уезд, чтобы преподавать там детям. Отряд советского спецназа вошел в кишлак следом за бандой моджахедов. Шило тогда не запомнил учительницу — а вот она как оказалось, его запомнила. И узнала — в Кандагаре уже после афгано-пакистанской войны.
Вот только Шило — плохо знал язык и вообще смущался, когда Амина начинала с жаром что-то ему доказывать. Он был домостроевцем и как-то не привык, чтобы женщина так активно выражала свое мнение. Вдобавок — за связь с афганкой, любой афганкой — могло сильно нагореть…
— Внимание, впереди — сказал Скворцов
А это еще что за явление Христа народу…
Здесь никто никогда не ездил и тем более — не останавливался. Здесь просто было слишком опасно: граница рядом, налетит банда, схватит, руки в ноги — и поминай, как звали. Не в Пакистан же вторгаться. Тем более опасно было — ездить здесь в советской военной форме и на советской машине… он сам никогда не стал бы разъезжать тут в таком виде. Все дело в том, что хотя афганцы и провозглашали себя коммунистами — на самом деле коммунистов тут было с гулькин…