Вспомнив о перчатках, Алексей Иванович, неудобно зажав под мышкой оружие, принялся натягивать едва не забытый предмет экипировки. Скорострельное оружие требовало тщательного соблюдения осторожности: при пальбе ствол раскалялся так, что голым ладоням ожогов не избежать.
- Глупо, глупо! - сердясь на себя, боевик взялся за оружие - совершенно забылся, взведенное смертоубийство под мышкой зажимал. Это нервы.
Боевик обогнул труп большевистского часового - его сняли из пистолета с глушителем - чудесное оружие, переданное Центром. Хлопок не громче удара в ладоши и лежит "товарищ" как миленький. Петр Петрович выстрелил хладнокровно, точно в голову. Распростерся покойник тихо, если склониться, должно быть, услышишь, как поганая кровь капает на сухую листву из пробитого лба.
Третьего дня Алексей Иванович уже убивал. Нет, не убивал! Очищал мир, отмывал опозоренную Россию. Да, грязное, но неизбежное дело. Совесть чиста. Абсолютно чиста! Те двое легли в грязь, такую же истоптанную и загаженную, как их убогая, вдрызг пропитая матросская судьба. Один из мерзавцев все кашлял, в этакой удивленной, пьяноватой манерой возил в луже локтями. Алексей Иванович добил бандита выстрелом между лопаток. Почему из браунинга, отчего вытащил из кармана именно револьвер, когда начал уничтожение бесов из пулемета? Видимо, что-то бессознательное.
- Я же говорил - проще, чем закурить, - сказал тогда Шамонит, брезгливо подбирая матросскую винтовку и вынимая затвор.
Петру Петровичу-Шамониту следовало верить - он давненько... разговелся. Веселый, талантливый человечек, авантюрист до мозга костей.
...Притихший ветер, маслянистые окна дома, скелеты берез - все ждало. Есть ли в доме женщины? Это неважно. Вырезать нарывы, безжалостно удалить гниль и гной - русская земля милосердна, все впитает. И гной, и грехи врачевателей.
Пора. Алексей Иванович зачем-то сделал шаг вправо, прижался спиной к черно-белому стволу и решительно вскинул пулемет. Сначала угловые окна, потом центральные...
- Дай коры мне, о Береза!
Желтой дай коры, Береза,
Ты, что высишься в долине ...[5]
- прошептал стрелок и нажал спуск...
...Казалось, стрекочет лишь единственная - его - машинка убийства. Лишь меняя магазин, Алексей Иванович услышал дуэт стволов по сторонам от дома. Группа уборщиков работала. Внутри дома кто-то кричал, но эти звериные вопли слушать было незачем. Вставить магазин в горловину, взвести, перехватить перчаткой под ствол поудобнее...
Алексей Иванович вновь вел струю пуль по окнам, стараясь косить ниже, "впритирку". Никакой уверенности, что легкие пистолетные пули достанут всех, не имелось. Но это и не нужно. Ждите, "товарищи", прячьтесь на пол и в чулан, чумные ничтожества...
Еще тридцать два патрона, затвор лязгнул, ночь пахла порохом и раскаленным металлом - очищением. Стрелок торопливо сунул в карман пальто опустевший пенал магазина, втиснул в горловину следующий...
Со стороны веранды донесся звон стекла (удивительно, неужели что-то уцелело в рамах?!), от фасада негромко крикнул Шамонит:
- Готово!
- Готово! - эхом откликнулся с противоположной стороны Гранд.
Пятясь прочь от дома, Алексей Иванович упер в плечо неловкий металлический приклад и возобновил пальбу. Все шло по плану: хотя он настойчиво предлагал забросить бомбу и со "своей" стороны, коллеги сочли излишним. Исходили они из уважения к возрасту старшего по группе, или из иных конструкторско-взрывных побуждений, не столь важно. Оба инженеры, едва ли ошибутся.
В доме блеснуло багряно-черным, раму вынесло наружу, с Алексея Ивановича слетела шляпа. Уханье взрыва накрыло мгновеньем позже. О, нужно было зажать уши.
Присев, он нашарил головной убор. Темный, словно провалившийся в пропасть ночи дом приковывал взгляд. Нет, вот сквозь дым блеснуло чистое пламя, разгорается...
Вспомнив, что в пулемете еще есть патроны, Алексей Иванович прицелился, но его схватили за плечо.
- Будет вам, полковник Понедельник! Давайте уносить ноги! - оживленно скалился Шамонит.
- Но где Игорь?!
- Да вон же он...
Перебравшись через заборчик, боевики побежали вдоль пустынного шоссе. Казалось, стало еще темнее. Домов жилых мало, да и те чуть ли не в версте от места акции. Вокруг ни фонаря, ни огонька. Алексей Иванович дважды споткнулся правой ногой:
- Господа, я так башмак испорчу и ногу вывихну. Есть ли смысл спешить?!
- От лавки могут приметить, - озабоченно оглянулся Шамонит.
- Если там есть кто живой, то высунуться побоятся, - заметил Гранд.
Чайный магазин - нелепая пародия на прибалтийский замок или кирху, возведенная в приступе фантазии купцом-чаеторговцем, оставался далеко за спиной. Укромное место выбрали для своего гнезда большевички.
- Я больше беспокоюсь за лошадей, - сказал Алексей Иванович, испытывающее поглядывая на бледного Игоря.
Молодому инженеру нет еще и тридцати, с бомбами и вооружением он по долгу службы иметь дело, безусловно, привык, но использовать оружие собственноручно - совершенно иное дело.
- Господа, я спокоен. И безжалостен, - лаконично заверил Грант.
- Как бы то ни было, дело сделано, - отозвался Шамонит. - Был ли в домишке "цэ-ка" заговорщиков в полном составе или его избранные представители, мне даже не интересно. Центр послал - мы сработали чисто.
Лошади и экипаж ждали на месте. Алексей Иванович отвязал от столба вожжи, коллеги, хватаясь за резные балясины, покрытые черным облезлым лаком, уже забрались внутрь.
- Позволите ли убрать ваш пулемет, господин Понедельник? - вновь не к месту ухмылялся Петр Петрович.
- Извольте, - внезапный кучер передал оружие и повел лошадей сквозь жидкие кусты к мостовой. Неуклюжие колеса катафалка норовили застрять в канаве, но обошлось.
Боевики неспешно катили прочь от места акции. Разобранные пулеметы покоились под фальшивым вторым дном гроба, взятый напрокат покойник протестовать и не думал, лежал сверху. Отрабатывает безымянный труп на пользу отечеству и после смерти, - воистину "неопознанный неизвестный" герой. "Вобче тута все молодцы", как обронил санитар морга, размашистым жестом предлагая широкий выбор прокатного окоченелого товара.
* * *
Проснулся Алексей Иванович как обычно - от скрипа собственных зубов. В квартире стояла та предутренняя тишина, что особенно долга в осенние дни, когда и утра-то толком не случается. Из-за шторы пробивалась узкая полоса свинцового света, тяжело упиралась в паркет.
Группа квартировала на Пушкинской, в этом доме Алексей Иванович бывал и в былые, спокойные времена. Болтовня о литературе и политике, вино, дамы, тщащиеся казаться интеллектуальными до интересности. Танцы... Боже, какой ерундой занимались?! А время неумолимо уходило, вело к этим снам, к этим свинцовым ледяным рассветам...
Алексей Иванович на миг закрыл глаза и кошмарный сон немедленно вернулся. Школьный двор, выборы в волостное земство, боль, грязь под коленями, запах смазанных сапог и собственный крови. Голова вздрагивает: влево-вправо, влево-вправо. Лапы с грязными ногтями держат за ворот как нашкодившего мальчишку, пихают в загривок, удерживают коленопреклоненным. И пощечины... Кажется, тьма их. Нос уже кровоточит, а этот... палач, убийца, мразь, лишь чуть щурится и бьет. Неуверенно гогочут за спиной зрители, громче, громче...
Осмыслить невозможно, до чего чудовищно. Да, был чуть выпивши, в скверном настроении. Но ведь спровоцировал ссору тот лощеный. Черт возьми, разве он из пролетариев, из мужиков? Так унизить на глазах у всех, сволочь, ах сволочь! Обдуманно, изощренно. Бедняжка Вера стояла, зажав себе рот, не верила своим глазам. Он и сам не верил, чувствуя как содрогается разум в хрусткой коробке черепа. Влево-вправо. А смешки все громче. И почти все ведь вокруг знакомые, савкинские мужики: Егорыч, молоденький матрос Милонов, Мишка Адрианов, все свои, кроме этого... лощеного большевика.
- Кончилось ваше время, господин бывший барин. Не раззевай пасть на народ. Не раззаевай!
А Вера молчала, когда торопливо шагали к дому, он все нагибался на ходу, тер грязные колени. Тщетно. Все кончено.
Он уехал из Савкино тотчас. Сменил брюки, схватил деньги. Разговаривать не мог, горло сжимало ледяными клещами, губы распухли. Кинулся к зеркалу, трясущимися руками сбрил бородку. Открылся непристойное голое лицо: бабий рот с лопнувшими губами, огромный красный нос с жирными запятыми ваты в ноздрях. Хотелось застрелиться немедля. Вера стояла у буфета, по-прежнему зажимая рот, а глаза старушечьи, с такими у паперти сидеть.
Он уехал, бежал, малодушно и торопливо, так и не сказав ни слова, оставив Веру без копейки. В поезде курил на площадке. Подошел господин в офицерской бекеше, попросил огоньку.
- Давно вы из госпиталя? - машинально спросил Алексей Иванович, обратив внимание на странную манеру незнакомца держать папиросу.
- Да уж давненько, - усмехнулся тот. - Что значит писательский глаз, мгновенно углядели.
- Нет здесь никаких писателей!
- Как угодно, Алексей Иванович. Узнать вас трудно, но я дважды видел вас в Москве, а память на лица у меня неплохая. Но как вам будет угодно, время для литературы не самое лучшее, тут не возразишь. Я вас об ином хотел спросить. В Москву направляетесь, так? Но судьба империи ведь не там решается...
Алексей Иванович понимал, что вербуют. Но это было спасение. Смыть позор, навсегда содрать с себя шкуру жертвенного агнца. Отомстить. И повернуть судьбу страны. Еще не поздно.
Запомнив легкий адрес и пароль, он ехал в Петербург. Надеясь... На что надеясь? Черт его знает. Стало легче - сразу и значительно. Конкретная цель - вот что нужно избитому и униженному русскому человеку...
- С добрым утром, дорогой вы наш Алексей Иванович! - приветствовал возившийся на кухне с примусом Шамонит. - Сейчас поставлю чай. Ах, нам бы денщика, а лучше горничную. Как вы думаете?
- Думаю, что сальности с утра - дурной тон, - вяло сообщил Алексей Иванович.
- Ну-ну, отчего вы так серьезно, - ухмыльнулся Петр Петрович. - Теперь нам отсиживаться неизвестно сколько, скучно же, честное слово. Кстати, Грант пулеметы еще ночью вычистил. Что значит конструктор - ни часа без винтов и отверток!
- Просто счастье, что вы как химик не лезете ковырять патроны, - молвил бывший писатель и направился в уборную.
Он брился, разглядывал в зеркале свое узкое, породистое лицо. Барское, нервное, мелкопоместное. Бритый подбородок еще оставался непривычен. Возможно, стоит отпустить эспаньолку по примеру Шамонита? Выглядит тот щегольски, с первого взгляда нравится женщинам. Что за глупейшие мысли?! Этак и к найму смазливых горничных перейдешь. Денег много, продукты берем не торгуясь. И это в голодном городе. Осталось только баб покупать. Мерзость какая! Война. Теперь и здесь, в столице война. Сколько мерзких жизней забрано сегодняшней ночью? Восемь, десять, дюжина, больше?
Бывший литератор, обладатель трех премии Императорской Петербургской Академии наук "за словесность", швырнул салфетку, взял флакон одеколона и крикнул в коридор:
- Петр Петрович, за газетами еще не посылали?
- Нет, дворник где-то шляется, распустился лакейский пролетариат.
* * *
Борька пулей слетел по короткой полуподвальной лестнице, ощупью забарабанил в дверь. Отперли, мальчишка ввалился из пахнущей кошками тьмы в сумрак, благоухающий получше - кашей и стружкой. Сорвал с крупной, стриженной ежиком головы картуз, бахнул им об пол:
- Постреляли! Гады! Военно-революционный комитет на Выборгском шоссе! Всех насмерть!
- Всех? - просипел Филимон. - Ты дух переведи, пары спусти, да кепку подбери. Вон - водицы попей. А газету давай сюда...
Пока Борька пил из здоровенного "ротного" чайника, норовившего вышибить носиком зубы, остальные подпольщики изучали газету. Статейка была не особо подробная - в редакции спешили успеть к выходу - но жуткая. Часть фамилий погибших широко известна.
- Ловко, - сказал Филимон, складывая газету. - Ишь, осмелела власть буржуйская, напрямки прет.
- Странно. Такие радикальные решения, не иначе пытаются опередить восстание, - Андрей по прозвищу Лев, тридцатилетний инженер, еще недавно работавший в воздухоплавательном расчетном бюро, подошел к окну, глянул на полоску серого света над тротуаром - по двору протопали чьи-то ноги в криво сношенных рыжих ботинках. - Сегодня-завтра все решится.
- Я и говорю! - Борька, отдуваясь, оторвался от увесистого поильника. - Забыли о нас. О чем Центр думает?! Может, и их уже... того?!
- Бориска, ты еще воды попей, - посоветовал Филимон. - Носишься как барбоска, панику паникуешь. "Весь комитет, весь комитет"... Не, с наскока они нас не возьмут.
- Нас, может и не возьмут, а вон чего творят...
Старшие товарищи не ответили. Филимон, постукивая деревяшкой протеза, подошел к верстаку, подвинул табурет, нацепил очки и вновь развернул газету. Инженер Лев продолжил разглядывать клочок двора. Думают они, понимаешь.
Борька скинул и повесил на гвоздь у двери пальтишко, стиснув зубы, бухнулся за заваленный чурбачками-заготовками стол. На свободном пятачке стоял чугунок с остатками каши.
- Верно, - одобрил, не отрываясь от газеты, Филимон. - Хлеба возьми да доешь. Наше дело солдатское: спи, жри, команды жди.
В мастерской подпольщики вполне обжились. Дощатые нары, тюфяки, печурка - топи стружкой и обрезками, тут на всю зиму хватит. По городу гуляй, диспозицию изучай. Филимон с инженером знали Петроград недурно, а для Борьки огромный город незнаком, если при серьезном деле заблудишься, прощения тебе не будет. Вот только когда эти серьезные дела опять начнутся?
Было серьезному, хотя и малость запальчивому человеку Борису Салькову тринадцать лет. Свято верил он в скорый приход светлого царства социализма, участвовал в двух серьезных делах: одно по изъятию средств на нужды революции, второе и вовсе боевое - со стрельбой. Положили в доме на 2-й Рождественской помощника министра с сыном и охранником. Прапорщик, министерский сынок, оказался резвым, успел револьвер выхватить. Но дергайся или не дергайся, когда к тебе боевики врываются - песенка спета.
Борька разогрел кашу - на вкус была неплоха, умел Филимон варить по-солдатски добротно. Вообще-то, инвалида-подпольщика требовалось называть по боевой кличке - Гаоляном. Но группа была мала, клички как-то не прижились. Борькин, так напряженно придумываемый и красивый псевдоним, небось, сразу и позабыли. Да и ладно - не для театральщины здесь собрались.
Люди в группе подобрались столь разные, что даже удивительно. Вот по каким признакам Центр боевую ячейку формировал? Образованный Андрей-Лев - конструктор, инженер, пусть и относительно молодой, но ведь всякие воздухоплавательные конструкции умнейше изобретал, до того как... Ну, не особо рассказывает, что понятно. Все равно видно: почти белая кость, хотя сам, своим умом к наукам пробивался.
Гаолян наоборот - три класса церковно-приходской, зато великие военно-боевые университеты. Стрелок, бомбардир, сапер - вояка на все руки, пусть и давненько то было. С япошками без броневиков, газов и дирижаблей обходились, но образование и революционную сознательность даже застарелая война дает, да еще как щедро. Особенно, если ногу до колена на тот кровавый опыт сменяешь. В свое время пил горькую, конечно, дядька Филимон по своему инвалидному делу, крепко пил. Дрался, безобразничал. В кутузку сажали, Георгиевского креста грозили лишить. Но спохватился ветеран: если жизнь разменивать, так уж точно не на водку.