Когда Годунов ушел, я, прикинув, сколько осталось времени до пира, понял – навестить никого из своих сторонников не успеть. Жаль, не получится у меня нынче поглубже вникнуть в суть произошедших перемен. Но ничего. Авось весь следующий день свободен. Зато образовалось время для раздумий.
Я неспешно пил кофе и размышлял над странноватым поведением своего ученика. Не тот он, что прежде, явно не тот. Да и искренняя радость от встречи со мной чересчур быстро сменилась у него эдакой отстраненностью. Ну словно вынырнул из-за образовавшегося барьера или забора, обнял меня, поцеловал, а затем опомнился и вновь юркнул обратно. Мне же туда к нему доступа, увы, нет. И в чем причина? Или в ком?
И фразы странные. «Наговаривают….» Ну, кто именно, я догадываюсь, а вот «порой обидно»…. Получается, поверил он кой-каким наговорам. Тогда отчего не спросить в открытую, честно. Чего вилять?
И в памяти вновь возникло то, от чего я старательно отмахивался – пророчество старухи Ленно о трёх смертях, поджидающих меня. Лишь сейчас до меня дошло, до чего они экзотичны. Ладно, смертное зелье. Оно куда ни шло. Нынче яд на Руси в моде. Но острый кол и жаркий костёр…. Впрочем, последнее, с учетом указа о еретиках….
Однако для поиска связи между предсказанием и переменами в государевом окружении времени не имелось, пора переодеваться, и я наскоро выработал для себя задачу-минимум: в ближайшие дни попытаться прояснить вопрос с предательством. Может Марина и впрямь ни при чем, взяла и действительно изменилась в лучшую сторону. Маловероятно, но вдруг… Что ж, проверить несложно. Достаточно слегка спровоцировать ее, сыпануть на хвост перчику, чтоб она – если рыльце в пушку – задергалась и сама себя выдала.
Перчик у меня имелся и сыпанул его уже на вечернем пиру. Полной горстью. Поднимая кубок во славу русского оружия, я еще раз напомнил о божьем промысле, уберегшему меня от предательства, чьи корни, как удалось установить, тянутся из Москвы. Народец недовольно загудел, начав с подозрением поглядывать друг на друга, но я их успокоил. Широким жестом руки обведя «кривые» столы, но не затронув «прямого», где сидели Марина с Федором, я благодушно заверил собравшуюся знать:
– Среди вас его нет. Да и недолго осталось жить тайному ворогу. Одно из условий заключения прочного мира с Сигизмундом, выставленное королевой Марией Владимировной – требование выдать тайного гонца из Москвы и текст послания, привезенного им в Варшаву. Ныне Речи Посполитой прямой резон подписать замирье, потому не сомневаюсь, выполнит его король. И тогда….
Договаривать не стал, но взглядом по наияснейшей скользнул. Так и есть. Не понравилось ей. Тонкие губы вновь в две ниточки превратились, лоб нахмурен, аж морщинка появилась, и смотрит на меня, как солдат на вошь. Ну-ну.
Правда, дамочка быстро взяла себя в руки и даже вслед за Годуновым сказала пару ласковых слов в мой адрес. И подарок вручила. Мол, теперь твоя жизнь, воевода, тебе не принадлежит и ты должен беречь ее как во время походов и сражений, так и в мирное время. Потому прими двойной кубок[3], как напоминание тому, что надобно сторожиться тайных ворогов, да не забывай перед питьем давать отведать из него своему кравчему.
Интересно, слова про тайных ворогов – ничего не значащий намек или двусмысленное предупреждение на будущее?
Но сам серебряный кубок был хорош, а чеканка на нем выше всяких похвал. Ножка изготовлена в виде фигуры Геракла, держащего на цепи трехглавое чудовище. Как я понимаю – пса Цербера. По ободку другой античный герой Персей летел на крылатом коне освобождать прикованную к скале Андромеду.
Федор тоже не поскупился, наградив меня золотым перначом, посохом из рыбьей кости (так здесь называют моржовые бивни), принадлежавшим некогда Иоанну Грозному и собольей шубой, крытой золотным атласом, с золочёными пуговицами, ценой в 157 рублей. Да, да, в указе повсюду цены указывались, словно в магазине.
А Власьев зачитал приговор Боярской думы о выделении мне вотчин: двух небольших сел Медведково и Бибирево, располагавшихся недалеко от казарм, где проживали мои гвардейцы.
– Чтоб и отдохнуть мог от трудов тяжких и заодно к своим ратным людишкам наведаться, – пояснил улыбающийся престолоблюститель.
К своим людям во время пира я подходил неоднократно, напоминая всем, кто разгромил хваленых поляков. Разумеется, с разрешения Годунова. Он хоть и морщился, но отпускал меня из-за своего «прямого» стола, где я был посажен, дабы я мог со всеми ними чокнуться или, как тут говорят, соединить чары. А куда ему деваться, коль тосты мои посвящены именно им: за боевое товарищество и братство, почтить память погибших и так далее.
И всякий раз я, возвращаясь, приветственно поднимал кубок с вином в сторону решетки, установленной высоко вверху в стене за спиной Федора. Пусть Ксения знает – я о своей нареченной не забываю. А она действительно стояла за нею, не обманул братец. Видно было плохо, но мелькало что-то в глубине, а пару раз даже пальчик показался. Не иначе как она столь своеобразно чокнуться со мной пыталась.
А на другой день мне в приватной беседе с Годуновым удалось уговорить отсрочить его свадьбу. Дескать, нельзя тебе, Федор Борисович, жениться на Марине Юрьевне до того, как ты наденешь шапку Мономаха. Непременно враги пустят унизительный слух, будто ты через бабью кику на престол влез.
Тот согласился, но слегка приуныл. Пришлось напомнить, что отсрочка небольшая. Освященный собор всея Руси соберется к началу лета, и навряд ли люди станут долго гадать с выбором, благо его и сейчас с моей легкой руки называют не иначе, как государем.
– Гадать может и не станут, а все одно – долго. Сам посчитай: соберутся они через неделю после Троицы. Пока изберут, оно ж не враз, да мне поначалу положено дважды отказаться, – принялся он загибать пальцы. – А там Петровский пост, сызнова заминка.
– Он в этом году короткий, – пренебрежительно отмахнулся я. – Оглянуться не успеешь, как пройдет. А перерыв между твоим венчанием на царство и женитьбой сделай покороче, в одну седмицу.
Марина Юрьевна, услышав об отсрочке, пришла в ярость. Об этом я мог судить по одному тому, какие взгляды она на меня кидала, когда Годунов пригласил разделить с ними вечернюю трапезу. Впрочем, взглядами она не ограничилась. Едва мы перекусили и холопы очистили стол от блюд, я встал, намереваясь поблагодарить за гостеприимство и попрощаться, но не тут-то было. Мнишковна притормозила меня, и, иронично кривя губы, выразила желание послушать мои песни. Дескать, сказывал ей кое-кто, сколь искусен я в них, а потому….
Тон, которым она это говорила, назвать просительным язык не поворачивался. Да она особо и не скрывала своего пренебрежения. Мол, желаю сравнить, кто лучше поет – бродяги гусляры или князь, отчего-то возымевший желание их затмить.
Послать бы дамочку, да нельзя – Федор вмешался. Мол, и впрямь, отчего мне не порадовать государыню-царицу, да и он, признаться, соскучился по моим песням. Отговорился я порванными струнами. Но пришлось пообещать, что в самое ближайшее время, едва раздобуду их, непременно сыграю. Надо ли говорить, насколько Марина осталась недовольна моим увиливанием, прекрасно поняв истинную причину моего отказа.
Продолжение нашего «приятного» общения наступило на следующий день, когда Мнишковна после полудня, стоило Федору отправиться почивать, вызвала меня к себе в палаты. Едва я вошел, она набросилась на меня с обвинениями, что я сызнова принялся за свое. Ранее, когда меж ними мог произойти спор за власть, она как-то понимала мою заботу о Годунове, но теперь….
– Али опомнился, князь? Понял, какой венец краше? – язвительно осведомилась она под конец и иронично усмехнулась. – Так о том ранее мыслить следовало.
Однако намекнула о возможном прощении, но при условии….
Их оказалось несколько. Во-первых, я должен отправить к Марии Владимировне гонца с рекомендацией не настаивать перед Сигизмундом на выдаче гонца из Москвы и грамотки, привезенной им королю. Ни к чему требовать и имя автора послания. Дескать, иначе из-за моих непомерных требований сорвется важное для Руси замирье. Да и ни к чему выискивать предателя. Ясно, что он покинул Русь, ибо на сегодняшний день кроме нее самой, кухмистеров и ксендзов в Москве из поляков никого не осталось. Тогда зачем возбуждать нездоровые страсти среди народа? Эдак и до мятежа недалеко.
Во-вторых, мне надлежит вернуть всё на круги своя относительно свадебки, то есть найти контраргументы своим собственным доводам и убедить Годунова поторопиться с женитьбой.
А в заключение форменный ультиматум: срок для исполнения два дня. И если я осмелюсь не выполнить что-либо из приказанного ею, беспощадная кара за ослушание последует очень быстро. И вообще. Всяк сверчок должен знать свой шесток. Мое дело – войска, сечи, битвы, сражения. За них я буду получать по заслугам – об этом она позаботится, но при условии, что в остальное, то бишь мирное время, я тихо сижу в уголке и посапываю в тряпочку. А с делами государства найдется кому управиться и без меня.
– Понял ли? – надменно вскинула она голову.
Я не сказал «да», но не сказал и «нет». Молчаливый кивок, вежливый поклон и безмолвный уход – хватит с нее и этого. Дома же, обдумав все как следует, я пришел к выводу: раз яснейшая столь горячо жаждет сыграть свадьбу побыстрее, выходит, боится разоблачения.
Признаться, мало верилось, будто Сигизмунд сдаст Мнишковну, но чем черт не шутит. Зря я что ли старался, черня ее в глазах Сапеги и Ходкевича. Кто знает, возможно, выслушав их, он решит, что для него гораздо лучше, если Годунов усядется на трон с какой-нибудь другой дамочкой, и тогда…. Словом, надо стоять на своем. А касаемо ее угроз… Как ни прикидывал, получалось, чистой воды блеф.
Но я ошибался. Угроза оказалось вполне реальна, в чем я и убедился на первом заседании Малого совета. А ведь предупреждал меня, дурака, Власьев, к которому я заглянул на следующий день..…
Глава 3. О пчелкином медке и жальце
Основные новости, ворох которых вывалил на меня дьяк, в основном были связаны с Романовым. Оказалось, боярин времени даром не терял, спешно и весьма удачно набирая призовые очки. Едва у Марины Юрьевны якобы приключился выкидыш, как он первым поднял вопрос об отмене всех строгостей в ее отношении: «негоже царицу-вдову в затворе держати». Правда, предварительно заручился обещанием ее батюшки вместе со своим сынишкой покинуть Русь. Последнее стало платой за свободу Мнишковны.
Да и позже, едва заприметив влюбленность Годунова, именно он первым подал в Боярской думе идею поженить их. Дескать, сейчас все спорно. Один давно ходит в наследниках, да и батюшка его в свое время царствовал, зато другая венчана на царство, потому тоже в своем праве. И чтоб промеж них не случилось спора, надо их соединить брачными узами, да и дело с концом. Конечно, вдовица – не девица, но раз для общего блага надо….
Его заслуги престолоблюститель оценил по достоинству и принял очередное предложение боярина о создании вместо Опекунского совета новой структуры. Да, да, оказывается, Малый совет – идея Федора Никитича. И, предлагая его создать, именно Романов сослался на покойного Бориса Федоровича, так что мой ученик лишь повторил мне его слова.
Соблазнил его боярин и еще одним обстоятельством. Дескать, в Боярскую думу кого захотелось не возьмешь, человек должен быть как минимум окольничим, да из знатного древнего рода, а ты титулы до своего избрания присваивать не властен. Зато в Малый совет можно набрать именно своих сторонников, причем кого душе угодно, вплоть до стольников и стряпчих. Пока у тебя всего один князь Мак-Альпин, а этого мало. К примеру, ты его ныне отослал в Эстляндию и остался вовсе один, а надо, чтоб у тебя в Москве во все время надежная опора имелась. Вот и примешь в совет своих родичей, коих вызовешь из ссылки, окружив трон верными людьми.
– А Романову-то какой резон предлагать их вызвать? – недоуменно поинтересовался я у Афанасия Ивановича. – Они ж его лютые враги.
– Были, – мягко улыбнувшись, поправил меня дьяк. – Зато теперь они ему обязаны. А ежели обязаны, завсегда его руку держать станут. Вдобавок он посулил просьбишки ихние поддержать насчет возврата вотчин да поместий, Дмитрием отобранные. Они и челобитные Федору Борисовичу успели подать.
– А разве престолоблюститель имеет такое право до своего избрания?
– Нет, но ждать-то недолго, потому они и подсуетились загодя, чая, что царь при восхождении на престол непременно милостями одаривать станет. Да и напрасно ты помыслил, будто они все ранее в лютых ворогах Романова хаживали. Спору нет, руку покойного Бориса Федоровича держали, но сами по себе…. Вон, к примеру, боярин Иван Иванович Годунов. Он на родной сестрице Романова Ирине Никитичне женат, выходит, родич ему. А боярин Василий Петрович Головин хоть и в свойстве с Годуновыми по своей жене Ульяне Богдановне Сабуровой, но управлять приказом Большой казны его тоже по подсказке Романова поставили….
Упомянув про приказ, Власьев недовольно поморщился. Я сочувственно посмотрел на Афанасия Ивановича, смещенного во время моего отсутствия с поста казначея. И смещенного из-за приверженности ко мне – это абсолютно точно. Поначалу Романов зазвал его к себе в гости, принявшись нахраписто уговаривать встать на свою сторону:
Афанасий Власьич,
Тебе со мной ломаться не расчет.
Ты думный дьяк, да только ведь и мы
Не из простых. Иным словечком нашим
Тебе не след бы брезгать. В гору может
Оно поднять, да и с горы содвинуть![4]
Ну а далее, не сумев добиться своего, уговорил моего ученика под благовидным предлогом (слишком сильно тот занят в Посольском приказе, да и секретарские дела много времени занимают) освободить Власьева от «хлопотной» должности думного дьяка приказа Большой казны, поставив на эту должность вернувшегося из ссылки Головина. Словом, как и обещал: коль не захотел дьяк «в гору подняться», пошел прочь с горы кувырком.
Кстати, в ссылку Головин был отправлен за то, что лет двадцать назад его родной батюшка, руливший царской казной, изрядно проворовался – сей факт установила проверочная комиссия Боярской думы. И проворовался так сильно, что его приговорили к смертной казни, замененной тюрьмой. Как водится, кары последовали и в отношении всех его родичей.
Годунов-старший поступил еще относительно мягко, назначив сынка ворюги на воеводство в Сибири. Ну а Дмитрий амнистировал всех репрессированных огульно, не глядя, за что наказан человек. Тогда-то и потянулась в стольный град из мест весьма отдаленных всякая уголовная шушера, вроде Головина, Репнина и прочих. И вот человека с такими криминальными корнями мой ученик назначает ведать финансами государства. Поручить козлу сторожить капусту, а лисе доверить охрану курятника – и то убытку меньше. Совсем крышу у парня снесло.
А дьяк продолжал рассказ:
– Опять же не одни Годуновы, Сабуровы да Вельяминовы вызваны, но все, кого Дмитрий изобидел. Татищев, к примеру, да мало ли, – он умолк, замявшись, но после недолгого колебания добавил, будто довелось ему краем уха слышать кое-какие разговоры, и, исходя из них, напрашивается вывод, что бывшие опальные из числа родичей юного Годунова затаили на меня обиду.
Я недоуменно уставился на Власьева – не ослышался ли.
– На тебя, на тебя, – подтвердил он.
– Да за что?! – возмутился я.
– Почто одному токмо Федору Борисовичу заступу дал, почто, когда тот на Москве еще сидел, не подсказал ему из неволи их вызволить, – начал перечислять Власьев.
Пунктов обвинения хватало, штук семь или восемь, и все они были точно такой же галиматьей, как и первые. А в заключение Афанасий Иванович предположил, откуда они взялись. Надоумил их кто-то. Кто именно, Власьев доподлинно не ведает, но сдается, и здесь Федор Никитич поспел, но на сей раз вместе с Семеном Никитичем Годуновым.
К тому же Романов и в Малом совете постарался на всякий случай подстраховать себя, а то вдруг клан годуновцев забудет, чьими трудами они снова оказались в Москве, да не просто в столице, но подле будущего государя. Действовал исподволь, не торопясь, но так ловко, что за короткий срок исхитрился нашпиговать совет своими сторонниками, благо, высокого титула для вхождения в его состав не требовалось. Наглядный пример тому – его родные племянники Василий Сицкий и Иван Черкасский. Оба князья – этого не отнять, но даже не думные дворяне, а так, стольники. Да, сегодня они из-за скромного чина занимают в совете места пускай и не в конце (компенсирует знатное отечество), но и не спереди, а где-то в середине, но ведь присутствуют и имеют точно такое право голоса, как и прочие.