– Или мне уже не верят? – все так же улыбаясь, вел далее Никодим Кесарионович. – А может, и народу больше не верят? Скрывают от народа правду? Народ знает, что я выздоровел? Почему молчите?
– Вопрос о вас будет разбираться на Главном Совете, – собравшись с силами, заявил Сергей Михайлович. – До этого времени вы пройдете курс лечения, а заодно прочтете все партийные материалы за прошедшие годы. И прессу тоже, – добавил он чуть ли не угрожающим тоном. – А пока не задавайте лишних вопросов. Не надо!
И в голосе товарища Мишутина впервые за этот вечер прозвучал знакомый всем членам Главного Совета металл.
– На кого голос поднимаешь? – тихо, но явно угрожающим тоном заговорил Латунин. – На меня? Тебе что, в партии быть надоело, мальчишка! Караул сюда! – добавил он, взглянув на товарища Возгривина. – Караул зови! В кандалы его!
Все похолодели. Сергей Михайлович почувствовал, что ладони стали липкими от пота. Андрей Гаврилович ощутил боль в сердце и зажмурился.
– Ну-ну, – нарушил зловещую тишину не потерявший присутствия духа товарищ Возгривин. – Не так круто, Никодим Кесарионович! Эти ваши методы осуждены, так что обойдемся без караула и кандалов. В ваших же интересах.
– Враги, – бессильно прошептал Латунин и закрыл глаза. – Заговор… Лаврентьева… Лаврентьева сюда!..
– Вы, товарищи, хе-хе, передохните, – вмешался академик Рипкин. – Пусть и, хе-хе, пациент передохнет. А вот я ему сейчас, хе-хе, успокоительного…
– Ф-ф-фу! – произнес уже в коридоре товарищ Мишутин, прикуривая от зажигалки Возгривина. Руки Председателя Главного Совета слегка дрожали. – Спасибо, не отдал меня Лаврентьеву…
– Пожалуйста, – ответил тот невозмутимым тоном.
– Теперь я понимаю Андрея Гавриловича, – продолжал Мишутин. – Ну и времена были!
– Ничего, – успокоительным тоном молвил товарищ Возгривин. – Запрем этого отца всех народов на Ближней Даче, пусть остынет. А будет дергаться – разберемся и без Лаврентьева.
– Да тише вы! – зашептал товарищ Антипов. – Он же услышать может! Ведь насчет кандалов он не шутил… Ох, что будет!.. Внуки ведь, правнуки… Полвека в партии…
Старику стало совсем скверно. Пришлось вызывать врача и приводить Главу Государства в чувство.
– Все, все угадал, – шептал Андрей Гаврилович. – И должности, и фамилии… Говорил же я!..
Андрея Гавриловича срочно отправили домой, а товарищи Мишутин и Возгривин еще раз обсудили предстоящий перевод Латунина на Ближнюю Дачу. Уезжая, Ответственный за порядок лично проверил посты и распорядился на всякий случай усилить охрану института.
Глава 7
Однажды утром сержант Рипкин был поднят по тревоге. Чертыхаясь, он вскочил в кузов грузовика и, сжимая коленями автомат, поехал вместе со своими сослуживцами в неизвестном им направлении. Ехали, впрочем, недолго. Вскоре грузовики остановились, после чего рота по команде «к машинам», высыпала из кузовов и построилась.
Рипкин вгляделся в окружающий пейзаж и слегка присвистнул:
– Ты знаешь где мы? – спросил он у приятеля Васи. – Мы же на Ближней Даче!
– Какой такой даче? – не понял Вася, удивленно рассматривая высокий забор, за которым были видны вершины сосен и высокая крыша какого-то здания.
– Как на какой? На латунинской! Здесь он жил и помер здесь. Ты хоть кино смотришь? Ведь эту дачу все время показывают. Меня сюда как-то дед возил – хвастался, что у Латунина в гостях бывал.
– А чего мы тут делать собираемся? – поинтересовался Вася, понимая впрочем, что Коля, как и все прочие, знать этого никак не могут.
Вскоре все прояснилось. Командир роты сообщил, что к воротам дачи приближается демонстрация противников разоблачения культа личности Латунина. Роте ставится задача не подпускать демонстрацию к воротам и, в случае отказа разойтись, действовать согласно приказу.
– Зря автоматы брали, – рассудил Коля. – Дубинками сподручнее.
Все успокоились – работа хоть была и не частой, но, в общем, привычной. Внезапно к воротам дачи подкатил правительственный «мерседес».
– Ого! – шепнул Вася, глядя на человека, выходившего из автомашины.
Коля всмотрелся. И действительно – к ним приехал сам товарищ Возгривин.
– Что же это за демонстрация такая, если сам Возгривин здесь? – поразился сержант и стал ждать продолжения этой несколько странной истории.
Продолжение вскоре воспоследовало. К воротам дачи приблизилась ожидаемая демонстрация. Она не казалась особо многочисленной – человек сорок, большей частью преклонного возраста. Это были граждане почтенного вида, с колодками орденов и в хорошо сшитых костюмах. Они несли несколько плакатов с явно несовременными лозунгами: «Да здравствует товарищ Латунин!», «За Родину! За Латунина!», «Товарищ Латунин! Мы ждем тебя!». Несколько человек в первой шеренге волокли большой портрет Латунина в полный рост – великий вождь был в длиннополой шинели и с трубкой. Тут же крутился десяток крепких молодых ребят в телогрейках, вооруженных стальными цепями и лозунгом «Бей металлистов и рокеров!» Когда демонстрация приблизилась, Коля разглядел, что рядом с портретом вождя, смотревшегося вблизи много хуже из-за осыпавшейся местами краски, двое по виду отставников волокли под руки знакомого старикашку, в котором Коля с Васей легко узнали товарища Зундуловича.
Увидев солдат, демонстранты остановились. Командир роты, взяв мегафон, предложил демонстрантам повернуть назад и разойтись. В ответ те начали скандировать: «Вер-ни-те Ла-ту-ни-на! По-ря-док! По-ря-док!» Как и полагалось, комроты трижды обратился к толпе, после чего отдал приказ, и рота двинулась вперед. Все кончилось за несколько минут – большая часть пришедших благоразумно повернула обратно. Только крепкие ребята с цепями попытались оказать сопротивление, но были крепко биты и задержаны.
Вскоре все стихло. На земле лежала пара брошенных лозунгов и цепей. Двум солдатам, получившим оными цепями по рукам и лицу, оказывалась первая помощь, а хулиганов усаживали в подъехавшие милицейские машины, угощая на память тумаками. Коля и Вася подняли с земли забытого при отступлении товарища Зундуловича.
– Воскрес! Воистину! – бормотал нечто невразумительное старикашка. – С небес сошел, отец! Отведите меня к нему!
Приятели уже решили вызвать «скорую помощь» к спятившему латунинцу, как тут товарищ Возгривин, невозмутимо наблюдавший за всем происходящим, внезапно направился прямо к ним. Увидев Ответственного за порядок, Зундулович попытался встать на колени, но пошатнулся и рухнул бы, если б Рипкин не поспешил поддержать отставного соратника великого вождя.
– Сынок! Сынок! – бормотал Зундулович, протягивая к Возгривину высохшие ручонки. – Отведи меня к нему! К воскресшему! Отведи! Перед смертью повидать бы! Следок облобызать…
Коля с Васей ожидали, что товарищ Возгривин распорядится насчет «скорой помощи», но вместо этого тот велел отвести Зундуловича к воротам и усадить на скамеечку. Рота получила новый приказ, и заняла позицию вдоль стены, причем приятели оказались возле самых ворот. Тут что-то загудело вдалеке, а затем на поляну выехала большая машина с зашторенными окнами. Машина подъехала к воротам, где и затормозила. Товарищ Возгривин поспешил к задней дверце.
– Кто бы это мог быть? – удивился Рипкин, знавший, что большое начальство ездит в совсем других автомобилях. На тюремный же «ворон» машина никак не походила.
– «ЗиМ», – шепнул Вася, – суперавтомобиль прошлого. Прямо как в кино!
Дверца отворилась, и оттуда появился человек, показавшийся Рипкину немного знакомым. Возгривин что-то сказал приехавшему, тот кивнул и направился к воротам. В ту же секунду товарищ Зундулович с невиданной резвостью бросился к незнакомцу, упал у его ног и завопил нечто невразумительное, из чего можно было понять лишь «Отец!» и «Воистину воскресе!» Человек, к которому были обращены столь страстные крики, брезгливо отошел в сторону. Товарищ Зундулович на полусогнутых пополз к нему.
– Отстань, Лазарь! – резко бросил приехавший. – Надоел! Зачем так долго живешь? – И, обратившись к товарищу Возгривину, добавил: – Напрасно вы его не расстреляли! Пустой человек! Совсем пустой! Зажился!
Сказав эту мрачную фразу, незнакомец уверенным хозяйским шагом направился к воротам Ближней Дачи. Рыдающего пенсионера отвели в сторону, и рота стала грузиться в машины.
– Ты видел, на кого этот тип похож? – спросил Вася у сержанта Рипкина.
– На Латунина, – ответил тот. – Только без усов и одет иначе.
– Все ясно, – резюмировал Вася. – Кино снимают. А Зундулович, видать, совсем спятил – всюду ему Латунин видится.
– Ясно-то ясно, – согласился Коля. – Но если это кино, то зачем Возгривин здесь?
– Дача-то правительственная, – легко разрешил его сомнения приятель. – Для порядка, понятное дело.
Они уже собрались идти к грузовику, как вдруг последовала команда, и их взвод вновь расположился у ворот. Командир объявил, что они останутся на некоторое время для охраны Ближней Дачи.
– Я же говорил, – заметил Вася. – Порядок должен быть, а то эти киношники все здесь разнесут.
Внезапно командир, о чем-то беседовавший с Возгривиным, подбежал к Рипкину и велел ему идти с ним. Через минуту они оказались пред светлыми очами Ответственного за порядок.
– Рипкин? – поинтересовался товарищ Возгривин, внимательно глядя на сержанта.
– Так точно! – еле выговорил разом похолодевший Коля, не ожидавший от предстоящего разговора ничего хорошего. Нечего и говорить о том, что он не ошибся.
– Так значит, сувенирами интересуешься, юноша? Косточки собираешь? – продолжал Возгривин ровным, но весьма многозначительным тоном.
При этом более чем прозрачном намеке Коля понял, что пропал.
– Заварил кашу, паршивец! Что, по лесоповалу соскучился?
«Значит, деда тоже замели, – понял Коля. – Кто продал-то? И что за каша? Подумаешь событие – прихватил гнилую кость!»
– Виноват! – гаркнул он что есть силы первое, что пришло в голову. – Не повторится!
– Во наглец! – почему-то усмехнулся Возгривин. – Не повторится, говоришь? Ну ладно, пошли протокол писать, палеонтолог хренов!
С этими словами он направился в открытые ворота бывшей латунинской резиденции. Хренов палеонтолог поплелся следом, проклиная покойного Латунина, его челюсть и собственную дурь.
Глава 8
Премьер правительства товарищ Ермолаев возвращался с очередного заседания совета министров совершенно расстроенным. Дела с уборкой явно не ладились, по-прежнему не хватало нефтепродуктов, ожидался дефицит в годовом бюджете. Вдобавок все больше времени и нервов у его коллег по Главному Совету отнимала безумная история с воскресшим Латуниным. Несколькими днями ранее Главный Совет одобрил перевод бывшего диктатора на Ближнюю Дачу. Решено было ознакомить Латунина со всеми решениями партии за все эти годы, прежде всего с постановлениями по поводу культа его собственной личности, что имело целью несколько угасить пыл бывшего организатора и творца всех побед.
К сожалению, история начинала принимать достаточно неприятный оборот. Неизвестно как новость о воскрешении вождя, обросшая к тому же совершенно невероятными подробностями, начала просачиваться в массы. Ей мало кто верил, но успокоенная общественность вновь забурлила. Оживились латунинцы, завалившие редакции центральных газет очередными пачками писем в защиту памяти своего кумира и провели несколько демонстраций, одну из которых и пришлось усмирять младшему Рипкину. Вместе с тем слухи о воскрешении Латунина имели также иной, несколько неожиданный эффект. Граждане Великой Державы, все эти годы исправно одобрявшие критику бывшего верховного вождя, начали поговаривать о том, что при Никодиме Кесарионовиче и порядок был, и цены снижали. Полдобные настроения подогревались простым и очевидным обстоятельством: порядка в стране явно не хватало, цены регулярно менялись совершенно в обратную сторону, а кампания разоблачения преступлений прошлого всем изрядно набила оскомину. В этих непростых условиях было решено подождать с опубликованием официального извещения о случившемся, ограничившись пока несколькими статьями о феноменальных успехах отечественной медицины.
Николай Иванович чувствовал, что история эта может кончиться совершенно нехорошо. Вдобавок ко всему еще одно обстоятельство угнетало его. Дело в том, что товарищ Ермолаев работал в кабинете, где традиционно отправляли службу все премьер-министры, в том числе и сам Латунин, бывший первым хозяином этого большого и внушительного вместилища власти. Ранее Ермолаев, занятый делами, не обращал на это внимания, но теперь, особенно по вечерам, Премьер стал нервничать. Мрачноватое величие кабинета, обстановка которого, вплоть до аляповатых люстр и мебели с зеленой обивкой, совершенно не изменилась с латунинских времен, вызывало невеселые ассоциации. Николаю Ивановичу стало даже казаться, что то за портьерами, то за шкафом кто-то прячется. Два дня назад вдобавок какой-то шутник, а может быть и вовсе не шутник, подкинул на стол Премьеру пачку папирос «Черногория» – любимого курева товарища Латунина. Ермолаев не стал поднимать шум, ограничившись тем, что распорядился заменить прежнее освещение на лампы дневного света и снять тяжелые красные шторы.
Николай Иванович, пользуясь редким свободным вечером, решил почитать свой любимый журнал «Уголек», благо он был дома один: супруга уехала по приглашению в Европу, а взрослые сыновья давно жили отдельно. Но, увы, Премьеру не читалось. Отложив журнал, он собрался было лечь пораньше спать, но тут в дверь квартиры позвонили. Премьер, опасаясь чего-либо чрезвычайного, поспешил открыть дверь, однако быстро успокоился. Его потревожил сосед – академик Сергей Анатольевич Красиков.
Красиков был генетиком. В свое время он изрядно пострадал за принадлежность к этой лженауке и даже провел не по своей воле несколько лет на северо-востоке страны. После смерти Латунина он вернулся, впоследствии стал директором крупного института и получил квартиру в правительственном доме, где его соседом по лестничной площадке оказался Николай Иванович, занимавший тогда крупный хозяйственный пост. Став Премьером, Ермолаев решил не менять квартиры и по-прежнему сохранял с Красиковым приятельские отношения. Время от времени они вместе пили чай с вареньем, которое готовила супруга академика. И на этот раз Сергей Анатольевич пригласил Ермолаева испить чайку с вареньем из райских яблок.
– Что вы, батенька, невеселы? – поинтересовался академик после второй чашки. Ермолаев в ответ лишь махнул рукой.
– Опять с дефицитом год заканчиваем? – посочувствовал Красиков. – Ох, батенька, что это вас на административную работу потянуло? С вашими-то способностями…
Ермолаев вновь махнул рукой. Дикая история с воскресшим Латуниным не выходила из головы.
– Сергей Анатольевич, – не выдержал он. – Как вы считаете, из мертвой клетки можно восстановить живой организм?
– В каком смысле? – осторожно уточнил академик, от удивления чуть не расплескав чай.
– Ну, берется, скажем, фрагмент кости, из остатков ткани выделяется более-менее целая клетка, из нее – молекулы белка, а по ним восстанавливается целый организм…
– Как же, как же! – почему-то заулыбался Красиков. – Где-то мы это уже читали.
Он бодро вскочил, вышел в соседнюю комнату, вскоре вернувшись с толстым томом. Полистав его с минуту, академик произнес «ага!» и с чувством прочел вслух:
– «Между живым и неживым не существует принципиальной разницы. Известно, что ветка дерева, хранившаяся много лет в гербарии, попав в подходящие условия, может вновь ожить. То же можно вполне допустить относительно более сложных организмов. Живое и неживое едино, переходы из одного состояния в другое постоянны и естественны. Смешны те горе-биологи, которые решаются отрицать это…»
– Каково? – поинтересовался он. – Точно как вы сказали. Стало быть, помещаем в подходящие условия, и все оживает.