– Ко мне тоже не обращался! – крикнул Мерфи. – И я возмущен этим предположением. Подтверди его, Нортон, или помалкивай. Предъяви доказательство, и я сдамся. А в противном случае пошел к черту.
– Никаких доказательств у меня нет, – сказал Нортон. – Я лишь поднимаю вопрос. И кроме него, еще полно неясностей.
– Например? – спросил Уитмор.
– Многое, мистер президент, – ответил Нортон. – Многое, что по отдельности может быть случайностью, но, взятое вместе, говорит о попытке укрывательства. Во-первых, кто-то неизвестный позвонил мне в то утро, когда обнаружили тело Донны. Во-вторых, Фил Росс сказал мне, что видел Эда с Донной, а потом, после разговора с Эдом, отказался от своих слов. В-третьих, Гвен Бауэрс получила большую должность после того, как взяла назад свои слова о ваших отношениях с Донной. В-четвертых, сенатор Нолан рассказал мне, что вы приезжали к Донне в Кармел, и после этого был убит. В-пятых, министерство юстиции сфабриковало против Филдса дело о наркотиках, вынудив его тем самым заявить, будто Донна забеременела от него, а потом, когда он решил сказать правду, его убили. Потом министерство юстиции затеяло игру со мной, и Уит Стоун тоже; целью этих игр было заткнуть мне рот.
– Постой, постой, – сказал Эд Мерфи. – Половина того, что ты сказал, – домыслы, другая половина – дело рук Риддла. Ты разве не слышал, что сказал Ник? Они с Риддлом действовали на пару.
– Я не удивлюсь, если это Риддл звонил мне в то утро, когда обнаружили Донну, чтобы навлечь на меня подозрения, – сказал Нортон. – Не удивлюсь, если это Риддл убил Нолана и Филдса. Но вопрос в том, действовал ли он по собственному почину, или кто-то его направлял. А кое-что из того, о чем я упомянул, – получение Гвен должности или давление министерства юстиции на Филдса – от Риддла не зависело. Я хочу сказать, что все эти факты предполагают организованное в высоких сферах укрывательство того, что Ник убил Донну и что президент состоял в связи с Донной.
– Ты ничего не сможешь доказать! – крикнул Эд Мерфи. – Ты хочешь только раскопать грязные подробности и погубить президента. И все из-за того, что подружка отвергла тебя.
– Я только хочу, – ответил Нортон, – нормального расследования смерти Донны с учетом всех обстоятельств. Сейчас складывается впечатление, что Ник хочет взять на себя вину вышестоящих, а прокуратура прячет голову в песок.
– Я возмущен этим предположением, – сказал Фрэнк Кифнер.
– Тогда веди это дело, как и все дела об убийстве.
– Как и все дела об убийстве, – злобно повторил Эд Мерфи. – Почему не говоришь напрямик? Ты хочешь мести. Ты прекрасно знаешь: стоит репортерам узнать о нем и о Донне, этой администрации конец.
– Не знаю, конец ли, – ответил Нортон. – Если да, то ничего не поделаешь.
– Так спокойно говоришь об этом, гад, – прошипел Мерфи. – Ты…
– Успокойся, Эд, – сказал президент. – Может, вам с Фрэнком посидеть у тебя в кабинете, а мы с Нортоном поговорим.
Кифнер и Мерфи встали. Эд злобно поглядел на Нортона, потом пошел к двери вслед за Кифнером. Президент поднялся, поглядел в окно и с каким-то изумлением повернулся к Нортону.
– А ведь сегодня выходной, Бен. Ну и выходной! Хочешь виски, сигару, чего-то еще?
– Нет, благодарю.
Уитмор сел снова.
– Работу ты проделал громадную, Бен, – сказал он. – Ты всегда был усердным работником. И упрямым, как мул. Донна вспоминала о тебе. Говорила, что такого надежного человека, как ты, не встречала. Жаль, что ты не женился на ней.
– Я собирался, но тут вмешались вы, – сказал Нортон и поразился собственной злости. Неужели он так ненавидит Уитмора? Может, Мерфи прав, может, он хочет мести?
Увидев благоприятную возможность, Уитмор тут же за нее ухватился.
– Понимаю твои чувства, Бен, и не осуждаю тебя. Но представь себя на моем месте. Я не прошу прощения за то, что сошелся с Донной. Черт возьми, я даже не могу объяснить этого, все произошло само собой. Но произошло с обоими и всерьез. Несколько раз мы пытались разорвать связь, но ничего не получалось. Поэтому в январе я приезжал к ней – ты об этом знаешь. А два месяца спустя я узнал, что она беременна. Она даже не хотела сообщать мне об этом. Я как-то позвонил ей и понял: произошло что-то неладное. В конце концов, она открылась мне. Я чуть с ума не сошел. Кончилось тем, что я уговорил ее приехать в Вашингтон и все обговорить вдвоем. Она собиралась родить ребенка и никому ничего не сообщать.
Нортон глядел под ноги; выслушивать это ему не хотелось, но выбора у него не было.
– Меня это не устраивало, – продолжал Уитмор. – Я боялся, что она выйдет замуж, что моего ребенка будет воспитывать кто-то другой. И не знал, что делать. Две недели перед ее приездом я места себе не находил. То подумывал развестись с Клэр, жениться на Донне и заявить всей стране: нравится вам это или нет – глотайте. То подумывал жениться на ней после первого срока. Только не знаю, согласилась бы она. Вот чем был вызван ее приезд. Она приехала. И Эд виделся с ней, обсуждал кое-какие детали. А в тот вечер, когда я собирался к ней, на той стороне улицы была демонстрация, и все сорвалось. Да еще я беспокоился из-за той книги, что она писала, это беспокоило и Ника, а остальное ты знаешь.
– Да, остальное я знаю.
– Я только хочу сказать, как бы ты ни относился ко мне из-за Донны, не руководствуйся этим в своих решениях.
– Я не руководствуюсь, – сказал Нортон. – Донна мертва, ее убил Ник. Речь не о ней. Речь о том, что после ее смерти кое-кто пытался покрыть преступление.
– Ладно, – сказал Уитмор. – Давай поговорим об этом. Ты считаешь, что Ник после убийства обратился к Эду, Эд обратился к Риддлу, и с тех пор Эд занимался укрывательством. Так?
– Думаю, что это вполне вероятно. Вероятно также, что к укрывательству были причастны и другие.
– Например?
– Например, Уит Стоун. Например…
Уитмор усмехнулся.
– Договаривай, Бен.
– Например, вы.
Уитмор еще с минуту сохранял усмешку, словно наслаждаясь, потом она увяла.
– Предположить можно все, Бен, – сказал он, – но я к этому не был причастен. Что касается Уита Стоуна, он, по-моему, вел собственную игру. Конечно, не исключено, что этот Риддл занимался двойной игрой, работая на Мерфи и на Стоуна. Я не знаю. Но главное, если Эд и был к этому причастен, доказать это будет чертовски трудно, покуда Ник и он будут утверждать обратное. А если не сможешь ничего доказать, эта история будет очень неприятна для всех сторон. Я прав?
– Видимо, да.
– Тогда позволь задать тебе такой вопрос. Что, если Эд подаст в отставку? Сегодня же уйдет отсюда и больше не вернется? И мы покончим с этой историей здесь? Ник признается в непредумышленном убийстве, Эд уходит, и на этом конец.
Нортон покачал головой.
– Так не пойдет, мистер президент. Если Эд покрывал убийство, он совершил преступление. Если нет, он должен остаться на своей работе. Компромисс здесь невозможен.
– Это обычный способ улаживать дела.
– В политике – да. Но не в законе.
– Закон для тебя так много значит?
– Это основное, что у нас есть, – сказал Нортон. – Либо у нас существует закон, либо мы снова живем в джунглях.
– У нас есть хорошие вакансии в министерстве юстиции, – сказал Уитмор. – Мы могли бы взять тебя туда.
Нортон поглядел в хмурое лицо Уитмора и понял, что говорят они на разных языках. Расстроенный этим, он ответил резче, чем следовало:
– Меня не интересует работа в министерстве юстиции.
Уитмор поглядел на свою сигару, зажег ее снова, с удовольствием пыхнул несколько раз, а потом с меньшим удовольствием обратил взгляд на Нортона.
– Значит, не интересует? – с презрением сказал он. – Ну вот что, мистер Праведник, позволь задать тебе такой вопрос. Интересует тебя мой законопроект о страховании здоровья? Интересует тебя моя школьная программа? Помнится, работая у меня в штате, ты ими очень интересовался.
– Интересуюсь и сейчас.
– Да? Так вот, если ты втянешь меня в скандал, им конец. Послушай, Бен, я многого добился, я многое делал для страны, но, если эта история получит огласку, мои противники дискредитируют меня и все, за что я стою. Тебе ясно? Ты играешь им на руку. В самом лучшем случае моя программа провалится. И, возможно, это еще не все. Конгресс в последние несколько лет чувствует свою силу и может использовать ее полностью. Я имею в виду импичмент.
Уитмор сделал паузу, чтобы его слова дошли. Нортон неловко заерзал в кресле.
– Ты знаешь, кто такой вице-президент и за что он стоит, – сказал Уитмор. – Я взял его, потому что он был мне нужен на выборах, но, если он займет мое место, все повернется на сто восемьдесят градусов.
Нортон беспомощно развел руками.
– Мистер президент, не исключено, что расследование убийства Донны приведет к этому. Я не знаю. Но поделать ничего не могу.
– Ничего не можешь! – гневно сказал президент. – Для начала можешь спуститься на грешную землю. Нельзя заварить такую кашу и уйти в сторону. Ты должен отвечать за свои поступки.
– И вы тоже. В том-то и дело.
Уитмор поднялся и стал расхаживать по кабинету.
– Бен, когда это дело раскрутится, кое-кто заинтересуется твоими мотивами. Учти, тебя будут всячески обзывать.
– Ничего.
– И, судя по тому, что мне сказал Кифнер, у тебя могут быть неприятности за утаивание сведений от полиции.
Нортон чуть не рассмеялся.
– Хотите верьте, хотите нет, я старался оберечь вас. Не хотел без крайней необходимости рассказывать о вашей связи с Донной. Но это обвинение принять рискну.
– Дело не только во мне и конгрессе, – сказал Уитмор. – Видишь глобус? Послушай, у нас есть осложнения в таких местах, о которых ты даже не слышал. И будь уверен, другая сторона воспользуется ими, видя, что дома меня режут под корень. А если они начнут теснить, я отвечу тем же. Так и начинаются войны. Подумай об этом. То, что ты делаешь, может надолго испортить судьбу страны.
– Если вы находитесь над законом, ее судьба испорчена навсегда, – ответил Нортон.
– Это твое последнее слово?
– Пожалуй.
– И ты так уверен в себе, что рискнешь расколотить страну, лишь бы настоять на своем?
– Нет, я так в себе не уверен, – сказал Нортон. – Мне страшно до смерти, что я делаю не то. Но я напряженно думал, принял решение, и, пожалуй, это решение единственное, с которым я могу жить.
– А что, если я не стану играть в твою игру? – вдруг спросил Уитмор. – Если я скажу Кифнеру, что расследование должно касаться только Ника, и министр юстиции меня поддержит?
– Тогда я позвоню Гейбу Пинкусу и расскажу все, что знаю, включая этот разговор. В любом случае эта история станет известна. Но лучше, если от вас.
Президент вздохнул, тело его, казалось, слегка обвисло.
– Для этого потребуется время, – сказал он.
– Двадцать четыре часа я буду молчать, – сказал Нортон. – До завтрашнего полудня. К тому времени вы успеете собрать пресс-конференцию.
– Ты хочешь присутствовать на ней?
– Не особенно, – сказал Нортон. – Посмотрю по телевизору.
– А что станется с тобой, Бен? – спросил президент. – Когда все будет позади?
– Не знаю, – ответил Нортон. – Наверно, вернусь в Северную Каролину и займусь адвокатской практикой.
Уитмор в изумлении поглядел на него, потом внезапно встал. Решение было принято, встреча окончена.
– Ну что ж, кажется, все. Ты крепкий орешек, Бен. Жаль, что ты не на моей стороне.
– На вашей, мистер президент. Честное слово, на вашей.
Они обменялись рукопожатием, и секунду спустя Нортон покидал Белый дом, как ему казалось, навсегда. Когда он вышел из ворот и пошел по Пенсильвания-авеню, ему, как жене Лота, захотелось оглянуться в последний раз, но в то же время было страшно, и поэтому он шел, не оглядываясь.
32
Звонок раздался без десяти одиннадцать. Нортон неохотно снял трубку – он перестал давать интервью, – но репортер оказался его вашингтонским знакомым, Нортон с уважением относился к тому, что он пишет, и решил поговорить с ним.
– Бен? Как там дела?
– Все отлично, Билл.
– Ты занят?
– Не особенно. Чем могу быть полезен?
– На будущей неделе начинается суд, и я решил написать о тебе. Главный свидетель возвращается в Вашингтон и все такое. С твоего отъезда прошел почти год. Люди интересуются, как ты там.
– Билл, я ничего не могу сказать для печати. Всякая гласность на этой стадии может повлиять на ход процесса, пойти на такой риск я не могу.
– Давай тогда поговорим о том, как тебе живется. Без связи с процессом. Просто расскажи, чем ты там занимаешься.
– Я адвокат в маленьком городке, вот и все. Контора моя находится на втором этаже старого дома, выходящего фасадом на здание суда округа Вене. Из окна видна площадь с цветущим кизилом, в центре ее памятник павшим конфедератам, на скамейке под ним целыми днями сидят старики, жуют табак, строгают ножами палочки и рассказывают небылицы. Во второй половине дня я выступаю на процессе по оскорблению личности. Потом встречаюсь с владельцем табачной фермы, желающим изменить завещание. Вот так и идут дела.
– И ты доволен такой жизнью?
– Доволен, как свинья в клевере.
– У тебя не возникает желания вернуться в Вашингтон?
– Билл, помнишь, что говорит Гек Финн в конце книги? «Мне этого не стерпеть. Я уж пробовал». Такое же отношение у меня к Вашингтону. Я уже пробовал.
– Как Энни? Привыкает к деревенской жизни?
– Она от нее в восторге. Пишет роман. Кроме того, занимается садом и много ездит верхом. Мы играем с друзьями в бридж. По воскресеньям, если позволяет погода, ездим рыбачить на озеро. Простая жизнь – тут не о чем писать.
– По-моему, как раз есть о чем, – сказал репортер. – В твоем положении взять и выйти из игры. Черт возьми, при своей известности ты мог бы получить любую работу, какую захочешь.
– Я же говорю тебе, что получил работу, какую хотел.
– Ладно, Бен, увидимся во время процесса, а после его окончания я съезжу навестить тебя. Думаю, что можно будет сделать материал для воскресного выпуска.
– После процесса было бы гораздо лучше, – сказал Нортон.
Выглянув в окно, он увидел, что из здания суда вышел судья Харпер и быстро идет через площадь.
– Билл, я вынужден положить трубку. У меня встреча с человеком, которого нельзя заставлять дожидаться.
– Что-нибудь любопытное?
– Пока не знаю. Это судья Харпер, местная политическая сила. Насколько я помню, он всегда был чем-то вроде милостивого диктатора. Думаю, что он хочет заполнить мною свободное место в комитете демократической партии округа Вене. Чего мне не особенно хочется, потому что я не уверен, что остался демократом. Скорее, представляю из себя что-то вроде анархиста. Как бы там ни было, он уже поднимается по лестнице, и я кончаю разговор.
– Увидимся на процессе, – сказал репортер. – Пока.
Нортон положил трубку, вздохнул и пошел открыть дверь судье Харперу.
– Здравствуйте, судья.
– Доброе утро, Бен. Выглядишь ты хорошо.
– Вы тоже.
Нортон не льстил. Судья был высоким, сухопарым, седовласым; за тридцать с лишним лет, что Нортон знал его, он не прибавил в весе ни фунта.
– А как твоя милая жена?
– Прекрасно, судья. Она шлет вам привет.
Они сели, и Нортон молча ждал, пока судья раскурит трубку. Ему нравился этот старик. Можно было сказать, что, помимо всего прочего, он реакционер и расист, но ему была присуща некая чистота и он был беззлобным. Сын его, погибший в 1965 году во Вьетнаме, был лучшим другом Нортона.
– Вот что, Бен, – сказал судья, когда трубка задымила. – Кажется, на будущей неделе ты едешь в Вашингтон на процесс?
– Да.
– Как думаешь, долго продлится суд?
– Говорят, что может затянуться на два месяца, – сказал Нортон. – Я надеюсь вернуться раньше.
– Но ты главный свидетель обвинения, так ведь?
– Видимо, да. Это – сложное дело.
– Чем, по-твоему, оно кончится? Это допустимый вопрос?
– Допустимый, – сказал Нортон. – Только я не знаю, как на него ответить. По-моему, исход суда предсказать невозможно. На скамье подсудимых три заговорщика-сообщника: Эд Мерфи, Ник Гальяно и Уитни Стоун. Обвинение представлено мною, Кифнером и еще несколькими свидетелями, поэтому дело основано на косвенных уликах. Наличие заговора всегда трудно поддается доказательству. Ник Гальяно – он уже сознался в непредумышленном убийстве, терять ему почти нечего – утверждает, что во всем повинны они с Риддлом. А Эд Мерфи и Уитни Стоун все отрицают. Исход дела будет зависеть от того, кому поверят присяжные.