Крылья Тура. Командировка [2 том, c илл.] - Языков Олег Викторович 3 стр.


— Верно, Антоша, верно. Ну, будем ждать свою птичку. Я, наверное, неделю еще на земле посижу. Медицина ко мне придирается. А потом – будем искать варианты.

Тут Антону стали кричать из толпы, что-то держать или крутить надо было.

— Ну, я пойду, Виктор? Помогу?

— Иди уж, "золотые руки", крути гайки. И я пойду, что-то голова тяжелая стала. Действительно, что-то не то. В госпитале голова не болела, а тут… Может, переел на радостях-то? Или прав военврач, что-то у меня с головой. Да нет. Не может быть. Регистраторы серьезное ранение не просмотрели бы. Пройдет, волноваться не надо.

Вместе с официантками я добрался до санчасти, поблагодарил девчат, попрощался и пошел в тень палатки. Симпатичная медсестричка уже знала о новом постояльце и показала мне на застеленную чистым бельем койку.

— Отдыхайте, товарищ младший лейтенант!

Черт, надо попросить у кого-нибудь пару кубиков на петлицы, а то перед капитаном неудобно будет. И я провалился в сон. Рева двигателей взлетающих и садящихся самолетов я уже не слышал.

***

Проснулся я уже под вечер. Что-то ближе к семи. Уже солнца почти и не видно было, но еще относительно светло. На тумбочке лежало два кубика защитного цвета. За распахнутым брезентовым пологом палатки кто-то вполголоса разговаривал. Э-э, да это Антон с медсестрой любезничает.

Антон, как почувствовал, просунул голову в палатку.

— Проснулся? Ну и силен ты спать, командир, настоящий пожарник. Если нормально себя чувствуешь – дуй на старт, там капитан будет. Вылетов больше не ожидают – темнеет, но, если хочешь, капитан с тобой минут на двадцать слетает. Хочешь?

— Еще как хочу! — моментом схватив гимнастерку со спинки стула, я в секунду поставил кубики, и, на бегу натягивая гимнастерку, кинулся на старт. Всю дистанцию пулей пролетел, и не запыхался.

Прямо на взлетке стояли два истребителя, от их двигателей ощутимо тянуло теплом. Ко мне быстрым шагом направился комэск.

— Силен ты спать, лейтенант, — кинул он быстрый взгляд на мои кубики. — Подлетнём малость? Надо вот эту птичку облетать после регулировки двигателя. Я на ней, ты на моем. С рацией разберешься? Держи шлем.

— А как же? За что деньги платили? — Дело в том, что на командирской машине стояла полноценная рация, с передатчиком. На наших, у рядовых летчиков, стояли лишь приемники. Но работе на рации нас обучали, даже деньги платили за овладение радиосвязью и присвоенный класс.

Я натянул шлемофон, перегнал пистолет на живот. Мне быстренько помогли надеть парашют, застегнули и подергали все ремни. Руки предательски задрожали. Надеюсь, хоть это не видно.

— Быстрее, Туровцев, быстрее! Времени нет. По машинам! После взлета походи за мной минут семь, пока я машину погоняю, затем – расходимся, быстренько крутанем пару заходов, и на посадку! Все понял?

Тело Виктора привычно бросилось к самолету. Ловкий прыжок на крыло, одна нога, вторая, парашют уходит в чашку сидения, поерзать – порядок. Механик склонился ко мне в кабину.

— Самолет заправлен, боезапас по штату, двигатель прогрет. Запуск!

Двигатель чихнул, пустил клуб дыма, моментально схватился и заревел. Громко-то как! Руки, без моей команды, привычно пробежались по тумблерам, проверяя их положение, глаза слева направо скользнули по приборам. Самолет мелко дрожал. Казалось, он сам с нетерпением рвется в небо.

Капитан сделал рукой знак убрать колодки и требовательно посмотрел на выпускающего. Тот сорвал пилотку и взмахнул ею в сторону конца полосы: "Выметайтесь!"

Комэск, не закрывая фонаря, обернулся ко мне и показал рукой: "Взлет!" Его самолет запылил впереди. Левая рука привычно двинула вперед сектор газа, истребитель начал разгон. Застучали на неровном грунте колеса, затрясло, рев двигателя изменил тональность, капот опустился… я потянул ручку на себя… Взлет! Я в воздухе! Впервые в жизни, на боевом истребителе, я в небе. В небе войны…

Что-то я увлекся. Где капитан? Я слишком резко подорвал самолет на взлете и оказался выше комэска. Сделал плавную, почти незаметную змейку. Вот он! Ф-фу, увидел, наконец. Выровнял самолет, подошел к комэску метров на двести сзади – слева. Взгляд на приборы, на часы. Взгляд вниз, на аэродром. Характерные приметы. Та-а-к, овражек, поворот дороги, проплешина взлетной полосы, ясно. Курс… хотя, впрочем, мне за капитаном идти. Но, все же, курс? Так, курс возврата будет такой… Еще раз на часы… Полетели.

Несколько минут я тащился сзади капитана, пока он выделывал всякие кренделя в воздухе, проверяя машину. С непривычки вцепился в его самолет глазами и не выпускал его из поля зрения. Наконец, мне это надоело, и я зашарил взглядом по сторонам. Видимость была хорошая, хотя уже у земли существенно потемнело. Здесь, на высоте полутора километров, было еще светло. Так, а это еще что такое? Впереди справа, ниже нас метров на пятьсот, я увидел четыре темных силуэта. Самолеты как раз были от нас на светлой стороне неба, а мы, естественно, в тени. Похоже на "Пешки", но пока не проверил, их надо считать противником.

— Командир, на три часа, удаление четыре километра, ниже пятьсот, четыре цели!

Истребитель капитана качнул крылом: "Понял, принял!" Поскольку комэск меня уже существенно опережал, то при развороте я оказался впереди. Я перешел в пологое снижение, чтобы набрать скорость и оказаться ниже задних стрелков на неизвестных самолетах, по широкой дуге подходя к ним сзади – справа. На всякий случай проверил готовность оружия к стрельбе. Черные, на фоне светлого неба, самолеты приближались. Знаков не видно, но силуэты… чужие силуэты. Это не "Пешки". Это – "Ме-110", довольно опасный, хорошо вооруженный и маневренный самолет! Вот так-так, фашисты! Куда это они идут? Да к нам! На аэродром. Сейчас зайдут, сбросят бомбы, проштурмуют самолеты, которые технари раскрыли для обслуживания и нырнут в тень, на запад. Ну, уж нет, накоси-выкуси!

Я оглянулся на истребитель комэска. Он уже догонял меня, но помочь, подсказать не мог. Рация-то на бронепоезде. Нет у него передатчика, на его самолете я.

— Командир, это сто десятые! Атакую ведущего!

"Як" командира успокаивающе качнул крылом: "Не волнуйся и не трусь! Я с тобой! Нас двое, а их всего-то четверо".

Почему-то все время повторяя про себя, а потом и вслух: "Нас двое, а их всего-то четверо", "Нас двое, а их всего-то четверо" я загнал ведущего "Ме-110" в прицел.

Внезапно, напугав меня, в наушниках захрипело и чей-то голос, спокойно и протяжно, проговорил: "Хват! На подходе к аэродрому четыре сто десятых! Атакуй!" Фамилия комэска – Россохватский, отсюда и позывной.

— На связи Тур, атакую! Хват, выход из атаки вправо!

Пора, крылья "Ме-110" уже вылезают из кольца прицела, противник нас не видит. Пальцы легли на гашетки. Огонь! Мелкая дрожь самолета, легкий запах сгоревшего пороха в кабине. Трасса сверкнула и уперлась в правый двигатель фрица. Я крутнул самолет вправо, навалилась перегрузка. Вниз и вправо, нас будет не видно на фоне темного неба и земли, а немцы останутся на светлом фоне. Завершая разворот, я зашарил глазами по небу, разыскивая самолеты противника. Вот они! Два самолета, разматывая густой дым из горевших двигателей, уходили со снижением на запад. Бортстрелки заполошно сверкали трассами, стреляя в никуда. На земле что-то сверкнуло. Это они бомбы сбросили, догадался я. Сзади, в вираже, лежал самолет комэска.

Эти, дымные, никуда не уйдут. А где два других? Как бы не попасть под их пушки. Истребитель командира качнул крыльями, чуть подвернул вправо, и дал короткую пулеметную очередь вниз зеленым трассером. Вот они, уже почти развернулись.

— Атака!

Теперь самолет командира оказался впереди, он раньше меня увидел цель и успел развернуться для атаки. Я отжал ручку от себя, увеличивая крен и ловя момент для открытия огня. Скольжение, упреждение… огонь! Снова треск пушечной и пулеметных очередей, но трассы прошли мимо. Мимо! Вот гадство, упреждение взял маленькое. А ведь думал, уж что-что, а стрелять-то я умею. Сумма встречных скоростей, стук пушек сто десятки – не прицельно… зря это он… для самоуспокоения стреляет. Вот немец пронесся мимо – разошлись. Вновь боевой разворот. Но там, впереди, вдруг пронеслись зеленые трассы, и фриц закувыркался с отбитым крылом. Передо мной вдруг выскочил истребитель комэска и, покачав с крыла на крыло, плавно пошел на разворот. Я потянулся за ним. Что? Бой уже закончен? Три минуты и две очереди? Да, судя по всему – закончен. Вон еще пара подходит к аэродрому. Рация захрипела и сообщила: "Первой паре – посадка".

Командир завел меня на посадку, как по наставлению по производству полетов. Убрать тягу, закрылки, шасси. Колеса стукнули, еще раз, и самолет, подпрыгивая и негодуя, там – враг, а ты на землю! — покатился по полосе. Зарулив, я выключил двигатель, открыл фонарь и стащил шлем. Подбежавший Антоша помог мне отстегнуть привязные ремни и выбраться из кабины. Скинув на крыло парашют, я спрыгнул на землю, натянул поданную мне Антоном пилотку, и направился к комэску.

— Товарищ капитан! Во время тренировочного вылета обнаружил и атаковал противника. Вражеский самолет с дымом ушел на запад. Сам повреждений и попаданий не имею. Разрешите получить замечания по полету!

— Замечаний нет. Молодец, Туровцев! Со сбитым тебя, упал твой фриц, и мой тоже. Сейчас комполка с комиссаром сядут, доложимся, не уходи никуда.

Истребители начальства уже катились по земле. Около наших машин они остановились, заглушили двигатели.

— Ну, что, Хват? Докладывай! — весело улыбаясь, к нам подходил комполка. — Давай-давай, хвастайся!

— Товарищ майор…

Рапорт я почти и не слушал, разглядывая довольного командира и комиссара, который тоже подтянулся к нам.

— Туровцев!

— Я, товарищ майор!

— Спишь в строю? Молодец, лейтенант! Не ошиблись мы с комиссаром в тебе. Примешь звено, готовься.

— Товарищ майор, а как же врач?

— А что врач? Вот он тебя просветит, прощупает, клизму поставит – и примешь. Не вечно же тебе в санчасти ошиваться!

— Товарищ майор, а самолет мне будет?

— Будет, лейтенант, будет. Был бы летчик подходящий, а самолет будет, я тебе обещаю!

К комполка подбежал связист.

— Товарищ майор! Пехота дает три квитанции, сбито три самолета противника, упали в их расположении! Четверо парашютистов взято в плен.

— Ну, вот, с вашей легкой руки и мне чистая победа обломилась, — вновь заулыбался комполка. — Давай, капитан, почаще тренируй молодежь, у тебя это хорошо, результативно получается. Ладно, пойду на КП, в дивизию докладывать. Вообще-то, это тревожный звоночек. Если бы не ваша пара, отбомбились бы фрицы по аэродрому. А у нас даже зениток в прикрытии нет, и взять их негде…

— Товарищ майор! — я кое-что вспомнил из прочитанного. — Тут, в степи, километрах в семи, два штурмовика битых еще с конца августа лежат. А что, если с них пушки снять и вместо зениток приспособить? Хоть что-то будет, и просить никого не надо. А штурмовики уж снарядами поделятся.

— А что, Туровцев, интересно мыслишь. Надо покумекать, слышь, комиссар, что твой протеже предлагает? Давай-ка завтра с утра пошлем туда машину? Может, что дельное и выйдет. Ну ладно, я в штаб – звонить. Ты со мной, Василий Петрович? Поехали. Пока, лейтенант, продолжай в том же духе. Россохватский, прикажи растащить самолеты по капонирам, а то мы их бросили без присмотра. На ужине встретимся, свои сто грамм вы сегодня заслужили!

Глава 4

Ужин прошел хорошо, можно сказать – на высокой и радостной ноте. Правда, я был немного удивлен сильно завышенной, как я полагал, оценкой проведенного воздушного боя. Этот рядовой для меня эпизод (думал так по незнанию, честно, Туровцев просто с такой ситуацией не сталкивался, а я и представить себе не мог, что бой получит такую оценку со стороны начальства), оказался далеко не рядовым событием для полка. Тут все дело, видимо, в том, что я был крайне разбалован игрой. Сотни, а может быть даже и тысячи раз, я участвовал в виртуальных боях, выполнял разнообразные атаки, иногда – на грани фола, наглые и смертельно опасные в первую очередь для меня самого. А чего бояться-то? Ну, подумаешь, собьют? Или столкнемся на лобовой с противником, таким же безбашенным лихачом, как и я. Пойду, перекурю, да и чашку кофе выпью, всего-то и делов. Нередко за один виртуальный бой я привозил 4–5 побед. Бывало и больше. Все это упрощало и обесценивало мое отношение к воздушному бою, его результатам. Здесь же, в реале сталинградского неба, все было не так. Совсем не так.

И ведь, действительно! Когда мне потихоньку растолковали, и я въехал, то все стало просто и понятно – в напряженных боях над городом у летчиков нашего полка практически еще не было таких результативных атак, чтобы за три минуты сбить три самолета противника. И без потерь со своей стороны. Летчики еще такими результатами избалованы не были. Победы давались тяжело, бомбардировщики в строю огрызались дружным и плотным огнем бортстрелков, истребители противника тоже, в общем-то, не зевали и довольно эффективно отбивали наши атаки, связывали истребители боем и не допускали до своих бомберов.

Еще раз хочу сказать – наши летчики еще не умели четко и слаженно атаковать бомбовозы, сковывая, в тоже время, истребительное прикрытие противника. Уже хорошим результатом считалось предотвратить бомбовый удар по нашим позициям, а уж если были сбитые, это вообще о-го-го! А тут – раз! Атака пары и два самолета врага – в землю. Два! Атака другой пары и еще один враг без крыла. Было о чем поговорить. Кстати, бой видели и с аэродрома, самолетов, правда, видно не было, темно, но трассы и горящие моторы многие могли наблюдать. И теперь все считали себя свидетелями и горячо поздравляли нас с капитаном. К полковому начальству так, попросту, старались не лезть, так что все пришлось на нас. От всех щедрот мне досталось аж двести грамм водки, которые я и употребил под жареную свинину. Кормили все же очень хорошо.

От выпитого разбавленного спирта слегка зашумело в голове, стало тепло и радостно. Я улыбался, глядя на оживленно разговаривающих товарищей, на довольного комполка, который о чем-то шутил с полковым инженером. Все были довольны, все были веселы. Даже девчонки-официантки бегали и суетились вокруг нас как-то радостно и легко. Ну, и мне не грустить.

— Пойдем, лейтенант, покурим. — Толкнул меня в бок капитан Россохватский.

— Да я не курю…

— Пойдем, пойдем. Поговорить надо…

Мы потихоньку вышли под посвежевшее небо, отошли к пустовавшей сейчас курилке. Присели. Капитан сосредоточенно заклеил надорванную папиросу, прикурил и, выдохнув дым, приказал: "А теперь, лейтенант, рассказывай, что ты видел, как действовал, как маневрировал и стрелял. Все раскладывай по секундам".

Черт! Что он еще заподозрил? Судя по тому, что они с командованием полка и так собирались продвигать Туровцева по служебной лестнице, больших претензий к нему не было. Что же тогда? Начав плести словесные кружева, запинаясь (как же, волнуюсь ведь я) и подыскивая слова, я, глядя мимо капитанского плеча, начал его аккуратненько так прощупывать. Ах, вот оно что! А я испугался! Капитан действительно хотел понять, как мне пришло в голову такое построение атаки, и пытается разложить на элементы мои действия. Ну, это же совершенно другое дело! А капитан – настоящий командир и летчик. Только что-то новенькое заметил, и тут же – а как это повторить, как сделать это доступным другим пилотам, как взять на вооружение. Я расслабился, и разговорился. Мы еще довольно долго проговорили, папиросы на четыре, пока, наконец, комэска не хлопнул себя по колену и не скомандовал отбой.

— А ты, Виктор, иди спать в санчасть. Поступаешь в распоряжение доктора. Поправляйся, давай, быстренько. Сам видишь – дел по горло! И затеи твои интересные надо бы попробовать применить.

На том и разошлись.

***

Как я поступил в распоряжение нашего военврача, рассказывать не буду – долго это все и муторно. Надо сказать, военврач потрошил меня серьезно и вдумчиво. Перво-наперво, он вывалил мне агромадную претензию, что я, не спросясь у него, вчера поднял самолет в воздух. А если потеря сознания? Или еще что, что может закончиться летным происшествием или, упаси бог, небоевой потерей? Кто отвечать будет? Ведь к полетам ты не допущен еще. В общем, врач был, конечно, в чем-то прав. Это я и комэск накосячили. Левый был вылет, что уж там говорить, просто воздушное хулиганство.

Я долго расшаркивался, вилял хвостом, и делал чистые и виноватые глаза со слезой ребенка, за которую Ф.М. Достоевский хотел перебить весь остальной мир. В конце концов, врач оттаял и отпустил меня с миром на обед. После обеда пытка была продолжена, но показаний к немедленному кесареву сечению не было. С сожалением поцокав языком, наш коновал приказал мне и завтра считать себя прикомандированным к санчасти, а вот послезавтра он посмотрит и может чего разрешит. Нога, кстати, меня практически уже не беспокоила. Голова, впрочем, тоже. Я чувствовал себя абсолютно здоровым.

Назад Дальше