— Я из этих мест — с детства все дырки в вашем заборе знаю.
— Кухарчук, сгною! — покрывая танковый грохот, заорал полковник. — Заткнуть, твою мать, все дырки в заборе!
— Есть заткнуть, твою мать, дырки в заборе! — кинул руку к фуражке подскочивший прапорщик и с двумя солдатами скрылся за пеленой дождя.
— Ох, неспроста этот щенок и американец в зону проникли, — предчувствуя неприятности по службе, кряхтел, как от радикулитной боли, полковник. — Навел кто-то, мать-перемать, с их перестройкой и гласностью!
— Иван Митрофанович, закончите погрузку, эшелон тщательно замаскируйте и под усиленной охраной отгоните на запасную ветку. Держите гам на парах до дальнейших указаний из Москвы! — протянул ему руку Савелов.
— Понял, не дурак. А вы куда в дождь-то?
— В нее, Первопрестольную!
— Эх, жалкую! — вырвалось у полковника. — Моя Настась Терентьевна, поди, пельмешки накатала да ушицу сподобила.
— В другой раз, Иван Митрофанович, — садясь за руль серой «Волги», пообещал Савелов и кивнул на репортера: — Документы и его бебихи я забираю — проверим, что он там нащелкал... Самого, под мою ответственность, спрячь у себя так, чтоб никто о нем недели три не пронюхал. Повторяю, никто.
— Нешто не понимаю! — козырнул полковник и поднес к губам рацию: — Первый пост, выпусти с территории серую «Волгу».
— Эх-ма! — глядя вслед рванувшей с места машине, вздохнул полковник. — И ночь, и дождь, а службу казенную справляй, не сачкуй! Эй, Фролов, мать-перемать, легче стрелой майнуй, легче — троса порвешь! — вскинулся он, увидев закрутившуюся на стропах стальную громадину.
— А что мне будет, батя? — подал голос репортер. — Я неделю назад женился!..
— Он женился, говнюк мокрогубый!.. Родину за доллары!.. — сорвался полковник и, по-мужицки, ударом в ухо опрокинул его в грязь. — Дырка в заборе!.. Обосрал перед пенсией на все войска! Мать-перемать, ты у меня еще пожалеешь, что на свет родился!.. Прапорщик Чернуха, в подвал второго ангара его, и чтоб о нем глухо было, как в танке!
— Есть как в танке! — козырнул подскочивший двухметровый прапорщик и, схватив репортера за шкирку, как щенка, поставил на ноги. — Шире шаг, чмо позорное, а то откоммуниздю так, что твоя голощелка мимо пройдет — не узнает...
* * *С трудом справляясь с заносами на разбитой грунтовке, Савелов гнал «Волгу» к перемещающимся по горизонту огням трассы. Перед самой трассой он остановился на обочине и поменял у машины номерной знак. Старый знак забросил в затянутое мазутом озерцо.
Разрывая фарами исходящую проливным дождем ночную темень, серая «Волга» на бешеной скорости выскочила на трассу Москва — Саратов и понеслась мимо спящих деревень и небольших городков, обдавая на обгонах веерами грязной воды попутные машины, заставляя шарахаться к обочине встречные грузовики и легковушки.
Савелов понимал, что американский журналист такой же журналист, как сам он — Папа Римский. Обычный прием спецслужб всего мира: разведчик-профессионал, действующий под крышей информационного агентства. Однако для профессионала их агент сработал почему-то слишком грубо, — недоумевал Савелов. — Почему?.. По-видимому, в ЦРУ все же заподозрили, что идущая ни шатко ни валко модернизация бронетехники в Архангельске и Мурманске — отвлекающий маневр от основной операции. Про Саратов они пронюхали, по-видимому, слишком поздно, вот и решились действовать внаглую, ковбойским наскоком... Черт нас еще дернул красить танки в цвета пустыни! — скрипнул зубами Савелов. — Тут не надо быть разведчиком-профи, чтобы понять, куда и кому они предназначены.
Он хорошо понимал: если американцу удастся добраться до филиала своего агентства в Москве, до американского или какого-либо другого западного посольства, то тщательно подготовленная и далеко зашедшая операция «Рухлядь» провалится с треском, похоронив под собой не только братьев Толмачевых и подполковника Савелова, но и многих других, чьих имен и чинов он, слава богу, не знает и, по-видимому, никогда уже не узнает. А визг, который поднимут на съезде Верховного Совета доморощенные демократы из «Межрегиональной группы», представить не трудно — дело кооператоров из АНТа всем покажется просто детским лепетом.
Устав от монотонного движения щеток и секущих лобовое стекло дождевых потоков, Савелов нажал на панель магнитофона. Салон «Волги» заполнился стрекотаньем автоматных очередей, рокочущим грозным басом ДШК, отзвуками дальних снарядных разрывов... В звуки боя неожиданно вплелись звон стаканов, смех и грубоватые голоса мужского застолья. Потом сквозь них пробились переборы гитарных струн и негромкий, но выразительный голос майора Сарматова:
...За хребтом Гиндукуш обняла нас война,
Свой отмерила каждому срок.
Там на знойных отрогах и в ущельях без дна,
Пробивалась трава сквозь горячий песок.
Впереди замаячила в дожде светлая «Нива». У Савелова, как перед боем, застучало в висках. Включив дальний свет фар и увеличив скорость, он попытался прочитать ее забрызганный грязью номер, но, поняв, что это не удастся, решительно пошел на обгон. «Волга» на бешеной скорости настигла «Ниву» и, с размаху ухнувшись в дорожную лужу, обдала ее грязью до самой крыши. Из «Нивы» высунулись рассвирепевшие от такой наглости сыны Кавказа. Размахивая кулаками, они устремились в погоню, но откуда им было знать, что под капотом на вид серийной «Волги» работал двухсотсильный двигатель от «Мерседеса». Поняв, впрочем, тщетность своих усилий, преследователи быстро отстали.
Летела навстречу дорога, смахивая дождевые потоки и грязь, ритмично ходили перед глазами Савелова, всматривающегося в черноту ночи, автомобильные щетки. Звучал из магнитофона голос Сарматова:
Пробивалась трава и чиста и горька.
Уносила в Россию солдатские сны.
Пробивалась трава и чиста и горька.
Чтоб пожарищем лечь под колеса войны.
И вдруг в лобовом стекле, в струях дождя померещилось Савелову и лицо самого майора Сарматова. Он смотрел на него из промозглой черноты печальными и мудрыми глазами, как смотрят старики ветераны на зеленых лейтенантов, впервые примеряющих к мальчишеским плечам золотые погоны.
Хлестанувшие по стеклу брызги от колес встречной машины на некоторое время размыли изображение Сарматова, но по-прежнему продолжал звучать из магнитофона его голос:
То военный приказ, офицерская честь,
Нас позвали в жестокий бой.
О бесстрашии нашем весть
К вам придет с той полынь-травой...
С той полынь-травой и травой-бедой,
С той печаль-травой.
С травой памяти и забвения.
Отзвучали последние аккорды гитары, справились щетки с грязью на лобовом стекле, и вновь за ним померещился Савелову майор Сарматов.
— Ты был на войне, как у себя дома, Сармат, — боясь, что он исчезнет, заторопился Савелов. — Ты знал, как на ней остаться человеком?
— Знал от своего деда, казачьего есаула, — ответил из дождевых струй Сарматов. — Если в бою есть хоть малая возможность не убивать — не убивай, — учил меня дед. — И тем неубиением ты спасешь не только чужую жизнь, но и свою человечью душу.
— А если нет этой малой возможности?
— Тогда... Тогда не я судья тебе, капитан Савелов.
— А кто тогда мне судья?
— Ты сам!
— Ты вовремя погиб, Сармат... Ты не познал позора безоговорочной капитуляции Великой нашей Державы в Европе. Тебе не пришлось служить верой мародерам и политическим прохвостам, подло, без боя сдающим ее теперь на погибель заклятым врагам.
— Вина за то на живых и на мертвых.
— Мертвые сраму не имут.
— Имут, Савелов. Живые — перед живыми. Мертвые — перед Историей, а История всегда пишется большой кровью, и всегда так было: виноваты у нее — подло преданные и побежденные.
— Что нам, преданным и побежденным, до Истории, Сармат!.. Мы каждый день видим ветеранов Второй мировой, копающихся в мусорных баках в поисках куска хлеба, искалеченных солдат-афганцев, под бренчание гитар выпрашивающих милостыню в грязных подземных переходах.
— Предъявите счет за них тем, кто на их крови и увечьях сделал себе карьеру и баснословные деньги.
— У таких власть, они раздавят любого, кто осмелится пойти против них... А мне надо еще успеть воспитать сына — твоего сына, Сармат...
— Суров удел русского воина, Савелов, — самой жизнью, израненным, искалеченным телом, унижающей нищетой оплачивать настоящее и будущее многострадального Отечества, не получая от него ничего взамен. Так было всегда и так есть... Я не о подонках и трусах, капитан, я о тех, кого женщины для сохранения рода и государства нашего еще рожают мужчинами.
— А надо ли, командир, отдавая наши жизни, сохранять то, что, может, сохранять не следует?.. В конце концов, чем мы с тобой обязаны этому государству?
— Это решает каждый сам для себя... Снова грязный веер воды хлестанул по лобовому стеклу машины и смыл изображение Сарматова.
— Кажется, я схожу с ума от того, что мне предстоит сделать!.. — подумал Савелов. — Опять начались галлюцинации...
До рези в глазах всматривался он в исходящую проливным дождем темень, но Сарматов из нее больше не появился.
«Жаль! — подумал Савелов. — Мне о многом еще надо было спросить тебя, командир!.. Черт, куда же запропастилась паскудная белая „Нива“ с блондинистым американцем! — чертыхнулся он. — Хорошо, если янки сейчас кормит клопов в какой-нибудь оставшейся позади захолустной гостинице, а если, путая след, прорывается в Москву неведомыми проселками, то лучшим способом отмыться от дерьма для тебя, новоиспеченный подполковник Савелов, будет пуля в лоб. В этом случае хоть похоронят по-людски...»
Дождь закончился под утро. Синие осенние сумерки постепенно выявили беспредельные степные перекаты со стогами сена и золотистой соломы, ровные квадраты защитных лесополос. С речных пойм, заросших камышом и красноталом, потянулись на дорогу ватными хлопьями туманы. Разрывая их, серая «Волга» продолжала упрямо наматывать на колеса бесконечные русские версты.
Когда стали слипаться от усталости глаза, Савелов остановил машину на обочине и достал термос. Он приготовился к долгому ожиданию, но едва успел сделать глоток горячего кофе, как сзади из тумана выскочила белая «Нива» и не сбавляя скорости пронеслась мимо. Номера Савелов не успел прочитать, но успел рассмотреть сидящего за рулем белобрысого мужчину в кожаной куртке с капюшоном.
«Янки! — понял он. — Где-то в кустах или в стогу сена до рассвета отсиживался. Побоялся мистер-твистер гнать скифской дождливой ночью по жуткому рашенбану!»
Оставив на обочине смазанные следы протекторов, серая «Волга» устремилась в погоню за белой «Нивой».
Промелькнули за окном встречные грузовики, доверху наполненные сизыми вилками капусты, потом группа доярок на велосипедах, направляющаяся к утопающей в бурьянах молочной ферме. А тут, как назло, выполз на дорогу трактор «Кировец», тянущий прицеп с силосом, и Савелову, чтобы уклониться от лобового столкновения с ним, пришлось нырнуть в кювет и потом с трудом по раскисшему чернозему выбираться из него... Но вот через час бешеной гонки впереди наконец снова замаячила белая «Нива». Савелов выжал из своей «Волги» все, что можно было из нее выжать, и скоро уже смог прочитать номерной знак «Нивы»: МТ 68-39.
«Сам я, конечно, такие пакостные дела не делал, но знаю: главное в них — не наматывать сопли на кулак, не думать о последствиях, а на чистом голубом глазу просечь, в какой момент дело сделать», — вспомнил Савелов совет бывалого капитана Бардака — инструктора из дивизии ОМСДОН, в которой он вместе с Сарматовым начинал тянуть лейтенантскую лямку.
— Последую твоему совету, Иван Лукич, — решил Савелов и, сбавив скорость, пристроился «Ниве» в хвост. Километров через пять показался мост через затянутую молочным туманом довольно широкую реку. По обе стороны моста тянулся невысокий металлический парапет.
«В самый раз, — решил Савелов. — Трасса пустая, населенных пунктов не просматривается...»
«Волга» взревела двигателем и пошла на обгон. Когда она поравнялась на параллельных курсах с «Нивой», Савелов разглядел за ее рулем удивленное лицо заросшего щетиной белобрысого мужчины. Пропуская «Волгу», тот покрутил пальцем у виска, потом бросил свою машину на крайнюю правую полосу.
На середине моста «Волга», корпуса на четыре обогнавшая «Ниву», нырнула вправо и резко тормознула. Раздался визг тормозов... В зеркале заднего обзора Савелов видел, как «Ниву» крутануло на мокром асфальте и с размаху бросило на ограждение моста Проломив его, она перевернулась и боком рухнула в реку, взметнув над мостом каскад брызг. Савелов бросился к пролому... Место падения «Нивы» обозначилось мутным масляным пятном, шлейфом крови и пузырями воздуха.
«Можешь поздравить себя, Савелов, — без особой радости подумал он. — Пуля в лоб пока откладывается...»
Он хотел было уже отойти от пролома, но, к его удивлению, среди пузырей воздуха показалась голова человека. Оглянувшись по сторонам, выплывший из глубины человек, загребая одной рукой, медленно поплыл к склонившимся над рекой прибрежным ивам. Савелов оцепенело наблюдал за ним с моста.
Он понял, что ему сейчас надо решиться на самое страшное...
Сняв с предохранителя пистолет, он прицелился было, но вовремя вспомнил еще один совет бывалого капитана Бардака: «Сам я, конечно, таких пакостных дел отродясь не делал, но знаю, что следов в них в виде пули или ножа оставлять нам никак нельзя. Руки-то нашему брату для чего дадены?»
Сбросив оцепенение и больше не раздумывая, как ему поступить, Савелов сбросил на асфальт пальто и прыгнул в реку. Обжигающего холода воды он сразу не почувствовал, но зато вскоре почувствовал на своем горле пальцы пловца.
«Янки — не промах!.. После такого полета и сразу — за горло, — отрывая его сильные пальцы, подумал Савелов. — Но нас тоже кой-чему учил бывалый капитан Бардак. Посмотрим, мистер-твистер, кто кого...»
В своих силах он был уверен, так как много лет занимался водным поло. Почувствовав серьезность противника, о нападении пловец больше не помышлял. Вынырнув на поверхность, он сразу устремился к берегу. Савелов обогнал его и, набрав полные легкие воздуха, снова ушел в глубину. Когда перед его глазами мелькнули ноги пловца, он вцепился в них мертвой хваткой и увлек их хозяина в роковую глубину. Белобрысый отчаянно вырывался, но Савелов тянул его за собой до тех пор, пока не прижал голову своей жертвы к илистому дну реки.
Американец еще с десяток секунд отчаянно пытался вырваться из его рук, но скоро сопротивление стало ослабевать. Зажав в скрюченных руках пучки водорослей, он еще несколько раз дернулся и затих. Убедившись, что в его легких не осталось больше воздуха, Савелов вынырнул на поверхность и поплыл к склонившимся над берегом ветлам. Со ствола ближнего дерева огляделся по сторонам. С трассы не доносилось ни звука, лишь где-то далеко-далеко в полях стучал с перебоями движок трактора. Из лощин и от реки на окрестные поля ползли клочья сизого тумана.
С трудом он заставил себя взглянуть на реку: над местом, где упокоился на дне американец, кружились, похожие на золотых рыбок, желтые ивовые листья. И вдруг Савелов вспомнил другую реку — великую северную, по которой на белой льдине уплывал в океан раскинувший по сторонам руки, застреленный им человек в зэковской одежде.
«Он был похож на черный крест, — вспомнил Савелов. — Тогда Сарматов, Алан Хаутов и Ваня Бурлак смотрели на меня, как на прокаженного, будто они не знали, что зэк так и так был приговорен к „вышке“. Не мог же я сказать им тогда, что мне, потомственному интеллигенту в нескольких поколениях, сыну известного академика, мне, вопреки всем семейным традициям выбравшему военную карьеру, необходимо было понять: для меня ли она. Ведь предназначение офицера — война, значит — убийство... Я тогда не понял, почему для ребят сразу стал изгоем? Лишив только что в этой реке, которой я не знаю даже названия, жизни человека, я только сейчас, кажется, начинаю понимать, как они тогда были правы...»