— Я бы хотел угодить вам.
— Вот телефон, — сказал сэр Маркус. — Во всяком случае, вы можете использовать свое влияние. Я никогда не прошу человека сделать больше, чем он может.
— Они у меня хорошие ребята, — сказал начальник полиции. — Я частенько по вечерам захожу в управление, чтобы пропустить стаканчик-другой. Очень ревностно относятся к службе. Отличные ребята. Они его возьмут. Не беспокойтесь, сэр Маркус.
— Вы хотите сказать — мертвого?
— Живого или мертвого. Уйти ему они не дадут. Ребята что надо.
— Но его надо взять мертвым, — сказал сэр Маркус и чихнул. Казалось, на новый вдох у него уже нет сил. Он опять откинулся на спинку стула, едва дыша.
— Но мне трудно просить их об этом, сэр Маркус. Нет, только не это. Ведь это же убийство.
— Чепуха.
— Вечера с ребятами очень много для меня значат. А ведь я даже показаться у них не смогу после этого. Уж лучше я останусь тем, кем был. Меня назначат начальником трибунала. Пока будут войны, будут и дезертиры.
— Должности для вас может и не оказаться, — сказал сэр Маркус. — Я мог бы об этом позаботиться. — Запах нафталина, словно в насмешку, снова донесся до Колкина. — Я могу устроить так, что вы и в начальниках полиции недолго проходите. Вы и Пайкер. — Он издал носом какой-то странный тихий свист. Он был слишком стар, чтобы смеяться и понапрасну утруждать легкие.
— Нет. Лучше не надо. Послушайте, сэр Маркус, я поставлю людей у вашей конторы. Они будут охранять Дейвиса.
— Дейвис меня не очень волнует, — сказал сэр Маркус. — Вызовите, пожалуйста, мою машину.
— Ради вас я бы сделал все, что угодно, сэр Маркус. А дам вы больше не хотите повидать?
— Нет-нет, — прошептал сэр Маркус, — особенно теперь, когда я узнал про собаку. — Колкину пришлось помочь ему встать и подать трость. Несколько сухих крошек застряли у него в бороденке. — Если за вечер передумаете, позвоните мне. Я не буду спать, — закончил он.
«Человек в его возрасте, — сочувственно подумал начальник полиции, — очевидно, думает о смерти по-иному. Она угрожает ему в любой момент: поскользнется на тротуаре или в собственной ванной — и все. Должно быть, в его просьбе нет ничего странного: старость — тоже своего рода отклонение от нормы, это надо учитывать». Но, глядя на то, как сэра Маркуса ведут, поддерживая, по аллее и усаживают в широкую машину на мягкие подушки, он не мог не сказать себе: «Полковник Колкин, полковник Колкин», а немного погодя добавил: «Кавалер ордена Бани».
В гостиной тявкала собачка. Наверное, им все же удалось выманить ее; надо сказать, пес был очень нервный, и если чужой человек заговаривал с ним слишком неожиданно или резко, он начинал с пеной у рта носиться кругами, подметая шерстью ковер не хуже пылесоса, и при этом визжал почти человеческим голосом. «Эх, улизнуть бы отсюда, чтоб никто не заметил, да выпить с ребятами», — подумал было начальник полиции. Но эта мысль не рассеяла его уныния и растерянности. Возможно ли, чтобы сэр Маркус лишил его даже этого? По сути, он уже его лишил. Какие уж тут вечера с ребятами, когда у тебя такое на уме? Он прошел в кабинет и сел у телефона. Через пять минут сэр Маркус будет дома. У него уже отняли так много, что, согласившись, он, безусловно, вряд ли что-нибудь потеряет. Но он сидел и не мог решиться, маленький и толстый задиристый барышник, всю жизнь проходивший под каблуком у жены.
— Что это ты тут делаешь, Джозеф? — сунув голову в дверь, окликнула она. — Иди-ка лучше поговори с миссис Пайкер.
4
Сэр Маркус со своим слугой — тот, помимо всего прочего, был еще и дипломированным санитаром — жил на верхнем этаже уже упомянутого огромного здания на Тэннериз. Другого дома у него не было. В Лондоне он останавливался в «Клэридже», в Каннах — в «Ритце». Слуга встретил хозяина с креслом на колесах у входа в здание, ввез его в лифт, а потом по коридору — в кабинет. Температура в комнате была отрегулирована, телетайп тихонько постукивал у рабочего стола. Занавески не были задернуты, и сквозь широкие двойные стекла виднелось раскинувшееся над Ноттвичем ночное небо, то и дело раскраиваемое лучами прожекторов с аэродрома в Хэнлоу.
— Ты можешь ложиться, Моллисон. Я не буду спать.
Сэр Маркус спал теперь очень мало. Жить ему оставалось уже недолго, а несколько часов сна заметно укорачивали и это оставшееся время. Да он и не нуждался во сне, так как почти не тратил энергии. Пододвинув поближе телефон, он прочел сначала меморандум, лежавший на столе, потом сообщения телетайпа. И еще о приготовлениях к химической тревоге, назначенной на утро. Все служащие первого этажа, которые, возможно, понадобятся на улице, противогазами обеспечены. Ожидали, что сирены загудят сразу же, как только пройдут часы пик и начнется работа в учреждениях. Водители грузовиков и рассыльные наденут противогазы сразу же, как только приступят к работе. Только в этом случае можно быть уверенным, что они не забудут их где-нибудь и, будучи задержаны как нарушители, не проведут впустую в больнице драгоценные часы, принадлежащие «Мидленд стил».
А время стоило сейчас дороже, чем когда-либо с ноября 1918 года. Сэр Маркус читал сообщения телетайпа о ценах. Военные акции продолжали подниматься, а с ними лезли вверх и акции стали. То, что британское правительство прикрыло выдачу всяких экспортных лицензий, ровным счетом ничего не значит: со времени наступления Хейга[20] на линию Гинденбурга[21] государство еще ни разу не закупало столько вооружения. У сэра Маркуса было много друзей в разных странах; он регулярно проводил с ними зиму в Каннах или на яхте Соппельса у острова Родос; он приходился близким другом миссис Крэнбайм. Сейчас нельзя экспортировать оружие, однако все еще можно вывозить никель и большинство других редких металлов, необходимых для производства вооружения. В тот вечер, когда яхту немного покачивало и Розена так некстати стошнило прямо на черный атлас миссис Зиффо, миссис Крэнбайм сказала вполне определенно, что даже после объявления войны британское правительство не запретит вывоз никеля в Швейцарию и другие нейтральные страны, если только потребности Англии будут удовлетворяться в первую очередь. Так что грядущее действительно представлялось в розовом свете, уж на слово миссис Крэнбайм вполне можно положиться. В ее распоряжении были сведения из первых рук, а точнее, из уст солидного государственного деятеля, чьим расположением она пользовалась.
Теперь все, казалось, складывалось совершенно определенно: сэр Маркус прочел сообщение телетайпа о том, что два правительства, которые главным образом и затронул ультиматум, отказываются принять его в любом виде. Вероятно, дней через пять по крайней мере четыре державы окажутся втянутыми в войну: боеприпасов потребуется примерно на миллион фунтов в день.
И все же сэр Маркус не чувствовал себя счастливым. Дейвис все испортил. Когда он намекнул этому каплуну, что убийца не должен пожать плоды своего преступления, он и думать не думал ни о какой нелепой проделке с ворованными банкнотами. А теперь вот сиди всю ночь и жди телефонного звонка. Он как можно удобнее пристроил свое старое худое тело на воздушных подушках: сэр Маркус так же болезненно ощущал свои кости, как, наверное, ощущает их скелет, заключенный в своем последнем обиталище — цинковом гробу. Часы пробили полночь. Итак, он прожил еще один день.
Глава V
1
Рейвен ощупью пробрался в дальний конец сарая, где были сложены мешки. Он взбил их, как взбивают подушки, и заботливо сказал:
— Здесь ты сможешь немного отдохнуть.
Энн позволила ему усадить ее в углу на кучу мешков.
— Холодно, — сказала она.
— Ложись, я принесу еще несколько штук.
Он чиркнул спичкой, и крошечный огонек затрепетал в густой холодной темноте. Он принес мешки, укрыл ее и погасил спичку.
— А нельзя было оставить свет? — спросила Энн.
— Это опасно. Во всяком случае, — сказал он, — мне так лучше. Ты не видишь меня в темноте. И не видишь этого. — Он коснулся губы. Он постоял у двери, прислушиваясь, и услышал, как кто-то споткнулся о кучу шлака, а немного погодя — приглушенный голос. — Мне надо подумать, — сказал он. — Они знают, что я здесь. Может, тебе лучше уйти? Против тебя у них ничего нет. А то, когда заявятся, начнется пальба.
— Ты думаешь, они знают, что и я здесь?
— Наверняка они за нами следили.
— Тогда я останусь, — сказала Энн. — Пока я здесь, никакой стрельбы не будет. Они будут ждать до утра, до тех пор, пока ты не выйдешь.
— Вот это по-товарищески, — с угрюмой недоверчивостью пробормотал он: он опять начал в ней сомневаться.
— Я же сказала тебе, я на твоей стороне.
— Надо подумать, как отсюда удрать, — сказал он.
— Лучше отдохни пока. У тебя вся ночь впереди.
— Знаешь, а тут... хорошо, — признался Рейвен. — Темно. Спрятались от этого проклятого мира, как в нору. — Он не хотел подходить к ней, а сидел в противоположном углу с пистолетом на коленях. — О чем ты думаешь? — подозрительно спросил он.
Ее смех удивил и рассердил его.
— Как дома, — сказала Энн.
— Не надо мне про дом, — сказал Рейвен. — Побывал я уже в одном доме — до сих пор забыть не могу.
— Расскажи мне. Да, а как тебя зовут?
— Ты же и так знаешь. Читала в газетах.
— Нет, я имею в виду... как тебя назвали, когда крестили?
— Крестили! Христиане чертовы. Ты думаешь, в наше время кто-нибудь подставляет другую щеку? — Он негодующе стукнул барабаном револьвера по шлаковому полу. — Как бы не так. — Он слушал, как она дышит в противоположном углу, ее не видно, до нее не дотянуться, и его поразило странное чувство, что он что-то упустил. — Я не про тебя. Вот ты-то как раз христианка.
— Разве? — сказала Энн.
— Я повел тебя в тот дом, чтобы убить...
— Убить меня?
— А ты как думала? Не любовь же крутить? Да и куда мне. Герой-любовник...
— Почему же ты меня не убил?
— Люди появились. Только поэтому. А ты думала, я в тебя влюбился? Я вообще не могу влюбиться. Так уж я устроен. Никто не скажет, что я распустил нюни из-за юбки... Почему ты не сообщила обо мне в полицию? — продолжал он в отчаянии. — Почему ты их сейчас не позовешь?
— Но у тебя же пистолет.
— Я не стану стрелять.
— Почему?
— Не такой я человек, — сказал он. — Если люди со мной поступают по совести, я с ними тоже по-человечески. Ну, давай, кричи. Я ничего не сделаю.
— Послушай, — сказала Энн. — Сегодня вечером ты спас меня. Неужели мне надо просить у тебя разрешения на право быть благодарной?
— Та шантрапа не убила бы тебя. Кишка тонка. Чтобы убить, нужно быть мужчиной.
— Но твой друг Чамли почти дошел до этого. Он чуть не задушил меня, когда догадался, что я заодно с тобой.
— Заодно со мной?
— Ну да. Я ведь искала того же человека, что и ты.
— Подлец и ублюдок. — Он принялся размышлять, поигрывая пистолетом, но мысли его неудержимо стремились в ту сторону, где сидела Энн. Чувство ненависти, давно ставшее для него привычным, покидало его, и это его пугало.
— А голова у тебя варит. Ты мне нравишься.
— Спасибо за комплимент.
— Это не комплимент. Ты-то понимаешь. Хотел бы я доверить тебе одно дело, да не могу.
— Что же это, секрет?
— Нет, не секрет. Кошка, понимаешь. Я оставил ее у себя в комнате в Лондоне, когда за мной пришли. Ты, наверное, могла бы за ней присмотреть.
— Вы разочаровываете меня, мистер Рейвен. Я думала, вы расскажете, по крайней мере, о нескольких убийствах. — И вдруг с неожиданной серьезностью воскликнула: — Вспомнила. Место, где работает Дейвис.
— Дейвис?!
— Тот человек, которого ты называешь Чамли. Я уверена в этом. «Мидленд стил». На улице около «Метрополя». Не дом, а целый дворец.
— Я должен отсюда выбраться, — сказал Рейвен, колотя пистолетом по смерзшейся земле.
— А ты не можешь пойти в полицию?
— Я?! — спросил Рейвен. — Чтобы я пошел в полицию?! — Он рассмеялся. — Было бы недурно, а? Самому протянуть им руки — давайте вяжите.
— Надо что-то придумать, — задумчиво сказала Энн.
Она замолчала — и словно исчезла.
— Ты здесь? — резко спросил он.
— Куда я денусь, — ответила она. — Что с тобой?
— Странно как-то чувствовать себя одиноким.
Угрюмая недоверчивость вновь овладела им. Он зажег сразу две спички и поднес их к лицу, чтобы было видно его обезображенную губу.
— Смотри, — сказал он. — Хорошенько смотри. — Огонек догорал ровно, не колеблясь. — Не станешь же ты помогать мне, правда? Мне, вот такому?
— Не беспокойся, — сказала она. — Ты мне нравишься.
Пламя жгло ему пальцы, но он продолжал держать спички, пока они не догорели, и боль была ему в радость. Только радость эта пришла слишком поздно, и он отринул ее. Он сидел в темноте, чувствуя, что слезы закипают у него на глазах, но плакать он не умел. Он так и не научился этому искусству — плакать. Он отполз немного из своего угла по направлению к ней, нащупывая путь на полу пистолетом, и спросил:
— Тебе холодно?
— Бывают места и потеплее, — пошутила Энн.
У него оставалось еще несколько мешков, на которых он сидел. Он подтолкнул их ей.
— Закутайся, — сказал он.
— А ты?
— Разберемся. Уж о себе-то я всегда позабочусь, — резко сказал он, как будто ненавидел ее. Его руки так замерзли, что даже стрелять ему, наверное, было бы трудно. — Я должен отсюда выбраться.
— Мы что-нибудь придумаем. Лучше поспи!
— Да не могу я спать, — признался он. — В последнее время мне снятся плохие сны.
— Давай рассказывать друг другу сказки. Сейчас как раз время детское.
— Не знаю я никаких сказок.
— Ну, тогда я тебе расскажу. Какую? Смешную?
— Вряд ли что меня рассмешит.
— Хочешь про козла и капусту?
— Капуста...[22] Я про деньги слышать не могу.
Теперь, когда он приблизился к ней — темная сгорбленная фигура, не понимающая ни слова из того, что она говорила, — она могла его видеть и слегка посмеивалась над ним, хорошо зная, что он этой насмешки никогда не поймет.
— Я расскажу тебе про лиса и кошку, — сказала она. — Ну, слушай. Кошка встретила в лесу лиса, а она не раз слыхала, что лис ужасно гордится своей хитростью. И вот она целый день присматривалась к нему, а потом и спрашивает: «Как вы поживаете, мистер лис?» Но лис был очень гордый. «Как смеешь ты, несчастная помоечница, показываться мне на глаза? Что ты вообще понимаешь в жизни?» — надменно воскликнул он. «Да уж кое-что», — сказала кошка. «Ну?» — спрашивает лис. «Ну, например, я знаю, как убежать от собак, — сказала кошка. — Когда они за мной погонятся, я тут же лезу на дерево». Тут лис ужасно заважничал: «У тебя одна хитрость, а у меня их не меньше сотни. У меня их целый мешок. Идем со мной, я тебе покажу». А тут как раз подкрался к ним охотник с четырьмя борзыми. Кошка прыг на дерево и кричит: «Ну и где же твой мешок, мистер лис?» Но собаки его уже сцапали. А кошка, потешаясь над ним, говорила ему так: «Мистер Всезнайка, будь в вашем мешке лишь одна эта хитрость, вы бы сейчас спокойненько сидели себе на дереве вместе со мной».
Энн замолкла и прошептала темной фигуре рядом:
— Ты спишь?
— Нет, — ответил Рейвен, — не сплю.
— Теперь твоя очередь.
— Не знаю я никаких сказок, — угрюмо и жалко признался он.
— Даже таких? И чему тебя в школе учили!
— Читать и писать, — ответил он. — У меня сейчас голова совсем другим занята. Столько нужно обдумать.
— Ладно. Кое у кого сейчас голова занята не меньше твоего.
— Кого ты имеешь в виду?
— Да тех, кто заварил всю эту кашу, кто убил старика. Ты знаешь, о ком я. О друге Дейвиса.
— Да брось ты, — воскликнул он. — Какой еще друг Дейвиса? — Он сдержал гнев. — Я говорю не про убийство. Я говорю, что они меня продали.