— Необходимости пока не наблюдается, — задумчиво сказал советник Хевель. — Отдайте распоряжение: я немедленно должен связаться с Берлином по телефону, закрытая линия. Известите наш МИД, дословно: «Проект „Антон-II“ реализуется, ждем директив». На этом пока всё.
— Разрешите идти? — робко спросил Рудольф Вайс, еще вчера вечером твердо осознавший, что сгинувший бригадефюрер Абец в сравнении с Вальтером Хевелем просто мелкая сошка, даром что считался «наиболее влиятельным германским должностным лицом во Франции». Времена изменились.
— Ступайте.
Хевель постучал пальцами по крышке любимой серебряной сигарницы с малайским узором и изображением мифической птицы Гаруды, вытащил из левого кармана брюк спички. Выпустил облачко ароматного табачного дыма. И надолго застыл, упершись руками в кованую ограду балкона.
Созерцал.
Внизу царила деловитая суета: подкатил колесно-гусеничный броневик Schneider Kegresse Р16, довольно смешной и нелепый обликом. Вылез французский офицер, о чем-то быстро переговорил с гауптштурмфюрером, возглавлявшим охрану дипломатического представительства. Уехал.
Шли на работу гражданские служащие, несколько недоуменно озираясь — что происходит? Торопились молочники: плетеные корзинки с бутылками, полными парного молока. Потянуло запахом выпечки, начали готовиться к обычной дневной работе кафе-шантаны. В парке появилась пожилая няня-домработница с детской коляской — не мать ребенка, это очевидно: слишком просто одета, да и возраст к материнству не располагает. Обменялась фразой-другой с солдатами. Засмеялась почему-то.
День обещал быть ясным — ни облачка. Ветерок, налетевший с реки, кружил золотистые листья, опавшие с кленов и тополей.
Над тихим городом Виши всходило солнце.
* * *«…Поступившие вчера противоречивые сообщения из Франции подтверждены телеграфным агентством „Havas“ и официальным „Office Français d'Information“. Глава Французского государства маршал Анри-Филипп Петен распустил действующее правительство во главе с премьером Пьером Лавалем, находившимся в этой должности с 18 апреля этого года. Более того, сам маршал Петен подал в отставку, уступив свое место адмиралу флота Франсуа Дарлану, который неожиданно объявил о ликвидации так называемого „Конституционного акта Виши“ от 10 июля 1940 года, наравне с отмененными прежде положениями конституционных законов от 24 февраля 1875 года, 25 февраля 1875 и июля 1875, провозглашавшими Третью республику.
Одновременно с этим адмирал Дарлан распустил Национальное собрание с опубликованием „Акта о консулате“ по бонапартистскому образцу — временными консулами кроме самого Дарлана назначены адмирал Жан де Лаборд и генерал Анри Жиро, который, впрочем, пока не в состоянии приступить к исполнению своих новых обязанностей, поскольку в настоящий момент Жиро командует французскими соединениями в Северной Африке, оказавшими сопротивление нашим и американским войскам, приступившим к освобождению Алжира и Марокко.
Безусловно, конституционный переворот такого рода не мог произойти без согласия немецкой оккупационной администрации и нового правительства Германии, хотя существует обоснованная версия, что, воспользовавшись временной слабостью власти в Берлине, более озабоченной ожесточенной борьбой с внутренней оппозицией, Франсуа Дарлан принял решение избавиться от прогитлеровски настроенной клики Лаваля и вести относительно самостоятельную политику. Однако мы полагаем, что любые попытки „консулов“ освободиться от германского владычества могут натолкнуться на вооруженное противодействие немцев, содержащих в оккупированной части Франции две полевые армии и значительное число боевой авиации.
Никаких существенных внешнеполитических заявлений от Франсуа Дарлана доселе не последовало, за исключением одного: он намерен оборонять африканские колонии от вторжения союзников, что косвенно может указывать на то, что „консулы“ продолжают оставаться в сфере влияния Берлина. Если быть предельно откровенным, то не „консулы“, а один-единственный консул — Дарлан, поскольку Жиро и де Лаборд сейчас, безусловно, не участвуют в принятии важнейших решений.
Мы имеем дело с единоличной диктатурой.
Репортеры британских и американских изданий уже обратили внимание на дату появления „Акта о консулате“ — 9 ноября, или же 18 брюмера по „революционному календарю“ Первой республики: именно в этот день сто сорок три года назад Наполеон Бонапарт совершил военный переворот, разогнав Директорию, Совет пятисот и Совет старейшин, став фактическим главой государства. Возможно, эта дата была выбрана Дарланом далеко не случайно и несет в себе понятный каждому французу смысловой подтекст…»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВОЕННОПЛЕННЫЙ
Рассказывает
оперуполномоченный
Особого отдела 64-й армии
1. ДАМА ИЗ КРАСНОГО КРЕСТА
Сталинград,
январь 1943 года
После Нового сорок третьего года боевые действия под Сталинградом прекратились. Поговаривали о том, что война вообще скоро закончится. Якобы немцы готовились отвести войска и даже сдать в плен ту армию, что сейчас отрезана на Тамани. Слухи ходили разные, причем верить большинству из них не стоило.
Что происходит сейчас в самой Германии — судить невозможно: не хватает достоверной информации. В «Правде» и «Красной звезде» умно рассуждают о «революции инженеров», но, честно говоря, ни один политрук не может толком объяснить, что это значит и какие из этого последствия.
Мне дали роту, и я мотался по всему Сталинградскому фронту. Мы собирали тех, кто потерял свою часть, кто остался один-двое и не знал, куда податься; искали раненых, больных.
В развалинах скрывались недобитые фрицы. Этих мы выковыривали из самых немыслимых щелей, в основном они даже не пытались сопротивляться. На всю жизнь насмотрелся — не люди, а чучела.
Наши, особенно те, кто подолгу торчал в руинах и блиндажах, тоже, понятно, не ахти как выглядели. Но все-таки до такого скотства, как фрицы, никто из наших не опускался.
Командир приданной мне роты, капитан Пичугин, не уставал дивиться этому обстоятельству.
«Вот и видать, что цивилизация человеку не на пользу, — рассуждал он. — Привыкли одеколоном заливаться и что денщик им мундирчик утюжит. А попали в окружение — и всё, готово, свинья свиньей. Ты не поверишь, товарищ Морозов, я немцами брезгую. Рассудком понимаю, что они тоже люди, а душа отказывается».
Пичугин был вечно простужен и непрерывно курил. А вот водку пить совершенно не мог.
— У меня здоровье слабое, — объяснил он мне при первой же встрече. — Ни спирта, ни водки не приемлет. Прямо как не русский! По этой медицинской причине греться по-настоящему не могу — вот и хвораю.
Хвори свои он лечил папиросами.
— Кашель — такая гадина, только табачным дымом и давить, — объяснял Пичугин.
В роте к капитану относились хорошо, отдавали ему папиросы — «сильно уважали».
В свободное время Пичугин любил беседы на отвлеченные темы. Сильно интересовался Ганнибалом. В газетах много было на эту тему. Сравнивали Сталинградскую битву с древнеримской битвой при Каннах.
— Узнать бы про этого Ганнибала побольше, — сокрушался капитан. — Больно уж зажигательно товарищ Эренбург пишет: мол, настоящая битва при Каннах!
При слове «Канны» он сжимал кулак и медленно, страстно опускал его на колено.
— Кончится война, товарищ Пичугин, будет у тебя время и про Ганнибала книжку почитать, — утешал его я.
Нам в школе учительница что-то про эту битву рассказывала, но я ничего уже толком не помнил. Помнил только, что моего приятеля Митьку Лыкова до колик смешило слово «пунический». Скажет: «Пунический» — и под парту валится от хохота.
Мы оборудовали КП в одном из цехов завода «Красный Октябрь». Цех пришлось расчищать от трупов. Немцев отсюда выкуривали долго и с потерями.
— И что им стоило сразу сдаться? — сокрушался Пичугин. — Вон сколько народу покрошили!.. Видели же, что их дело пропащее, а всё равно… Упрямая нация. И ты гляди, товарищ Морозов, какие аккуратисты: своих в один угол снесли, наших — в другой.
— Ну так и скажи им за это спасибо, — ответил я. — Нам возни меньше: своих похороним, а этих закопаем.
— Разница есть? — осведомился Пичугин.
— Давай, брат, лучше живыми заниматься, — предложил я.
Живых на мертвом заводе отыскалось больше, чем мы ожидали, в том числе и гражданских. Всем без исключений выдавали «чего поесть» — горячую «болтушку» с мукой и кусок хлеба, потом я с каждым коротко разговаривал, смотрел бумаги и оформлял, кому надо, новые. Ну и направлял — кого куда. В цеху, в «конторе», нашлась не до конца использованная «Книга учета», в ней я вел записи.
— Не устал еще, Морозов? — спросил меня капитан Пичугин на второй день.
— А что?
— На-ка. — Он сунул мне ломаный кусок хлеба.
— Добрый ты, Пичугин, — сказал я. — Давай кури.
Я протянул ему пачку папирос.
Он жадно посмотрел на них:
— А ты?
— Обойдусь пока.
Пичугин покашлял, сотрясая цех эхом, задымил и наконец сказал:
— Сейчас тебе целое отделение приведут. Я, пожалуй, с тобой тут посижу.
— Да я справлюсь, — сказал я.
Он покосился на меня с обидным сомнением:
— Да ладно, жалко тебе, что ли? Посижу. — Он поерзал на перевернутом ящике, утверждаясь прочнее.
«Целое отделение» — одиннадцать человек — вошли вслед за двумя бойцами из пичугинской роты. Бойцы — румяные молодцы, недавно из тыла. Рядом с ними те выглядели страшно: ватники рваные, прожженные, лица почерневшие, губ как будто нет, глаза провалились.
Но вошли они организованно, не толпой. Я не успел спросить, кто старший, как вперед выступил высокий человек.
— Старший сержант Мельник.
— Вы командир?
— Точно так.
— Документы есть?
Он криво усмехнулся, расстегнул ватник и вынул из нагрудного кармана линялой гимнастерки партбилет.
— Этого достаточно?
— Да, — сказал я. — А другие есть?
Другие у Мельника тоже имелись. Вообще бумаги обнаружились почти у всех. Не было только у двоих.
Этих и командира я оставил, остальных отправил в соседний цех, где размещалась полевая кухня.
— Рассказывайте, товарищ Мельник, — сказал я. — На каком участке воевали, почему отбились от своих и по какой причине у двоих ваших людей не имеется никаких удостоверений личности.
— Ага, — помрачнел Мельник. — На колу мочало, начинай сначала.
Я вернул ему партбилет. Мельник тщательно спрятал его обратно в нагрудный карман.
— Что значит — «мочало сначала»? — осведомился я. — Давайте говорить по существу дела.
— По существу дела? — переспросил Мельник с иронией.
— Вы кто по профессии, товарищ Мельник? — спросил я.
— А что? — Он насторожился.
— Да ничего, просто так поинтересовался.
— Вы ничего «просто так» не делаете, — сказал Мельник. — У вас всё с подковыркой.
— Видал? — зашептал Пичугин громко и закашлялся.
— Отвечайте на вопрос, товарищ Мельник, — сказал я.
— Я инженер-конструктор, — сообщил Мельник. — В РККА с августа сорок первого года. Одно ранение. В документах всё есть. Можно прочесть. Вы грамотный?
— Семь классов,[21] — отозвался я рассеянно.
— Ну тогда конечно, — с иронией произнес Мельник. — Всегда приятно встретить высокообразованную личность.
Я положил руки на «Книгу учета», посмотрел ему в глаза:
— Послушайте, Мельник, что лично я сделал вам плохого?
— Так вы же нас в дезертиры записываете! — вскипел Мельник. — Что я, не вижу?
— Ну каков! — восхитился Пичугин и опять задымил.
— А вы дезертир? — спросил я у Мельника и приготовился писать в «Книге учета».
Тут его прорвало. Он стал кричать, как они обороняли Рынок, как силами неполной пехотной роты стояли против немецких танков, как поубивало всех командиров, как их потеряло командование и к ним вообще перестали завозить боеприпасы и провизию.
— Связи не стало!.. Кормились, сердечно извиняйте, мародерством, стреляли — из чего найдем… От роты осталось одиннадцать человек! — хрипел Мельник. Он так орал, что сорвал голос.
Я всё записал, закрыл чернильницу и обратился к Мельнику:
— Ну и почему нельзя было это нормально рассказать с самого начала? Чего кочевряжились-то? Высшее образование демонстрировали?
— Ты мне моим высшим образованием не тычь, — прошипел Мельник. — Меня партия учиться направила.
— Пожалуйста, обращайтесь ко мне на «вы», товарищ старший сержант, — сказал я. — И хватит разводить мамзельские истерики. Только время тянете, а люди голодные.
Я показал на тех двоих, у которых не было документов. Они стояли с обреченным видом.
— Давайте про них. Откуда?
— Оттуда, — просипел Мельник. Очевидно, имея в виду предместье Рынок.
— Так, всё, Мельник, мы с вами, кажется, договорились, — сказал я. — Вы мне быстро сообщаете, о чем я спрашиваю, и я вас отпускаю на обед. Потом вернетесь, покажу, куда идти на сборный пункт.
Мельник подышал сквозь зубы, подергал ноздрями и выдавил:
— Савин и Зинченко.
Я записал фамилии.
— Звание?
— Рядовые.
— Как давно в вашем отделении?
— Зинченко — из соседей, артиллерист. Всех повыбило, он к нам подался. Савин — с самого начала.
— Документы как утратили?
— Не спрашивал.
— То есть? — нахмурился я.
— То и есть, что не спрашивал, — повторил Мельник.
— Почему?
— А зачем? Я их и так знал. Вы бы с ними посидели, как я, под немецким огнем, — тоже бумажками бы не интересовались.
Я молча смотрел на него и ровным счетом ничего не делал. Просто смотрел.
— Не знаю, — выдавил наконец Мельник.
— Хорошо. Пока идите отдыхать, товарищ Мельник. С Зинченко и Савиным я без вас потолкую.
Мельник гордо покинул цех.
— Во гусь! — сказал Пичугин. — А?
— Савин, подойдите. — Я приготовился к долгому, нудному разговору.
Савин оглянулся на товарища, сделал пару шагов к столу.
— Садитесь, — я кивнул на ящик, который только что покинул Мельник.
Савин осторожно присел.
— Имя, отчество, фамилия, год рождения, место рождения, состояли ли в комсомоле или ВКП(б), с какого времени в РККА, почему утратили документы.
— Чего? — растерялся Савин.
Пичугин взял еще одну папиросу и направился к выходу.
— Ну и работка у тебя, Морозов, — проворчал он напоследок.
— Савин, — сказал я, наклоняясь вперед. — Не отвлекайтесь. Как вас зовут?
— Рядовой Савин.
— Имя у вас есть? Как вас мама называла?
— Семен Петрович.
Я записал. Савин с тревогой следил, как я пишу.
— Год рождения? Когда вы родились?
— С седьмого года.
— Образование?
— Четыре класса.
— Где вы родились?
— В Смоленской губернии, Гжатск.
— Ясно…
Савин моргнул. У него были белые ресницы. Вообще, если его отмыть, приличный мужик, наверное.
— Что ясно, товарищ лейтенант? — решился спросить Савин.
— Отобьем и Гжатск от немца, — сказал я.
Тут он вздохнул:
— Я всё думаю, как там мои. Уже сколько времени ни единой весточки нет.
— Найдутся, — сказал я.
— А вдруг померли?
— И такое может быть.
— И кто за это ответит? — с тоской протянул Савин.
— Где и при каких обстоятельствах утратили документы? — спросил я.
Савин вздрогнул, его взгляд наполнился ужасом.
— Закопал, — промолвил он наконец.
— Что закопали?
— Да все… — Он махнул рукой. — Мы в разведку пошли, всех поубивало, а я остался. Думаю — сейчас немец меня живьем возьмет, а что я против немца смогу? В бумагах же все написано. Даже спрашивать не надо. Ну и зарыл. И удостоверение, и все… У меня там карта при себе была, после лейтенанта забрал, когда его застрелило… А потом до своих добрался. Хотел было за документом вернуться, да там уж немец. Так и не откопал.