Вот как сейчас. Хреновый прокол. И кадровик, единым махом отринувший привычную подобострастность, смотрит так, будто мысли читает. И получает при этом специфическое, профессиональные удовольствие. Потому и знает обо всех раньше его, Зверева: кто кого да кто с кем. Можно, конечно, и его на этой крепконогой и задастой помощнице прищучить: частенько бывает заперт изнутри отдел кадров – дверь закрыта, а ключ – в скважине. Поговаривают уже, коллектив-то бабский, о чем еще и посплетничать?…
– Ты мне вот что, Алексей Андреевич, скажи, – задумчиво глядя на кадровика, начал Зверев, – отчего это ты вроде как бы со стороны наблюдаешь и только результат фиксируешь?… Разболтались? Подтяни народ. У тебя на то власть имеется. Не слушают – докладную пиши. Или не научен? Не верю. А сторонние наблюдатели, как я понимаю, ни мне, ни тому же Кострову, полагаю, не нужны. Или тебе выгодно, чтобы директор был плохой, а ты у нас – хороший? Так это мы быстро поправим.
Зверев с удовольствием отметил, как у Сиротина побагровела шея. Но прямой взгляд все еще не потерял скрытой наглости. Значит, следовало его прижать покруче.
– Ты вот молчишь, Алексей Андреевич, а я невольно начинаю думать: а может, мы с тобой действительно не понимаем друг друга? Как ты заметил, стенограмм наших разговоров я не веду, но кое-что могу напомнить дословно. Например, я тебе что говорил? Утихомирь этих дур. А ты? Докладываешь: одна под поезд бросилась, другую убили и сожгли. А я-то тут при чем? Или следователь, говоришь, тебе не понравился? Так за чем же дело? Уже забыл, как вы все это сами в своем ведомстве решали? – В тоне Зверева теперь звучала уже откровенная насмешка. – Лямина тебе мешает? Принимай меры. У нас больше двух тысяч человек, что я, должен с каждым разбираться лично? У меня что, других забот больше нет? Ты зачем кадрами командовать назначен, а?
Сиротин молчал. Он знал теперь только одно: Зверев хочет перекинуть свою вину на него. Свои просчеты повесить на Сиротина. Не выйдет!… Но и спорить сейчас бесполезно, потому что можно ненароком раскрыть те сведения, которые известны были Сиротину. Опасные сведения. Как говорится, на самый черный день…
– Короче. Ты пришел сказать мне, что тебе прокуратура не нравится? Мне тоже. И что дальше? Сто раз говорил, повторю в последний: являйся ко мне только с готовыми предложениями. И покойников на меня вешать не советую. Иди и думай, что надо делать.
Зверев поднял телефонную трубку и начал пристально ее разглядывать, всем своим видом показывая, что ждет ухода кадровика. Сиротин мысленно послал его по самому изощренному адресу, поднялся и ушел, тихо притворив за собой дверь.
Бывший полковник госбезопасности понимал, что раздражение, даже ярость Зверева проистекают от того смоляного кола, который только что вогнал Анатолию в задницу Марк Костров. Но кому же все-таки отдаются такие дурные приказы, если по каждому «несчастному» случаю сразу же находятся свидетели, прокуратура возбуждает дела?…
Глава 7.
Капитан Воробьев спал крепко, и никакие кошмары ему не снились. Скорее для того, чтобы перестраховаться, поскольку потрепать нервы все же пришлось, да и сон был спокойнее, тяпнул, перед тем как лечь, полный стакан «Довганя» и даже перекосился: такая дрянь, вот и верь рекламе… И поскорее запил персиковым консервированным компотом. Как многие жестокие люди, впрочем, сам для себя он объяснял это жестокостью профессии, Дима Воробьев был и сентиментален, и любил сладкое. И если бы, к примеру, сладкое вино оказывало на него такое же разящее действие, как водка, он бы пил только его.
Наступивший день был отгульным, и, значит, наверняка придется иметь в виду вызов по сотовому. Не выходил из головы и покойник, в отношении которого определенно следовало что-то предпринять, но что конкретно, Воробьев пока не знал. Да и слова того мужика, что прислал на выручку Павел Антонович, сказанные в адрес медсестрички, тоже будто звучали еще в ушах. Действительно, мало ли, как жизнь повернется!…
Вставать было лень, но Воробьев взглянул на часы и тут же вскочил, будто вскинутый пружиной: мать честна, девятый час! У них же где-то в это время пересменка!
Он пока не знал, какие действия будет предпринимать, но быстро привел себя в надлежащую форму и бегом спустился во двор, где у него в новенькой «ракушке» стоял собственный темно-синий «жигуль» – шестерка с мощным, форсированным двигателем. Хороший мастер потрудился, зато и мог теперь на трассе держать Воробьев в среднем сто двадцать. Больница всего в двух шагах, и он не знал, понадобится ли сегодня машина, но решил, что колеса в любом случае не помешают.
У ворот больницы он остановился и позвонил в реанимационное отделение, спросил, не ушла ли Зина. Ответили, что дежурство ее окончилось и она одевается, но внизу, поэтому позвать ее некому. Воробьев вышел из машины и занял пост у выхода из корпуса, боясь ненароком пропустить девицу: видел-то ее всего ничего, в белой шапочке и халате, да еще при неярком освещении – поди теперь узнай!
Расчет свой выстроил правильно, потому что Зина, едва ступила за порог, сразу же сама его узнала. И обрадовалась.
– Вот повезло! – воскликнула, сбегая по ступенькам. – А я уж решила, что все позабыл ухажер-то случайный! Наобещал, насулил бедной девушке, а сам – ходу! Ну так что, товарищ капитан, и где ваша обещанная машина?
– А зачем она нам? – как бы удивился Воробьев, вступая в игру.
– То есть как?! А кто вчера божился домой отвезти?
– Божился? Это было, помню. Но зачем же везти? Вон он, дом-то мой, видишь? Розовый. Тут пешком быстрее.
– А разве я обещала к тебе? – Девушка лукаво нахмурила бровки.
– Мне так показалось, – печально вздохнул Воробьев. – Вот я и обрадовался… Ночь не спал, все ждал, когда…
– Ну да, не спал! – рассмеялась Зина. – А щеки – красные, как у всех здоровых мужиков, которые никогда не жалуются на бессонницу. Ври больше, ждал он! Ну и что, дождался?
– Хотелось бы… – многозначительно подмигнул Воробьев и, достав из кармана связку ключей, раскрутил ее на пальце. – Значит, девушка согласна?
– Да уж что теперь с вами делать!… Только я, правда, сегодня устала. Ночь вышла беспокойная. Да этот еще…
Очень удачно она сказала. Воробьев все размышлял, как удобнее начать, чтоб не особо выдать свою заинтересованность и в то же время как бы проявить такт, а заодно и перевести дело в нужное ему русло.
– Да, ты знаешь, Зинуля, и у меня из головы все никак не выходит этот мужик… Надо ж, чтоб так не повезло бедолаге.
– А-а, ты про того? Ну там-то картина была ясная. Юра сразу определил перелом основания черепа. И сказал: девяносто девять из ста, что до утра не дотянет. Как в воду глядел.
– Юра – это кто? – с нарочитой ревностью спросил Воробьев.
– Дежурный врач… – Она неожиданно хмыкнула. – Ну, козел! – И, увидев непонимающие глаза Воробьева, добавила, смеясь: – Только это между нами, а то он такой, что и выгонит за милую душу, ладно?… У него вроде как игра такая: если угадал, пошли в процедурную. Девчонки ходят… Да ему много-то и не надо. Больше для форсу.
– И ты тоже? – поморщился Воробьев. – Нравы у вас, однако…
– Ну да, как же, пошла я с ним! Лидку, говорю, забирай и отваливайте, а мне еще хлопот… Отвязался.
– А со мной ты как же? Или влюбилась? – пошутил он.
– Держи карман, влюбилась! Ты – другое дело. Вежливый, за хохол не хватаешь, и вообще…
– Чего вообще?
– Ничего, говорю, мужичок, в порядке. А ты не станешь меня обижать?
– Это как же? – удивился он.
– Ну… кто вас, мужиков, угадает… Думаешь, положительный человек, а в нем вдруг такой бес оказывается! Считают, если ты в медицине, так тебе и черт не брат, все можно…
– Нет, это ты зря. Я себе ничего такого не позволяю. И вообще я к вам, женщинам, отношусь всегда с уважением.
– А почему тогда не женат?
– Откуда знаешь?
– По глазам твоим догадалась. И бабы у тебя давно не было, верно говорю?
– Точно! – усмехнулся Воробьев и подумал: «Ишь какая ты у нас наблюдательная!» Но вслух произнес: – А не женат потому, что хорошей до сих пор не встретил… Но я все о том мужике никак забыть не могу. Представляешь – ни документов, ничего такого, чтоб узнать, кто, откуда, как случилось, что перелом схлопотал. И вот у него как раз может быть семья, родители. Ждут, волнуются, морги обзванивают… А вы хоть сведения даете о покойниках?
– Сообщают, – сразу поскучнела Зина, для которой собственные профессиональные темы были, видно, очень неинтересны. – Доставили, мол, такого-то. И описание – возраст, приметы… Но это в морге. Ну о чем мы говорим!
– Сейчас, Зинулечка, – заторопился, придав лицу виноватый вид, капитан. – Понимаешь, я в некотором роде ну как бы причастен… Вот и подумал, может, этим, которые у вас в морге, санитарам, сообщить бы, что если кто позвонит или станет интересоваться, ну, в общем, спрашивать об этом мужике, то чтоб и мне узнать. Я бы и телефон свой оставил. Не для родственников, конечно, им до меня никакого дела, естественно. А санитар бы, или кто там у вас главный, звякнул бы мне, глядишь, и я бы помог чем…
– На кой тебе вся эта тряхомудия? Других забот, что ли, не хватает?… Ну, если хочешь… Пиши свой номер, пойду отнесу. Или давай вместе пойдем.
– Да нет, чего я… – засмущался Воробьев. – Ты среди них свой человек, а я – посторонний. Да еще милиционер. Подумают еще Бог знает что! А так, думаю, вроде последнее доброе дело человеку сделаем, а? И запиши мне заодно, как им туда звонить и кому.
– Уговорил, речистый, – улыбнулась она, взяла листок с телефонным номером, – тогда стой тут и никуда без меня не уходи. И учти, за это – оплата отдельная.
– Это в каком смысле? – вроде бы не понял Воробьев.
– А вот вернусь – объясню! – засмеялась она, убегая.
Чего тут было объяснять!… Раз деньги берет, значит, профессионалка. В больнице работает, а там у них строго, проверки регулярные, поэтому и опасности нет. Но чтоб профессионалка с ментом пошла, как говорится, почти по собственной инициативе, такого что-то не мог припомнить Воробьев. Если уж ему и приходилось «снимать» подобных девиц, то об оплате их труда даже и разговор никогда не заходил. Или это она так, в шутку?…
Она вскоре вернулась, кивнула, что все в порядке, и сказала:
– Ну, больше у нас нет проблем? Можно идти?
– А зачем же ходить, такие красивые ножки утомлять, когда мы и на колесах можем?
– Ах ты хитрюга! – обрадовалась она. – А сам что говорил?…
Через минуту, сидя в машине, она откинула с головы меховой капюшон, движением головы раскидала по воротнику пальто неожиданно густые каштановые волосы и искоса посмотрела на Воробьева.
– А ведь я тебе нравлюсь, точно?
– Еще как! – подмигнул Воробьев. – Давай сейчас подскочим к универсаму и кой-чего наберем. Чтоб потом уже не выскакивать.
– Эй, молодой человек! – воскликнула она. – А ты чего такого напридумывал себе? Ну-ка быстренько делись планами, а то я с тобой никуда не поеду!
– Какие у нас с тобой могут быть планы! Я приглашаю тебя в гости. Бардака у меня, ой, извини, – хмыкнул он, – я в том смысле, что холостяцкого беспорядка не терплю. Знаешь, носки в борще или мышь в чайнике… Нет, у меня чисто. И погулять, и отдохнуть можно. И я очень хочу, чтобы ты согласилась. Давай устроим праздник.
– Что я могу сказать? – весело вздохнула Зина. – Ты так здорово уговариваешь, что устоять, честное слово, просто невозможно. А вот еще объясни: почему, если живешь в том доме, все-таки на машине приехал?
– А вдруг бы ты отказалась? Вот и повез бы к тебе домой, – печально вздохнул он.
– Далеко бы пришлось… Я в Софрино живу.
– Это по Ярославке? Господи, даль-то какая!
– А чего? Полста верст, час с хвостиком. И дежурство не каждый день. Вот теперь могу целых два дня гулять, отсыпаться. Ну так как теперь, повез бы?
– Запросто… только до меня ближе.
– Молодец. Хороший кавалер, – с удовольствием отметила она. Ее симпатичная мордашка сияла от заманчивого предложения этого несомненно милого, но уж больно застенчивого милиционера. Она подумала, что застенчивость – это не страшно, не самое худшее качество у мужчин, легко поправимое, было бы только желание. А желание у него действительно было – это она увидела в его глазах, которые так и прикипели к ее крепенькой и соблазнительной ножке, что будто невзначай выглянула из-под распахнувшегося на коленке пальто. Зина удостоверилась, что он созрел, и машинальным движением – оп! – поддернула выше и без того короткую юбку. Ну-ка, а сейчас как?…
– Зина, – с укором, хрипловатым голосом заметил Воробьев, – если ты не прекратишь немедленно меня заводить, мы не тронемся с места. И ни в какой магазин не поедем, и ни в какой дом.
– Это почему же? – изумилась она и повернулась к нему всем телом, распахивая при этом пальто, чтоб он увидел ее всю – от круглых, полных бедер до высоких острых грудей, туго обтянутых шелковистой тканью.
– А потому, – в буквальном смысле пожирая ее глазами, нервным голосом сообщил он, – что я сейчас плюну на весь мир, схвачу тебя и… и никто меня не осудит, – на тяжелом выдохе закончил он.
Она расхохоталась и запахнула полы пальто.
– Все, едем, эксперимент закончен!
– Какой еще эксперимент? – ничего не понял он.
– А! – отмахнулась она, но, уступая его настойчивому взгляду, хитро улыбнулась: – Это я хотела проверить, кто тебе больше нужен – я или просто с бабой переспать.
– Ну? Проверила?
– Ага. Я нужна.
– А как догадалась?
– Если б просто бабы не хватало, ты б с ходу засандалил мне, – с грубоватой прямолинейностью объясняла она. – А ты разговор завел. Значит, умеешь терпеть, дожидаться. Понял теперь?
– Интересное дело! – Воробьев даже смутился слегка. – Ну а как бы я мог… прямо тут?!
– Ох, мужики! Всему вас учить надо! Да рванул бы сразу, ну хоть вон в тот тупичок, и кинул бы к себе на колени… Ведь у тебя даже стекла на машине подходящие – снаружи не видать. Но ты – молодец, не бойся, от тебя не уйдет, поехали…
Воробьеву понравилось, что девочка оказалась без претензий. Сама пошла в душ, чтобы смыть с себя, как она заявила, тошнотворный запах больницы. Потом позвала к себе Воробьева, предусмотрительно скинувшего уже все лишнее. А закончили они первый акт своего тесного знакомства уже на кухонном диванчике, куда, мокрые, перебрались из-под душа. Всем она оказалась хороша, а главное, сложена так, что у Воробьева ни на миг не пропадало желание. Держать такую в любовницах – лучше не придумаешь: чистенько, профессионально и вкусно.
Они никуда не торопились – ели, пили, занимались любовью. Зина очень охотно прикладывалась к рюмочке сладкой «Хванчкары», обретая все большую свободу в любовных действиях. Воробьев только удивлялся: бессонная ночь, стрессовая обстановка, а теперь такая бешеная трата энергии – откуда в ней столько силы?! Или все эти больничные ситуации давно уже вошли в привычку и организм сам выставляет против них защитную реакцию? Вот только бы язычок ей подкоротить, снять бы эту уличную вульгарность. Но, с другой стороны, убери из ее речи ласкательные выкрики-матерки – и пропадет кайф, возбуждение будет не то…
И еще одно обстоятельство не беспокоило, нет, а скорее поскребывало душу: эта ее фраза о деньгах, о плате. Не в них, конечно, дело, и баксы имелись, и отечественные, от которых еще пока никто не отказывался. Но сама мысль о том, что за то наслаждение, которое он получает, так же как и она, и это видно, надо платить, словно в магазине, – и как? почасово, оптом? – была неприятной.
Наконец он, кажется, нашел форму для своего вопроса. Когда они в очередной раз, сбившись даже с шуточного счета, откинулись друг от друга, Воробьев, словно бы между прочим, спросил:
– Ну и на какую сумму мы сегодня с тобой?…
– Ты о чем? – лениво поинтересовалась она.
– Так сама ж говорила: это за отдельную плату, а то…
– Дурак ты, Митька, – равнодушно отозвалась Зина и уже потянулась было к нему, как вдруг резко отстранилась, села и посмотрела в упор. – Ну вот, взял и испортил. Ты или совсем шуток не понимаешь, или очень злой человек. Занимаешься любовью, а мысли – черт знает о чем.