Маруа помолчал, его глаза загорелись.
–?Теперь я этим не очень горжусь. Я должен был либо отнестись к ней со всем уважением, либо вообще отказаться от выставки. Но я был молод, и мне еще многому предстояло научиться. – Он вздохнул. – В тот вечер на вернисаже я впервые увидел ее работы. Вошел в зал и увидел, что все столпились в том уголке. Можете сами предположить, что случилось.
–?Все ее работы были проданы, – сказал Гамаш.
Маруа кивнул:
–?Все до одной, включая и те, что были у нее дома. Люди покупали их, даже не видя. За некоторые даже шла торговля – покупатели повышали ставки. Мой клиент был талантливым художником. Но его жена оказалась еще талантливее. Гораздо талантливее. Это было поразительное открытие. Настоящее ухо Ван Гога.
–?Pardon? – спросил Гамаш. – Что?
–?И что сделал старик? – вмешался Кастонге, которого увлекла эта история. – Он, наверно, был в ярости.
–?Нет. Он был душевным человеком. Научил меня снисходительности. И сам был снисходительным. Но вот чего я никогда не забуду, так это реакции его жены. – Он помолчал секунду, явно видя перед собой тех двух пожилых художников. – Она оставила кисть. Не только больше никогда не выставлялась, но и не написала ни одной картины. Она видела, какую боль причинила ему, хотя он хорошо скрывал свои чувства. Для нее его счастье было важнее собственного. Важнее ее искусства.
Старший инспектор Гамаш знал, что этот рассказ должен был прозвучать как история любви. Самопожертвования, бескорыстия. Но для него это прозвучало как трагедия.
–?И поэтому вы здесь? – спросил Гамаш.
Маруа кивнул:
–?Я боюсь.
–?Чего вы боитесь? – спросил Кастонге, опять потерявший нить.
–?Вы видели, как вчера Клара Морроу смотрела на своего мужа? – спросил Маруа.
–?И как он смотрел на нее, – подхватил Гамаш.
Взгляды этих двоих встретились.
–?Но Клара не похожа на ту женщину, о которой вы вспомнили, – возразил старший инспектор.
–?Верно, – согласился Маруа. – Но и Питер Морроу не похож на моего пожилого клиента.
–?Вы и вправду считаете, что Клара могла бы оставить кисть? – поинтересовался Гамаш.
–?Чтобы спасти свой брак? Чтобы спасти мужа? – спросил Маруа. – Большинство на это не пошли бы, но женщина, которая написала эти портреты, смогла бы.
Арман Гамаш никогда не думал о такой вероятности, но теперь, взвесив слова Франсуа Маруа, решил, что это вполне возможно.
–?И все же, – сказал он, – что вы могли бы сделать, чтобы предотвратить это?
–?Откровенно говоря, не многое, – сказал Маруа. – Но по крайней мере, я хотел увидеть, где она пряталась все эти годы. Мне было любопытно.
–?И все?
–?Вам никогда не хотелось посетить Живерни, чтобы увидеть, где творил Моне? Или посетить мастерскую Уинслоу Хомера на Праутс-Нек?[33] Или посмотреть, где писали Шекспир и Виктор Гюго?
–?Вы правы, – согласился старший инспектор, – мы с мадам Гамаш посетили много домов наших любимых художников, писателей и поэтов.
–?Зачем?
Гамаш обдумал ответ:
–?Затем, что эти места кажутся волшебными.
Андре Кастонге хмыкнул. Бовуар ощетинился, смущенный за своего шефа. Ответ был смешной. Даже, может быть, слабый. Признаться подозреваемому, что ты веришь в волшебство.
Но Маруа сидел неподвижно, глядя на старшего инспектора. Наконец он кивнул. Едва заметно и задумчиво. Это можно было бы даже принять за слабую дрожь.
–?C’est ca[34], – сказал Маруа. – Волшебство. Я не собирался приезжать сюда, но когда увидел ее работы на вернисаже, то захотел увидеть деревню, где рождается такое волшебство.
Они проговорили еще несколько минут о том, куда заходили, кого видели, с кем разговаривали. Но, как и все остальные, этот разговор ничего не принес.
Старший инспектор Гамаш и инспектор Бовуар оставили двух пожилых людей в светлой гостиной и отправились на поиски других постояльцев. За следующий час они поговорили со всеми ими.
Убитую никто не знал. Никто не видел ничего полезного или подозрительного.
Когда они спускались по склону холма в Три Сосны, Гамаш думал о проведенных допросах, о том, что сказал Франсуа Маруа.
Но в Трех Соснах было нечто большее, чем волшебство. Что-то чудовищное бродило по деревенскому лугу, ело и танцевало среди здешних обитателей. Что-то темное пришло вчера на вечеринку.
И произвело на свет не волшебство, а убийство.
Глава шестая
Из окна своего книжного магазина Мирна видела Армана Гамаша и Жана Ги Бовуара, спускающихся по грунтовой дороге с холма в деревню.
Потом она повернулась и окинула взглядом свой магазин с его деревянными полками, уставленными новыми и старыми книгами, с дощатым сосновым полом. На диване у окна сидела Клара и смотрела на дровяную плиту.
Она пришла несколькими минутами ранее, прижимая к груди пачку газет, как иммигрант на острове Эллис[35], прижимающий к груди какое-нибудь драгоценное старье.
«Неужели то, что держит Клара, и в самом деле так важно?» – спрашивала себя Мирна.
Мирна не заблуждалась. Она точно знала, что в этих газетах. Суждения других людей. Точки зрения окружающего мира. Мнения о том, что видели люди, глядя на картины Клары.
Мирна знала даже больше. Она знала, что именно написано на этих влажных страницах.
Она тоже рано встала этим утром, вытащила свою усталую задницу из кровати, протопала в ванную. Приняла душ, почистила зубы, надела чистую одежду. И в свете раннего утра села в свою машину и поехала в Ноултон.
За газетами. Она могла бы просмотреть эти газеты в Интернете, но если Клара любила читать бумажные газеты, то и Мирна тоже.
Ее не волновало, как мир смотрит на искусство Клары. Мирна знала, что ее подруга – гений.
Но она волновалась за Клару.
И вот теперь ее подруга сидела, ссутулившись, на диване, а Мирна – напротив нее в кресле.
–?Пиво? – предложила Мирна, показывая на пачку газет.
–?Нет, спасибо, – улыбнулась Клара. – У меня свое. – Она показала на промокший лиф платья.
–?О такой женщине мужчины могут лишь мечтать, – рассмеялась Мирна. – Ты только подумай: женщина, состоящая исключительно из круассанов и пива.
–?О да, предмет вожделения, – с улыбкой согласилась Клара.
–?Ты уже их читала?
Мирне не было нужды показывать на промокшие газеты, они обе знали, о чем идет речь.
–?Нет. Мне все время что-то мешает.
–?Что-то?
–?Какое-то идиотское тело в саду, – сказала Клара, но потом попыталась обуздать себя. – Мирна, господи боже, я не понимаю, что со мной такое. Я должна быть расстроена, сокрушена из-за того, что случилось. Я должна переживать за бедняжку Лилиан. Но ты знаешь, о чем я думаю? Единственное, о чем я думаю?
–?Что она испортила твой праздник.
Это был не вопрос. Мирна знала, что изрекает истину. Лилиан и в самом деле испортила праздник Кларе. Впрочем, нужно признать, что и у Лилиан день выдался далеко не праздничный. Но этот разговор еще дело будущего.
Клара уставилась на Мирну – не осуждает ли та ее?
–?Что со мной такое?
–?С тобой все в порядке, – сказала Мирна, наклоняясь к подруге. – Я бы чувствовала то же самое. Любой бы чувствовал. Может быть, не все бы признались. – Она улыбнулась. – Если бы там лежала я…
Клара резко оборвала ее:
–?Даже думать об этом не смей!
Она и правда испугалась, словно сказанное слово увеличивало вероятность события, словно тот бог, в которого она верила, действовал таким образом. Но Мирна знала, что ни ее, ни Кларин бог не такой сумбурный и мелочный и что им не нужно воздерживаться от подобных глупых предположений.
–?Будь это я, тебе было бы не все равно, – продолжала Мирна.
–?Боже, от этого я бы никогда не оправилась.
–?Эти газеты, вероятно, не имели бы тогда значения, – сказала Мирна.
–?Никакого. Совершенно никакого.
–?Будь это Габри, или Питер, или Рут…
Обе женщины замолчали. Видимо, это был уже перебор.
–?В общем, – сказала Мирна, – даже будь это кто-то совершенно посторонний, тебе было бы не все равно.
Клара кивнула.
–?Но Лилиан не была посторонней.
–?Хотелось бы мне, чтобы была, – тихо призналась Клара. – Я жалею, что вообще была с ней знакома.
–?Что она собой представляла? – спросила Мирна.
Она слышала об этом в общих чертах, но теперь ей хотелось узнать подробности.
И Клара рассказала ей все. О маленькой Лилиан. О Лилиан-тинейджере. О молодой женщине Лилиан. Чем больше она рассказывала, тем более слабым и усталым становился ее голос, тем труднее давались ей слова.
Потом она замолчала, Мирна тоже ничего не говорила, смотрела на подругу.
–?Это очень похоже на эмоционального вампира, – сказала наконец Мирна.
–?На кого?
–?Я в своей практике встречала их немало. Людей, которые, фигурально говоря, питаются твоими жизненными соками. Мы все знаем таких. Посидишь в компании этого человека – и приходишь домой выжатым как лимон. И даже понять не можешь почему.
Клара кивнула. Она и сама знала таких людей, хотя и не в Трех Соснах. Даже Рут к таким не относилась. Эта выжимала только спиртное из их бара. Но после общения с выжившей из ума старой поэтессой Клара почему-то чувствовала себя свежей, полной сил.
А вот другие люди действительно лишали ее жизненных соков.
Лилиан была одной из них.
–?Но она не всегда была такой, – сказала Клара, стараясь быть справедливой. – Когда-то она была моим другом.
–?Такое тоже нередко случается, – кивнула Мирна. – Лягушка на сковородке.
Клара не знала, как на это реагировать. Они все еще говорят о Лилиан или отклонились в сторону какого-то кулинарного французского шоу?
–?Ты имеешь в виду эмоционального вампира на сковородке? – спросила Клара, произнося фразу, которую наверняка не произносил ни один другой человек. По крайней мере, она на это надеялась.
Мирна рассмеялась и, откинувшись на спинку кресла, подняла ноги на пуфик.
–?Нет, детка. Эмоциональный вампир – это Лилиан. А лягушка – это ты.
–?Это что-то типа неизданной сказки братьев Гримм. «Лягушка и эмоциональный вампир».
Обе женщины замолчали, представляя себе иллюстрации к такой сказке.
Первой вернулась к реальности Мирна.
–?Лягушка на сковородке – это термин из арсенала психоаналитиков, – сказала она. – Если бросить лягушку на шипящую, горячую сковородку, то что она будет делать?
–?Выпрыгнет? – предположила Клара.
–?Выпрыгнет. Но если посадить лягушку на холодную сковородку и поднимать температуру медленно, то что будет тогда?
Клара задумалась:
–?Выпрыгнет, когда станет горячо.
Мирна отрицательно покачала головой:
–?Нет. – Она сняла ноги с пуфика, подалась вперед и вперилась в Клару пронизывающим взглядом. – Лягушка просто будет сидеть там. Сковородка разогревается все сильнее, но лягушка остается неподвижной. Она приспосабливается и приспосабливается. И никогда не выпрыгнет из сковородки.
–?Никогда? – тихим голосом спросила Клара.
–?Никогда. Будет сидеть там, пока не умрет.
Клара сделала протяжный, неторопливый, глубокий вдох, потом выдохнула.
–?Я видела это на примере моих клиентов, которых унижали физически или эмоционально. Отношения между людьми никогда не начинаются с удара кулаком в лицо или оскорбления. Иначе они на этом и закончились бы. Все начинается с нежностей. С доброты. Тебя тянет к другому человеку. Ты ему доверяешь. Он тебе нужен. А потом он понемногу начинает изменяться. Мало-помалу сковорода становится все горячее. А в конце ты оказываешься в ловушке.
–?Но Лилиан не была ни любовником, ни мужем. Только другом.
–?Друзья бывают жестокими. Дружба может трансформироваться, становиться своей противоположностью, – сказала Мирна. – Она питалась твоей благодарностью. Твоим чувством незащищенности. Но ты сделала что-то такое, чего она никак не ожидала.
Клара ждала.
–?Ты защитила себя. Свое искусство. Ты ушла. И за это она тебя возненавидела.
–?Но зачем она приехала сюда? – спросила Клара. – Я ее почти двадцать лет не видела. Зачем ей возвращаться? Чего она хотела?
Мирна отрицательно покачала головой. Она не высказала появившихся у нее подозрений, – что у возвращения Лилиан могла быть только одна причина.
Погубить праздник Клары.
И ей это удалось. Вот только почти наверняка не тем способом, который планировала сама Лилиан.
А это, в свою очередь, наводило на другой вопрос: кто спланировал то, чего не могла предвидеть Лилиан?
–?Ты позволишь мне сказать кое-что? – спросила Мирна.
Клара поморщилась:
–?Ненавижу, когда это спрашивают. Это означает, что последует что-нибудь ужасное. Что?
–?Надежда поселяется среди современных мастеров.
–?Я ошиблась, – сказала Клара с недоумением и облегчением. – Это обычная чепуха. Что, новая игра? Могу я тоже попробовать? Обойное кресло нередко бодается. Или… – Клара подозрительно посмотрела на Мирну, – ты что, опять курила свой кафтан? Я знаю, что марихуана на самом деле не наркотик, но все же сомневаюсь.
–?Искусство Клары Морроу снова делает радость современной.
–?А, понятно, мы играем в околесицу, – сказала Клара. – Это все равно что говорить с Рут, только у нас ругательств поменьше.
Мирна улыбнулась:
–?Ты знаешь, что я сейчас цитировала?
–?Так это были цитаты?
Мирна кивнула и посмотрела на влажную, пахнущую пивом кипу газет. Клара проследила за ее взглядом и широко раскрыла глаза. Мирна встала, пошла наверх и вернулась с собственными экземплярами газет. Сухими и чистыми. Клара потянулась было к ним, но ее руки слишком сильно дрожали, и Мирне пришлось самой отыскивать колонки с рецензиями.
Портрет Рут в образе Девы Марии смотрел на них с первой страницы раздела «Нью-Йорк таймс», посвященного искусству. Над ним было одно-единственное слово: «Воскрешение». А заголовок под фотографией картины гласил: «Надежда поселяется среди современных мастеров».
Мирна отложила эту газету и раскрыла лондонскую «Таймс» в нужном месте. На первой странице раздела была фотография маоистского бухгалтера на вернисаже Клары. А под ней подпись: «Клара Морроу снова делает радость современной».
–?Клара, они просто в восторге, – сказала Мирна с такой широкой улыбкой, что ей стало больно.
Газеты выпали из рук Клары, и она посмотрела на подругу. На ту, которая шептала в тишине.
Клара встала. «Воскрешение, – подумала она. – Воскрешение».
И она обняла Мирну.
Питер Морроу сидел у себя в мастерской. Прятался от звонков телефона.
Дзинь. Дзинь. Дзинь.
Он вернулся домой после ланча, надеясь найти здесь тишину и покой. Клара забрала газеты и ушла – наверное, хотела прочитать их наедине. Так что он понятия не имел, что написали критики. Но как только он вошел в дом, принялся звонить телефон. И не умолкал. Все хотели поздравить Клару.
Звонили кураторы из музея, в восторге от рецензий и последовавшего благодаря этому ажиотажа на выставке. Звонила Ванесса Дестин Браун из «Тейт модерн» в Лондоне, благодарила за вечеринку, поздравляла Клару и спрашивала, не могли бы они встретиться и обсудить выставку.
Для Клары.
В конце концов Питер перестал отвечать на звонки и просто встал в дверях ее мастерской. Оттуда он видел несколько кукол из тех времен, когда она думала сделать целую серию таких.
«Наверное, они слишком политизированные», – сказала тогда Клара.
«Наверное», – ответил ей Питер, но «политизированные» было вовсе не тем словом, которое приходило ему в голову.
Он видел сваленные в углу «Воинственные матки». Она забросила их после очередной провальной выставки.
«Наверное, я слишком опережаю время», – сказала тогда Клара.
«Наверное», – ответил Питер, хотя у него на уме были совсем другие слова, вовсе не «опережаю время».