Снегопад не унимался. Над морем сгущалась ночная мгла. В непрерывном тревожном ожидании крутились над рубкой корабля мощные антенны. У зеленых мерцающих экранов локаторов несли вахту штурман и его помощники. В глубокой шахте трюма, не отрываясь от эхолотов и наушников, напряженно вслушивались в шумы моря слухачи-акустики. А на мостике, не доверяя самым современным приборам, всматривался в непроглядную мглу старый опытный капитан, уводящий стальную громадину в штормовую ночь, все дальше и дальше от родных неласковых берегов.
Эту ночь стая диких перелетных гусей провела, крыло к крылу, на верхней палубе у кормы парома. Пассажиры и матросы, обслуживающие судно, оберегали покой птиц и не приближались к ним.
Снегопад прекратился только перед рассветом. Когда над очистившимся от снеговых туч морем заиграли первые краски утренней зари, стая гусей, подчинясь призывному клекоту вожака, снова встала на крыло. На заснеженной палубе остался лежать лишь один их серый собрат. Кружась над паромом, гуси долго звали его пронзительными и скорбными криками. А он, ослабевший, напрасно растрачивая последние силы, кричал и бился крыльями в окровавленный снег. Взлететь в небо ему было уже не суждено, и, видимо, поняв это, гусь покорно смирился со своей участью. Раскинув по снегу обломанные о палубу крылья и вытянув вперед шею, он смежил глаза и перестал отвечать на призывные крики. Сделав над палубой еще несколько кругов, вожак выстроил стаю в клин и повел его навстречу заигравшей над морем заре.
* * *Проснулся Савелов в полдень и долго не мог прийти в себя от страшного сна, который все еще заставлял биться в бешеном ритме его сердце и сжимал гортань.
В его сне великая северная река опять уносила на льдине раскинувшего крестом руки, застреленного им зэка. Под крутым берегом льдину закрутила огромная воронка черной воды, и она раскололась на мелкие осколки, в которых закружилась, неумолимо приближаясь к центру водоворота, похожая на крест фигура зэка. «Еще чуть-чуть — и ревущая пасть воронки поглотит этот крест», — подумал Савелов, прыгая с обрывистого берега ему на помощь. Черная вода подхватила его и закружила с безумной скоростью среди ледового крошева. Он никак не мог дотянуться до раскинутых в стороны рук застреленного им человека. Зэк подмигивал ему белыми глазами и скалил в жутком смехе сгнившие, цинготные зубы. В конце концов Савелову удалось каким-то образом схватиться за его скрюченные пальцы, но они почему-то вдруг налились силой и оказались окровавленными пальцами американского разведчика Эдди Клосса. Тот сомкнул их на горле Савелова и потянул его за собой в жерло водоворота, в котором исчезали большие льдины вместе с людьми, стоящими на их поверхности. В этих людях Савелов узнал «Купавну» с незнакомыми ему четырьмя мужчинами в масках, Ваню Бурлакова, Алана Хаутова, капитанов Прохорова и Морозова, старлея Харченко — всех тех, кто остался в горах и предгорьях Гиндукуша. Майора Сарматова почему-то среди них он не увидел, но зато увидел своего отца, академика Савелова. Тот, перед тем как навсегда исчезнуть в зияющей черной пасти, погрозил ему кулаком и прокричал сквозь нарастающий рев воды: Аз воздам!.. Помни, Вадька!.. Аз воздам!!!
От этих слов отца Савелов проснулся. Он не сразу сообразил, что находится в каюте корабля, увозящего его к чужим берегам. А когда сообразил и вспомнил все события вчерашнего дня, то застонал от подкатившей к сердцу невыносимой тоски. «Обратной дороги нет для тебя отныне, Савелов! — с предельной ясностью понял он. — Нет, хоть ты волком вой».
Происшедшее этой ночью между ним и очаровательной рыжей немочкой вызвало у него злость и на самого себя, и на нее.
Урсула, неожиданно появившаяся из душевой комнаты, застала его врасплох. Не стесняясь своей вызывающей наготы, она обвила влажными после душа руками его шею и ласковой кошкой потерлась щекой о его небритую щеку.
— Гутен таг, герр Зильбербард! — шутливо промурлыкала она — Вам кофе в постель, мой господин, или сначала примете душ?
— Что, уже день? — холодно отстранился он и, взглянув на часы, потянулся к стоящему на тумбочке радиоприемнику. — Послушаем по «Маяку» новости из Москвы, фрау.
Накинув на себя халатик, обиженная исходящим от него холодом Урсула ушла в другую комнату готовить кофе и бутерброды из консервированной ветчины. В двери она повернулась и смущенно сообщила:
— Учти, мой господин, киндер Зишка проспит еще целый час.
— Опять снотворное?
— Пришлось, — кивнула она. — По утрам уборщики убирают каюты.
Диктор между тем бесстрастно перечислил все основные новости из далекой, оставшейся за морем, заснеженной Москвы, но новостей, которых ждал и боялся Савелов, он не услышал. Не было их и в сообщениях корреспондентов из других стран.
«Слава богу! — с облегчением подумал он, и сразу улетучилась злость на Урсулу. — Коли не гремит скандал на всю вселенную, значит, корабли прошли через Босфор и Дарданеллы. Значит, не все еще потеряно... К тому же, рыженький агент Толмачева — экстра-класс: что ноги, что грудь, что все прочее», — невольно залюбовался он Урсулой, вошедшей с подносом в руках.
— Битте, герр Зильбербард, — перехватив его жадный взгляд, вспыхнула и инстинктивно запахнула халатик Урсула. Потом она протянула ему поднос с кофе и бутербродами. — Кушай — тебе понадобится еще очень много сил, чтобы...
— Чтобы любить тебя? — засмеялся он. — Да-а, чтобы любить тебя каждую ночь, действительно, милая фрау, надо много сил.
Она покраснела и улыбнулась беззащитной улыбкой:
— Не смейся, пожалуйста, надо мной, Вадим. Я очень долго не была с мужчиной. Ни с одним, понимаешь, после Пауля.
— Прости за пошлость, — смутился он. — Я не хотел тебя обидеть.
— Хотел, — покачала она головой. — Теперь, когда опасность позади, ты, вероятно, ломаешь голову, как избавиться от нас с Зигфридом?
— Зачем мне избавляться от вас?
— Кто мы тебе — чужие. А силы тебе и мне понадобятся, чтобы из огня не угодить бы в полымя.
— О чем ты?
— Мы казенные люди, Вадим, давай назовем вещи своими именами... Ты, конечно, понимаешь, что нашу добропорядочную немецкую семью «контора глубокого бурения» образовала еще и для того, чтобы ты всегда был у нее как на ладони.
— Таковы правила игры...
— После сегодняшней ночи я не хочу быть просто твоей тенью... Тенью на долгие годы...
— Ты уверена, что на долгие годы?
— Так мне сказали...
— Кто, конкретно?
— Лично генерал Толмачев.
«Если так, значит, судьба ревнивого мавра подполковнику Савелову в ближайшем будущем не планируется, — мелькнуло у него, и сразу будто гора с плеч свалилась. — Зря я на Толмачева грешил. Зря!» — подумал Савелов, коря себя за излишнюю подозрительность.
— Вадим, — после долгой паузы подняла она на него глаза. — Скажи правду — ты женат?
— Разбежались неделю тому. Ей не нужна Германия, а я, признаться, никогда не был ей нужен.
— Она красивая?
— Не помню. Еще есть вопросы?
— У матросов нет вопросов! — засмеялась она и, запустив в него подушкой, закрутила колесо настройки радиоприемника. — Хочу музыки! Хочу танцевать, герр Зильбербард!
Сквозь треск и хрипы эфира ей наконец удалось поймать мелодию из «Шербурских зонтиков». Но едва она закружилась по каюте в плавном, не имеющем названия танце, как эфир опять наполнился треском и прозрачную мелодию «Шербурских зонтиков» вытеснил информационный выпуск какой-то русскоязычной радиостанции.
«...сегодня ночью в Москве на семьдесят восьмом году жизни скоропостижно скончался от обширного инфаркта миокарда выдающийся советский ученый, философ-марксист, лауреат Ленинской и двух Государственных премий, Герой Социалистического Труда, академик Академии наук СССР Савелов...» — и опять эфир заполнил сплошной треск, через который голос диктора прорывался лишь на несколько секунд и опять тонул в сплошном треске: «...внесший большой вклад в развитие теории и практики марксистско-ленинской науки. ...жизнь академика Савелова была отдана Коммунистической партии и советскому народу. ...ЦК КПСС и советское правительство выражают глубокое соболезнование родным и близким покойного. ...некролог подписали руководители партии и правительства».
— О боже! — вырвалось из стиснутых зубов Савелова.
— Что с тобой? — увидев его лицо, вскрикнула Урсула. — Тебе плохо, Вадим?
— Оставь меня! — простонал он и скрылся в душевой комнате.
Полоснувшую, будто ножом, боль в груди Савелову не помог заглушить даже ледяной душ. Заглянувшая через несколько минут в душевую Урсула увидела его спину, содрогающуюся от рыданий. Она испуганно прильнула к ней губами и осталась стоять вместе с ним под ледяными струями. А когда он понемногу успокоился, она набралась храбрости и спросила:
— Прости, я не все разобрала. Кто он тебе, тот академик?
Савелов рывком прижал ее к груди, будто хотел заслонить собой от кого-то или от чего-то очень страшного.
— Отец, — прошептал он. — Десять дней назад он сказал мне, что по помойке, именуемой жизнью, каждый из нас, смертных, бредет в одиночку. Мой умный, мой нелепый старикан, понимаешь, он и ушел от меня — в одиночку. Только я один виноват в его уходе...
— Не вини себя, Вадим.
— Виноват... Понимаешь, вчера они упустили нас на дороге в Москву. Сегодня ночью пришли к нему за нами, на улицу Грановского. Матерились, хамили... Во время обыска все перевернули в доме...
— У него были проблемы с сердцем?
— Проблемы были с душой. Что поделаешь — тектонические сдвиги истории... Сердце моего мудрого отца разорвалось от страха за меня.
— Мужайся, Вадим. К сожалению, мы ничего не можем изменить...
В дверь громко постучали, и в коридоре кто-то громко объявил:
— На горизонте — Варна. Трэба сдаты каюты, громодяны.
Через час, под пронзительные крики чаек паром огромным утюгом устало вполз в затянутую голубой дымкой бухту Варны. Над ней нависал золотой подковой расцвеченный буйными красками южной осени древний город.
Приветливые болгарские пограничники довольно быстро проштамповали паспорта путешествующих немецких супругов Урсулы и Эдварда фон Зильбербард и посоветовали им непременно увезти с собой в Германию бочонок-другой местного вина из винограда урожая этого года.
За двое следующих суток немецкая супружеская чета фон Зильбербард с сыном Зигфридом без особых треволнений пересекла на белом «БМВ» горящие осенней позолотой Румынию и Австрию, чтобы наконец поужинать сосисками с капустой в приграничном немецком городке и выпить в уютном придорожном ресторанчике по кружке доброго баварского пива.
За ужином Савелов бегло просмотрел немецкую прессу. Некоторые публикации сообщали о кончине в Москве известного русского философа-марксиста Савелова и даже доброжелательно отзывались о его научных трудах. Но о скандале, связанном с прохождением через турецкие проливы крупнейшей партии бронетанковой техники из СССР, не было ни в одном издании.
* * *Германия. Мюнхен.
4 апреля 1991 года
Зима для семьи Зильбербард начиналась с полной неопределенности. Время шло, но подтверждений Центра о продолжении операции «Тамплиер», как то было условлено с генералом Толмачевым, не поступало, что заставляло Савелова нервничать и даже порой впадать в депрессию. Лишь в рождественские праздники на него вышел связник, но ничего утешительного не сообщил. Центр лишь рекомендовал «Щербинке», таким оставалось агентурное имя Савелова, обзавестись собственным домом и ждать дальнейших указаний.
— А на какие шиши обзаводиться домом и когда будут «дальнейшие указания», они не сказали? — спросил он связника, с виду более похожего на эстрадного артиста.
Тот ухмыльнулся и, тряхнув длинными, до плеч, волосами, ответил:
— Не сказали... Думаю, по причине того, что в «Конторе Никанора» давно уже не понимают, что делает их левая рука и чем занята правая.
— Хотите сказать, что в Центре такой же бардак, как и во всей стране?
— Ничего не хочу сказать, — ухмыльнулся связник. — Но советую не надеяться на Центр и переходить на подножный корм.
Связник оказался прав. Шли дни за днями, но Центр словно забыл о них.
Некоторое разнообразие в монотонную зимнюю жизнь семьи Зильбербард внесли покупка и обустройство дома в пригороде Мюнхена, на что, правда, ушли почти все деньги. «Из-за политического бардака в России Центру пока не до нас, — успокаивал себя и Урсулу Савелов. — Бывает, что разведчики ждут своего часа „икс“ десятилетиями».
— Бывает, — соглашалась Урсула. — Мне неудобно про это говорить, Эдвард, но хочу напомнить, что у нас не на что ждать этого часа, к тому же, какие мы с тобой разведчики? Извини, но мы попали в эту скверную историю, как куры в ощип. Как говорил мой покойный муж Пауль, «если мавр сделал свое дело, кому потом дело до этого мавра?..»
— Ты можешь предложить что-то путное? — резко обрывал он. — А если нет, то помолчи лучше, милая фрау. Зачем зря затевать этот разговор?
Урсула вспыхивала до корней рыжих волос и сразу замыкалась в своей комнате, а он уходил излома и часами бесцельно слонялся по городу.
Однажды в февральскую слякоть Савелов зашел в «Хофбраухаус» — шумную пивную в центре Мюнхена, в которой он часто коротал время за кружкой «Левенбрау». На этот раз его внимание сразу привлек пожилой мужик в мятом пиджаке с красными рачьими глазами. Мужик из литровой кружки потягивал пиво и со смаком, как это делают только русские, заедал сушеной воблой.
«Интересно, этот тип из Москвы или Тамбова? — неприязненно подумал Савелов, присаживаясь за соседний столик. — Во всяком случае, на зарубежного агента КГБ и русского коммерсанта он не тянет».
Мужик перехватил взгляд Савелова на воблу и великодушно протянул ему очищенную тушку.
— Попробуй, немчура. На закуску к водке ничего нет лучше соленого огурца, а к пиву, альзохен вей, нет ничего лучше воблы, — добродушно проворчал он по-русски. — Давай, давай, попробуй, фриц недобитый...
— Сам ты недобитый, — по-русски огрызнулся Савелов, но воблу взял.
— Русский? — совсем не удивился мужик и, не дожидаясь ответа, протянул руку. — Мишка Кригер — фартовый еврей, по погонялу Страшена.
— Почему Страшена?
— До того, как удалось свалить на землю обетованную, пришлось пять лет кантоваться на добровольно-принудительном поселении в Страшенах. Мерзкий городишко, должен сказать. Молдавский Мухосранск... Представляешь, там в кранах вода течет с керосином. Фу-у, гадость!.. А ты из каких?..
— Эдвард Зильбербард. Из южноафриканских немцев.
— Надо же... А по-русски шпрехаешь, будто из поволжских...
— Бабка русская была.
— А-а, бабка из поволжских...
— Из петербургских...
— Ну и хрен с ней, с твоей петербургской бабкой!.. Мишку Кригера сейчас другие бабки интересуют...
— На мели? — спросил Савелов, предчувствуя, что тот сейчас изложит какую-нибудь душещипательную историю про козни немецких эмигрантских властей, потом начнет цыганить у него дойчмарки.
— Можно сказать, даже на рифе, — ухмыльнулся Кригер. — А какой гешефт можно было поиметь!
— Ну и в чем дело? — заинтересовался Савелов.
— Ни в чем, а в ком — в бандитах... В обыкновенных «одноруких бандитах»... Гешефт — пальчики оближешь!
— Я мало смыслю в подобных делах, — сразу потерял к нему интерес Савелов, кляня себя за то, что ввязался в разговор с мерзким уголовным типом.
— Зато я смыслю, — опять ухмыльнулся Кригер. — Старухе Европе игровые автоматы приелись, а в белокаменной Москве они аборигенам еще внове. На любую цацку из западного загнивания они там бросаются, как мухи на говно. На одну марку, вложенную здесь, там навар — десять марок. А я тут еще с одной бельгийской фирмочкой договорился о поставке в Россию партии бэушных «бандитов». С бэушных-то гешефт был бы еще шикарней.
— И в чем ваша проблема?
— Ха, он еще спрашивает! — выдохнул Кригер. — Я прошлой осенью, за энную сумму в зеленых, уговорил двух лампасных пузанков из Западной группировки войск списать с их резервных складов аховую партию противогазов. Все свои бабки пустил на это дело... В земле обетованной меня свели с двумя посредниками, которые взялись толкнуть мои противогазы в Иран...