Вадим присел в старое плетеное кресло-качалку, взял сигарету, чиркнул зажигалкой. Уезжать не хотелось. Он редко приезжал сюда, в Переделкино, на дачу к сестре. Во-первых, почти никотоа не было времени, а во-вторых, он боялся кипучей энергии Аллы, которая основной своей задачей считала ею немедленную женитьбу. После смерти матери они разменяли большую родительскую квартиру. Меняли долго. Вернее, меняла Алла. Наконец в результате невероятного, так называемого тройного обмена Алла со Славой и дочерью Нинкой получили шикарную трехкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной, а ему досталась восемнадцатиметровая комната в коммуналке в Столешниковом переулке.
Но Вадим был несказанно рад и этому. Ему до чертиков надоели какие-то таинственные старички, по-мышиному шастающие по квартире, громогласная Дина Семеновна, курившая «Казбек» и гремящая монистами. Все они беспрерывно звонили, приходили, пили чай, обедали, громко, до хрипоты, обсуждая возможные варианты обмена.
Каждое утро перед его уходом на работу сестра все собиралась и никак не могла начать с ним разговор. Вадим догадывался, о чем она хочет поговорить. Ему было заранее неловко за сестру, и он, наскоро выпив чай с бутербродом, выскакивал на улицу.
Алла сильно изменилась за те годы, пока он служил в армии. А потом, после смерти матери, они вообще не могли найти общего языка.
Теперь в доме распоряжалась она. Каждый четверг собирались гости. В их кругу так и называлось: «Аллочкины четверги». Приходили ее и Славины бывшие соученики по институту кинематографии, писатели, актеры, какие-то важные седые мужики, дорого одетые, с плавными, барскими манерами. Вадима не приглашали, даже если он бывал дома. Впрочем, он и не рвался приобщаться к современному искусству, он работал тогда оперуполномоченным в отделении, находился в «развеселом чине» младшего лейтенанта милиции, и его служба и общественное положение явно диссонировали с Аллочкиными представлениям о светскости.
Поздно вечером, когда он, чуть не падая от усталости, жевал на кухне котлеты, появлялись под благовидным предлогом Аллочкины подруги и рассматривали его с видимым интересом.
— Знакомьтесь, — с нотками иронического трагизма в голосе говорила сестра, — это и есть мой младшенький, Вадим, весьма непутевый молодой человек.
Он вставал и кивал, жал чьи-то руки.
Однажды они брали двух рецидивистов из Батуми, он заскочил домой переодеть рубашку. Забыв, что под мышкой у него кобура, из которой торчала рукоятка ТТ, скинув пиджак, пил кефир на кухне.
Сначала заглянула Маша, учившаяся с Аллой на одном курсе. Очкастая Маша, верный аллочкин адъютант.
Она остолбенело поглядела на Вадима и захлопнула дверь.
Потом началось паломничество. С грязными чашками вбежали две дамы, имен которых Вадим не помнил. Они были одинаково высокомерно красивы. Мазнув по нему глазами, они скрылись, и наступила очередь мужчин.
В кухню вошел гость «в генеральском чине» Олег Сергеевич. Он был сценарист, лауреат, член худсоветов и бесчисленных редколлегий.
Олег Сергеевич по-хозяйски вошел на кухню и сел напротив Вадима.
— Ну-с, — многозначительно изрек он.
Вадим с недоумением посмотрел на него.
— Что хорошего? — Олег Сергеевич раскурил погасшую трубку.
— То есть? — удивился Вадим.
— Я хочу услышать о вашей жизни: о погонях, перестрелках, схватках.
Вадим поставил на стол чашку, потянулся к пиджаку.
— Перестрелок нет, — ответил он зло, — а вот погони были. Вчера ловил хулигана во дворе.
— Шутка? — высокомерно спросил Олег Сергеевич.
— Жизнь, — Вадим надел пиджак, — а что касается перестрелок, так вам лучше узнать об этом в МУРе, я же работаю в отделении. В обычном номерном отделении милиции. Знаете, как когда-то в армии были номерные захолустные полки и гвардия, так вот наша гвардия — МУР.
Потом сестра, придя к нему в комнату, долго и витиевато выговаривала ему, укоряла и стыдила. А он, уставший, не спавший почти целую ночь, смотрел на нее и думал: «Когда же ты уйдешь?»
Но вместо этого он сказал ей:
— Давай меняться, я согласен на любую площадь.
Алла о чем-то радостно говорила, но он уже не слышал ее. Он спал.
Через месяц Вадим переехал в коммуналку в Столешников. Аллу он видел редко. В дни рождения, годовщину смерти родителей. Отношения наладились позже, когда он был уже начальником отдела и получил звание подполковника.
Работать в милиции стало модно. Тем более в МУРе.
О них писали книги, ежегодно на экраны выходили фильмы об уголовном розыске. Телесериал о «Знатоках» стал любимым зрелищем миллионов людей.
Теперь уже Алла говорила:
— Мой брат подполковник, служит в угрозыске, у него два ордена.
Она и ее друзья по сей день думали, что работа в милиции состоит только из погонь и перестрелок. Думали и писали об этом.
…Уезжать не хотелось. Но все-таки надо одеваться и шагать через весь поселок к станции Мичуринец на электричку, которая печально-протяжно кричала над лесом.
Вадим спустился на первый этаж и увидел Нинку, забравшуюся с ногами на диван. В руках ее глянцем отливала обложка очередного французского детектива.
— Ты уезжаешь? — Племянница оценивающе посмотрела на него.
— Да, малыш, мне пора.
— Значит, опять сорвется твое сватовство.
— Вот как?
— Вот так, — племянница потянулась на диване.
Глазастая, тоненькая, длинноногая, она, пожалуй, единственная из всей семьи была искренне привязана к нему.
— Как твои дела, малыш? Что в институте?
— Никак пока. Колыбель знаний на картошке, а меня освободили после гриппа.
— А что они там делают? — искренне удивился Вадим.
В прошлом году он заезжал на день рождения Нины и видел большинство ее сокурсников — тоненьких, хрупких девочек и длинноволосых молодых людей, мало похожих на мужчин, способных поднять мешок картошки.
— Работают, дядька, работают. Соприкасаются с жизнью. Наш мастер говорит, что будущему актеру просто необходимо соприкасаться с жизнью.
— Ваш мастер, девочка, большой теоретик.
— Ты его плохо знаешь.
— Возможно. Но я твердо знаю одно, что студенты должны учиться, рабочие работать, а колхозники убирать картошку.
— А милиционеры? Хватать и не пущать?
— А это уж как придется. Мы действуем не по системе Станиславского, а по обстановке.
— Ох, дядька, лучше бы вам ввести систему.
— А она у нас есть, у всех у нас. У меня, у тебя, у твоих сокурсников.
— Что же это?
— Закон, девочка.
— Ты старый и с тобой спорить не интересно. Ты всегда прав.
— Нет, девочка, я далеко не всегда прав, к сожалению. Кланяйся родичам.
— Когда ты приедешь?
— Как получится.
— Я позвоню тебе, ладно? — Племянница опять уткнулась в книгу.
Конечно, можно было вызвать машину. Вполне можно было. Но на отдел им полагалась всего одна машина, которая вечно была в разгоне. Как часто бывает, режим экономии вводился не там, где нужно.
Вадим шел по узкой лесной тропинке и думал о том, что ждет его в Москве, в управлении, еще дел, к сожалению, хватало. Когда он вышел на площадь Киевского вокзала, часы показывали пять. Человек, ради которого Орлов приехал в Москву, ждал его только в восемь. Оставшиеся три часа он хотел посвятить уборке комнаты и разбору новых книг, но многолетняя привычка заставила его зайти в автомат и набрать телефон своего заместителя.
— Минаев, — услышал Вадим в трубке чуть хрипловатый голос.
— Это я, Александр Петрович.
— Вадим Николаевич?
— Именно.
— Где вы?
— На Киевском вокзале.
— Сейчас машину пошлю, вас начальник управления ждет.
— Что случилось?
— Не знаю.
— Пусть водитель подъедет к пригородным кассам.
Орлов опустил трубку, привычно проверил, не выпала ли обратно монетка, вышел на улицу и закурил.
Вестибюль ГУВДа был прохладным и гулким, как станция метро. У лифта Орлова перехватил следователь капитан Проскурин. Орлов не любил его, хотя ценил за хватку. Был Проскурин человеком въедливым, скрупулезным и нудным. Работать с ним для сотрудников розыска было истинным наказанием. Проскурин любил документы и требовал от инспекторов идеального оформления любой бумажки.
Увидев его, Орлов понял, что сейчас на него обрушится целый водопад претензий и жалоб.
— Вадим Николаевич, товарищ подполковник, — Проскурин каким-то хоккейным приемом оттеснил от дверей лифта молоденького лейтенанта и перекрыл Орлову дорогу. Спасительные двери лифта с шипением захлопнулись за спиной капитана.
— Слушаю вас, Павел Петрович, — обреченно вздохнул Орлов.
— Товарищ подполковник, — Проскурин вынул из кармана кителя несколько листков, отпечатанных на портативной машинке, почти без интервалов.
— Очередной меморандум?
— Товарищ подполковник, инспектор Ковалев…
— Давайте, — Орлов взял листки, — но не сейчас.
Во-первых, мне надо ознакомиться с этим и осмыслить, во-вторых, меня ждет генерал.
— Я зайду через час.
— Завтра, Павел Петрович, завтра, часиков в четырнадцать ко мне или к Минаеву.
— Лучше к вам.
— Почему?
— Майор Минаев обозвал меня крохобором.
— Война Алой и Белой розы продолжается. Хорошо, значит, ко мне.
Лифт вновь услужливо распахнул двери, и Орлов шагнул в кабину. Война Проскурина с инспекторами отдела была затяжной, и ратный перевес почти всегда был на стороне следствия, так как не Проскурин поступал в распоряжение инспекторов, а они прикомандировывались к следователю. Но когда-то и он, Орлов, молодой еще оперуполномоченный, до хрипоты собачился со следователями, так что ребят своих он понимал, и понимал так же, что весь этот антагонизм не что иное, как кем-то давно выдуманная игра.
Коридор третьего этажа был их коридором. Здесь жил угрозыск. Орлов привычно шел мимо дверей, вот начался его отдел.
Дверь распахнулась, и два милиционера из конвойного дивизиона вывели Нугзара Тохадзе. Он шел навстречу Орлову, стараясь удобнее приспособить руки, скованные наручниками.
Где-то под сердцем у Орлова заскребла злость. Он ненавидел этого человека. Вернее, даже человеком не считал того, кто носит имя Нугзар Тохадзе. Шесть грабежей квартир. Два трупа. Женщина шестидесяти лет и человек, отвоевавший всю войну. Тохадзе они брали в ресторане «Архангельское». У выхода. Он даже не успел вынуть пистолет из внутреннего кармана кожаной куртки.
Работал с ним Минаев, Тохадзе «кололся» неохотно, но улики были настолько неопровержимы, что он поневоле брал эпизод за эпизодом.
Теперь он шел по коридору, обтянутый джинсами и кожей куртки, шевеля скованными руками.
— Начальник! — гортанно выкрикнул он и шагнул к Орлову.
— Стоять! — конвоир схватил его за плечо.
— Начальник, претензия у меня.
— Слушаю.
— Пусть домой позвонят, в Сухуми. Передача мне нужна. Я вашу бурду есть не могу. Я человек, а не свинья.
— Молчать! — Орлов шагнул к нему. — Без истерик.
Может, мне в «Арагви» съездить? Я бы тебя и этим не кормил. Такие, как ты, даже тюремной пайки не стоят.
По мне, ты вообще зря на земле живешь.
— Это суду решать!
— Не ори. Закон для всех одинаков. Не первый раз сидишь. Ведите его.
Орлов посторонился.
Отойдя несколько шагов, Тохадзе повернулся и крикнул что-то по-грузински.
В приемной начальника Управления секретарь Анна Сергеевна вскинула на Орлова глаза и сказала:
— Ждет.
— Один?
— Да.
Генерал переодевался. Он был в брюках с лампасами и в темно-синей рубашке с чуть более светлым однотонным галстуком.
— Заходи, заходи, Вадим Николаевич, извини, я сейчас.
Через несколько минут он сидел за столом в прекрасно сшитом генеральском кителе, на котором переливалась эмаль почетных знаков и муар колодок. Орлов давно знал генерала. Правда, в день их первой встречи Кафтанов был старшим лейтенантом и являлся его непосредственным начальником.
Давно это было. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом. Именно Кафтанов учил Вадима азам оперативной практики. Потом он ушел в райотдел, потом в управление.
Многое случилось потом. Вадим не очень любил вспоминать прошлое. Воспоминания становились ловушкой, они расслабляли. В них жила личная неустроенность, не очень быстрая служебная карьера. В прошлом жили его обиды и ошибки.
Генерал достал из стола пачку «Мальборо», протянул Вадиму.
— Кури.
Он щелкнул плоской, золотистой зажигалкой. Маленький язычок пламени послушно выскочил и сразу же погас. Вадим ждал. Он понимал, что шеф вызвал его не для того, чтобы угостить этой прекрасной сладковато-ароматной сигаретой.
— Значит, так, — сказал генерал, — сейчас придет человек. — Он посмотрел на часы и уточнил:— Ровно через пятнадцать минут.
Вадим молчал.
— Он член-корреспондент Академии художеств, лауреат Государственных премий, крупнейший специалист по реставрации.
Генерал посмотрел на Орлова. Вадим молчал.
Генерал встал, зашагал по кабинету.
— В Зачатьевском ограблен особняк, который начали реставрировать.
Орлов погасил сигарету.
— Что унесли? Крышу? Стены?
— Разделяю твой юмор, — генерал дважды чуть слышно хлопнул в ладоши. — Ты, как всегда, ироничен.
Но на этот раз мне не до шуток.
— Я все понимаю, Андрей Петрович, но мой отдел занимается несколько иным. Тохадзе, Витя Слон еще где-то красиво отдыхает.
— Особняк обчистили два дня назад, сумма оценки пропавших вещей с большими нулями. Но это не главное. Умер сторож, выпивший бутылку водки, в которой было снотворное. Он умер сегодня, в тринадцать. Судя по всему, там работали ребятишки ушлые. Ты лично поведешь это дело.
— А группа Зарипова?
— Ее пусть кончает Минаев. Ты лично, понял, лично поведешь это дело. Я создаю специальную оперативную группу.
— Не понимаю, товарищ генерал, — Вадим достал сигарету.
— Финские? — спросил генерал.
— Да.
— Наши лучше, крепче. А понимать ты должен одно: дело темное. А мне из-за него звонили знаешь откуда? — Генерал покосился на красный, с гербом СССР телефон и ткнул пальцем в потолок.
— Сроки?
— Вчера.
— Прокуратура приняла дело?
— Лично Малюков.
— Прямо парад. Почему такая, мягко говоря, нервозность?
— Сейчас узнаешь.
На столе ожил селектор.
— Андрей Петрович, к вам товарищ Забродин.
— Просите.
Член-корреспондент вошел и остановился на пороге, давая рассмотреть свой элегантный костюм, три отливающие золотом медали и широкую, в пять рядов, планку орденских колодок.
Он был худощав, поджар; седые волосы намертво разделил косой пробор, он был больше похож на чемпиона по теннису, чем на ученого.
— Здравствуйте, — Забродин поклонился.
— Прошу вас, прошу вас, Владимир Федорович.
Генерал вышел из-за стола навстречу Забродину.
— Садитесь, Владимир Федорович, кофе, чай?
— Пожалуй, кофе, — Забродин с интересом посмотрел на Вадима.
— Простите, — улыбнулся Кафтанов. Генерал знал, что улыбка идет ему, делает его по-мужски интересное, но жесткое лицо мягким и обаятельным, — прошу знакомиться. Подполковник Орлов Вадим Николаевич, он руководит у нас весьма серьезным подразделением. Руководство решило поручить ему это дело.
— Весьма рад, — Забродин, приподнявшись, поклонился Вадиму, сразу же оценивающе осмотрел его фланелевый югославский костюм, однотонный галстук и модную, с маленьким воротничком сорочку.
Видимо, внешний вид подполковника устроил его, и он посмотрел на Вадима с некоторой симпатией.
Кофе пили, перебрасываясь незначительными фразами: о погоде, сигаретах, ценах на бензин,
Наконец, Забродин поставил свою чашку и расстегнул «молнию» на щеголеватой кожаной папке.
— У нас, работников искусств, принято говорить туманно, долго и не всегда конкретно. В вашем же доме любят факты. Я пришел с ними.
Забродин достал иностранный журнал в яркой обложке, раскрыл его.
— Вот здесь напечатана маленькая статейка об аукционе в Амстердаме в прошлом году. Вот что пишет некто Макс Линд, искусствовед и посредник при продаже антиквариата:
«…Вторая по стоимости и интересу работа принадлежит малоизвестному художнику из России Лимареву, его миниатюра, безусловно, представила огромный интерес и оценена в десятки тысяч долларов, что почти уникально для вещи такого размера. Интерес к работам Лимарева необыкновенно велик, жаль, что произведения этого даровитого мастера так тяжело привозить из России».