– Ладно, где он?
Лия беспомощно пожала плечами.
– Сказал, до шести он занят, а после снова позвонит.
– А сейчас у нас без четверти, будем ждать. – Турецкий подсел к столу и собирался под кофеек разложить пару пасьянсов, но, глядя, как Лия снова уткнулась в бумаги, передумал: – По лодочнику что-то новое есть?
– Отпечатки обоих трупов проверили. Это не Абрикосов.
– Уже хорошо.
– Я съездила к его отцу. В общем-то он достаточно плох, по-моему, в полном маразме, и я не знаю, насколько ему можно верить, но он говорит, что Абрикосов у родичей на Украине. Я отослала срочный запрос в Луганск, есть шанс уже завтра получить ответ. Если даже ответ будет отрицательным, Абрикосов уже объявлен в розыск, возможно, это нам что-то даст. Но, Александр Борисович, – Циклаури с сомнением посмотрела на «важняка», – объясните мне все-таки, вы на самом деле верите, что все как в том пресловутом анекдоте о киллерах, которые ждут банкира в подъезде и, когда он сильно опаздывает, начинают волноваться, не случилось ли с ним чего?
– То есть верю ли я, что готовилось два варианта убийства Вершинина, на водохранилище и около резиденции, а он погиб от случайной пули? – уточнил Турецкий. – Не верю, в данном случае понятие «верю» в принципе неприменимо, но я намерен отработать эту версию до конца. Более того, отрабатывать до конца будем и гораздо более неправдоподобные версии. Готовилось вообще три варианта, то есть и Яковлев оказался на шоссе не случайно. И даже предположение о том, что все эти три варианта или хотя бы один из них готовил сам Вершинин, тоже будем отрабатывать.
Лия сочувственно покосилась на него как на тяжелобольного.
– Вам, Александр Борисович, надо поговорить с Друбичем. Тогда по крайней мере от этого последнего вашего предположения вы точно откажетесь.
Зазвонил телефон, было 18.04, и звонил Осипов.
– Александр Борисович, минут через пять я подъеду к прокуратуре, можете спуститься?
– Уже иду. – Турецкий положил трубку и развернулся к Циклаури: – Вызывайте, Лия Георгиевна, своего Друбича. Пожалуй, я уже созрел для разговора с ним.
Осипов ждал Турецкого в смешной баклажанного цвета «Ниве», выйти из машины не захотел, наоборот, пригласил Турецкого внутрь, и тут же отъехал от ворот прокуратуры.
– У меня есть надежный информатор, – заявил он без предисловий. – Он утверждает, что мои ребята тогда в мае предотвратили не чеченский теракт, а покушение на Бутыгина и Шангина.
– Вау! – не смог сдержать удивленного возгласа «важняк». – Но при чем тут Шангин, его же тогда в Златогорске еще не было, или это другой Шангин?
– Тот самый. – Осипов сосредоточенно смотрел на дорогу, увозя Турецкого неизвестно куда. – Сергей Сергеевич Шангин, нынешний полпред. Только в мае он был еще министром – руководил цветной металлургией и приезжал в Златогорск. В принципе на комбинат, но какое-то заседание должно было пройти именно шестого, в воскресенье, именно в обладминистрации.
– Так, дальше?
– Взрыв готовили боевики Лещинского, и нетрудно догадаться, что заказ сделал губернатор Соловьев.
– Почему именно Соловьев? – спросил Турецкий.
– Потому что, во-первых, у Лещинского собственных интересов, пересекающихся с интересами Бутыгина, нет, он металлом не занимается, во-вторых, Лещинский в фаворе у Соловьева, я бы даже сказал, они довольно близкие друзья, а у Соловьева-то металлические интересы на первом плане, а в-третьих, мой источник уверен в том, что заказчик – Соловьев практически на сто процентов. – Он вдруг притормозил у тротуара и всем корпусом обернулся к «важняку». Было видно, что он очень нервничает, вены на лысой голове вздулись сильнее обычного, на лбу, несмотря на прохладу в машине, проступил пот. – Вы тогда говорили, помните, о людях, о спросе неудовлетворенном, о том, такой я человек или не такой... В общем, противно мне стало, ведь раз я об этом покушении знаю, значит, и еще полгорода либо знает точно, либо догадывается, а дело стоит. Полгода несуществующих чеченцев ищут. Но ведь скажи я все то же самое местному следователю... Эх, да что там говорить. Может, в Москве тоже не идиллия, но тут у нас настоящая вольница батьки Соловьева – разбойника и его прилипал-прихлебателей. Никто ведь против него даже рыпнуться не смеет.
– Так, значит, информация на самом деле старая, так, Петр Гаврилович?
– Ну дня три назад мне доложили, – признался омоновец. – Но мой человечек совсем недавно с боевиками Лещинского сблизился и почти сразу узнал, – значит, никакая это не тайна...
– А человечек надежный, под протокол подтвердит?
– Разумеется, подтвердит, только вы уж постарайтесь, чтобы все опять в песок не ушло.
В дверях прокуратуры Турецкий столкнулся с Мищенко. Тот сделал вид, что московского варяга в упор не видит, и попытался пройти мимо, но «важняк» его затормозил:
– Вы мне сами позволите поговорить с вашим Замковым или нужно обязательно ваше начальство привлекать?
– Да разговаривайте сколько угодно, – на удивление легко сдался Мищенко, правда, тут же выяснилась и причина этой легкости. – Он в Первой городской, в реанимации – обширный инфаркт. Причем уже второй. – Следователь даже не пытался скрыть ехидную улыбочку.
Вот урод, мысленно чертыхнулся Турецкий, доконал мужика и счастлив. Но в больницу все-таки поехал.
Замков действительно был в реанимации, но состояние его уже стабилизировалось. Турецкий минут пятнадцать обхаживал дежурного врача, потом завотделением, дошел до главврача, но выторговал-таки пять минут свидания с больным, клятвенно пообещав его не волновать, не перенапрягать и при первых же признаках изменения его состояния немедленно удалиться.
Замков не спал, бледный – нельзя сказать, как простыня, ибо простыни были серые в зеленый горошек, – осунувшийся, заросший клочковатой щетиной, он лежал, уставившись в потолок. Турецкий поймал себя на мысли, что ему его жаль. Не старый ведь еще, лет сорок пять, не больше, а уже второй инфаркт.
– Василий Степанович, – «важняк» подсел к кровати, – вы меня слышите?
Замков чуть скосил на него глаза и попытался разлепить пересохшие губы, но Турецкий его остановил:
– Молчите, вам нельзя разговаривать. – Он поднес к глазам больного свое удостоверение и на всякий случай представился еще и устно. – Я должен задать вам несколько вопросов, если хотите сказать «да» – моргните, если «нет» – моргните дважды, если не знаете ответа или не хотите отвечать – не закрывайте глаза, договорились?
Замков прикрыл глаза.
– Когда вас только арестовали, вы сказали губоповцам, что толовые шашки и взрыватели заказал вам какой-то буржуй, этот буржуй реально существует?
Замков снова прикрыл глаза – да.
– Вы знаете его имя?
Да.
– Вы назвали его губоповцам?
Нет.
– А чеченец на самом деле был?
Нет.
– Губоповцы заставили вас сказать о чеченце?
Да.
– Фоторобот вы выдумали?
Да.
– Вы пытались объяснить следователю, как все было на самом деле?
Да.
– Он вам не поверил?
Нет.
– Этот буржуй имеет отношение к какой-либо местной преступной группировке?
Замков нерешительно поднял брови и потом резко хлопнул ресницами.
– Не уверены, но скорее всего?
Да.
– Он объяснил вам, зачем нужна взрывчатка?
Да.
– Для строительных работ?
Да.
В дверь заглянул дежурный врач, и Турецкому пришлось закругляться. Он быстро задал последний вопрос:
– Если я гарантирую вам, что срок за соучастие в теракте вам больше не грозит, вы назовете имя буржуя?
Да.
– Док, когда он ориентировочно придет в себя настолько, что сможет говорить? – спросил «важняк» у врача.
Тот только неопределенно пожал плечами:
– Если все пойдет наилучшим образом, дня через три-четыре, а вообще все это непредсказуемо, может, и вообще никогда.
В дежурке медсестры пили чай и смотрели телевизор. Турецкий прошел было мимо, но, услышав обрывок фразы: «...заезжие московские умники из Генпрокуратуры...» – на минуту задержался. Шли местные новости, и в кадре был губернатор Соловьев собственной персоной. Степенно отвешивая каждое слово, он беседовал с земляками, как ни странно, о несостоявшемся майском взрыве.
«...Теперь они натужно фабрикуют против меня компромат. Дошло до того, что меня пытаются обвинить в организации покушения на уважаемого Эдуарда Сидоровича Бутыгина вкупе с полпредом президента Шангиным. Всякому здравомыслящему человеку ясно, что московские следователи просто выполняют заказ своего начальства: любой ценой разрушить авторитет Соловьева в крае. Но и их начальство, конечно, затеяло эту заранее обреченную на громкий провал возню не по собственной инициативе. В Москве многим не нравится, как у нас обстоят дела, не нравится, что я открыто отстаиваю интересы региона, не раболепствую и не иду ни на какие уступки в вопросах, ущемляющих интересы края. Я с негодованием отвергаю грязные инсинуации в мой адрес. А за клевету, подтасовку фактов и злоупотребление служебным положением сами следователи могут отправиться под суд».
«Опачки! – как любит говаривать Грязнов-младший, – приплыли». Турецкий просто обалдел. Как? Откуда? Почему именно сейчас и по телевизору? Что за феноменальная оперативность? Он ведь сам узнал обо всем каких-нибудь два часа назад и ни слова не сказал ни Циклаури, ни прокурору области – вообще никому не сказал. Мищенко доложился? Но и Мищенко не знал ведь, что разговор с Замковым нужен для проверки версии о Бутыгине – Шангине. Осипов – провокатор? Специально подослали или Осипова тоже использовали вслепую? Или на воре шапка горит? В смысле на Соловьеве. Поспешил отмежеваться, закатить скандал, наверняка и генеральному уже гневную телегу отправил.
Турецкий выбрался из больницы и позвонил в Москву Меркулову.
– Ну ты как всегда, – вместо приветствия вздохнул Константин Дмитриевич.
– Соловьев уже нажаловался? – уточнил «важняк».
– Два часа назад бумажка от него пришла, тебя он там чуть ли не матом кроет, ты что правда свидетелей подкупаешь?
– Ага, по доллару за каждое слово против него.
– Действительно что-то серьезное накопал?
– Не знаю еще, – честно признался Турецкий. – А главное – велика вероятность, что к делу Вершинина это никакого отношения не имеет.
– Ладно, тяжелую артиллерию с кавалерией слать или сам справишься?
– Наверное, пока не надо...
– Ты думай быстрее, – порекомендовал Меркулов, – неизвестно, что завтра генеральный скажет, может, вообще отзовет тебя, от греха подальше.
10 сентября. А. Б. Турецкий
Циклаури пригласила Друбича на девять, и ровно в 9.00 он вошел в кабинет.
В прошлый раз Турецкий видел его мельком, рядом с Лемеховой, и не подозревал, кто перед ним, можно считать, совсем не видел, и теперь наверстывал упущенное – рассматривал, пока Лия произносила официальные слова. Друбич был среднего роста, поджарый, со странной бородкой – короткой, но не клинышком, а квадратной, как у Дизраэли, глаза широко поставленные, чуть узковатые, практически не мигающие, губы поджаты. Бесстрастное лицо потомственного аристократа, прекрасно владеющего собой. Глядя на такое лицо, ни за что не определишь, подлец человек или, наоборот, честняга, одно только можно сказать с уверенностью: панибратство не его стиль жизни. Он, конечно, не стал возмущаться, что его отрывают от дел, увещевать Турецкого, что не стоит ворошить прошлое и тревожить мертвецов, он вообще ничего не сказал, положил на стол пропуск и спокойно уселся на заботливо подставленный Циклаури стул, предоставляя следователям самим начать разговор.
Лия довольно путано и явно смущаясь стала что-то объяснять о новых фактах, вскрытых в ходе нового расследования. И Турецкий понял, что сейчас она все выболтает – и никакой внезапности, на которую он в принципе рассчитывал, не получится.
– Андрей Викторович, – «важняк» бесцеремонно прервал словесный поток юной коллеги, – объясните нам еще раз, пожалуйста, почему шестого мая сего года, собираясь на рыбалку, ваш шеф, Вершинин, отпустил охрану и шофера и зачем ему на рыбалке понадобились вы?
Друбич выдержал десятисекундную паузу, как бы собираясь с мыслями.
– Шестого мая в 14.30 Вершинину позвонил Абрикосов, лодочник с базы отдыха «Заря», и сообщил о подготовке некоего преступления, – сказал он, и Турецкий понял: он все знает, и о том, что они догадались о звонке, и о разговоре с водителем Вершинина, и о том, что они ищут лодочника. – По сути, Абрикосов не объяснил ни где, ни когда, ни против кого готовится акция, ни кто ее готовит. Возможно, рядом с Абрикосовым в момент разговора кто-то был, возможно, он подозревал, что телефон его или Вершинина прослушивается. Но, несмотря на неполноту и неправдоподобность информации, Вершинин все-таки обеспокоился, заехал за мной в санаторий, и мы уже вместе отправились на водохранилище. Расспросить Абрикосова о подробностях и в случае необходимости принимать какие-то меры.
Внезапности не получилось. Турецкий-то надеялся, что Друбич станет придерживаться своих первоначальных показаний: дескать, тайные мысли шефа мне неведомы, захотел – отпустил охрану, захотел – заехал за мной, а я, мол, человек подневольный даже в выходные, даже на лечении; и что вот тут вот можно будет огорошить его звонком, о котором Друбич не знать не мог. Ладно, выкрутился.
– Но почему вы говорите об этом только сейчас, а в ходе предыдущего расследования даже не упомянули? Более того, отрицали, что вам известны причины необычного поведения Вершинина?
– Звонок Абрикосова не имел никакого отношения к убийству Вершинина, этот факт не помог бы следствию, а, наоборот бы, его запутал.
– А сейчас-то что изменилось? – допытывался «важняк».
– Сейчас, насколько мне известно, вы как раз занялись тем преступлением, о котором пытался предупредить Вершинина Абрикосов.
– Стоп, давайте уточним, о чем Абрикосов предупреждал?
– Абрикосов говорил о некоем автомобиле со взрывчаткой.
– Вы можете точно воспроизвести его слова?
– Нет. – Друбич удивленно посмотрел на Турецкого: за кого вы меня принимаете, господин столичный следователь?
Турецкий понял свою оплошность.
– То есть вы обо всем знаете только со слов Вершинина, так?
– Да.
– Хорошо, постарайтесь вспомнить как можно точнее, что именно говорил Вершинин.
– Пожалуйста, – с готовностью ответил Друбич, – только хочу вас сразу предупредить, чтобы потом не возникло недоразумений: Абрикосов просто феноменально разбирается в рыбалке, но человек он не слишком грамотный, и его речь наполовину состоит из междометий. Вы понимаете?
– Примерно представляю.
– Вадим Данилович был его сообщением крайне встревожен и по дороге от санатория до места гибели пребывал в состоянии нервного возбуждения. За это время он сказал всего несколько фраз, но что в его словах было пересказом разговора с Абрикосовым, а что его собственными домыслами и предположениями, я не знаю. Я пытался добиться от него деталей, но он ответил: «Приедем – разберемся». Он вообще не имел привычки гадать, не имея на руках достоверных фактов. Это вам тоже понятно?
– Да, продолжайте, пожалуйста.
– В свете всего сказанного юридическая ценность моих показаний равна нулю. Если быть точнее: пока вы не найдете Абрикосова, это, что называется, ноль без палочки.
– Андрей Викторович, – повысил голос Турецкий, раздраженный назидательным тоном Друбича, – огромное вам спасибо как коллеге за сочувствие нашим проблемам, но давайте каждый будет заниматься своим делом. Вы ответите на наши вопросы, а мы, опираясь на ваши показания, будем продолжать расследование. Я это к тому, чтобы между нами не было недопонимания, – добавил Турецкий, увидев, как у Друбича побелели губы и заходили ходуном желваки.
– Я вас понял, Александр Борисович, – произнес Друбич со значением после минуты молчания.
– Итак, что именно сказал вам Вершинин в санатории и по дороге на водохранилище?
– Сказал, что звонил Абрикосов. Ему стало известно: где-то в центре города будет оставлена машина, начиненная взрывчаткой. Где именно в центре: возле дома, где жил Вершинин, по пути следования к зданию администрации полпреда или в непосредственной близости от здания, в какое время, какая именно машина, хотя бы грузовая она или легковая, – Абрикосов не объяснил. Мол, не телефонный разговор. Я не уверен даже, что Абрикосов сказал «в центре». Скорее всего, это выглядело как-то так: «Там... около... ну возле вас... где начальство...»