Вообще, самодовольство генерала в последнее время, надо сказать, определенно выводило его из себя. Костров и раньше не возражал против сотрудничества, оказания постоянной помощи опальному политику, возвращающемуся в большую власть. Но превращаться в кормушку амбициозных генералов вовсе не желал. Он считал себя посредником между властью и большими деньгами. До тех, разумеется, пор, пока они полностью не сольются.
И еще Кострову очень не понравилось то, что Коновалов каким-то образом нашел, по его словам, общий язык с уголовником Чумаковым – Чумой. По роду своей деятельности Марк Михайлович прекрасно разбирался в данном контингенте лиц, при необходимости пользовался услугами криминалитета, щедро оплачивая свои поручения. Но он никогда бы не явился в дом, пусть и бывшего, уголовника. Все-таки надо держать дистанцию.
А вот Коновалов вполне серьезно – или все-таки дурачком прикидывается? – уверяет, что под будущее свое губернаторство без труда выбил из Пашки Чумы десять миллионов баксов. Какая-то фантастика! И это, говорит, пока только первый взнос… Подо что, интересно? Вернее, под какой интерес? Этот же пахан никогда за красивые глаза или воздушные миражи карман не раскроет. Тем более если он не собственный, а общаковский…
– Послушай, Андрей Васильевич, а скажи честно, ты случаем не ИТУ свои сибирские решил отдать этому Чуме сроком на девяносто девять лет? Как государь Аляску американцам?
– А что, Марк, это мысль! И не самая бесплодная. Смотри: в колониях и без того все держится на дуэте: кум – авторитет. А если мы им сверху посадим настоящего «крестного отца», дисциплинка будет почище, чем у самого Лаврентия. И – порядок.
– Так-то оно, может, и так, но только ты, говорю на всякий случай, особо на эту тему не распространяйся. Ведь кто-нибудь решит, что ты всерьез…
– А какие тут шутки? Пора осваивать новые формы социальных отношений. Газетки-то читай, там и не такое найдешь! И еще я тебе так скажу, Марк Михайлович, вот ты говоришь, что политикой не занимаешься. И правильно. Каждый должен делать то дело, которое он умеет. Вот посмотри на Георгия Ястребова. И вспомни. Он хоть один какой-нибудь решительный шаг сделал? А у него рейтинг – погляди – самый высокий из всех политиков. Президент где-то на седьмом месте, а Георгий – на первом. Почему? Послушай, как говорит! Каким голосом! Правду лепит прямо в очко! А эти все ерзают, но с ним ничего поделать не могут. Вот – политик. И поэтому быть ему новым Президентом. Царь-батюшка, между прочим, тоже не шибко вдавался в дела губерний. Он наверху правил. А если бы он стал, как наш нынешний, по каждому чиху указ выпускать, который никто не только не исполняет, но даже не читал и не слышал о нем, то до своего трехсотлетия дом Романовых не дожил бы… Вот, кстати, а ведь и они, в прокуратуре, все тот же вопросик подбросили – по поводу ценностей царских. Как мы этот-то вопрос дальше будем решать?
– А что это ты вдруг заинтересовался? – удивился Костров. – Все ж давно обговорено, экспонаты упакованы, дело на мази. Завтра, максимум, послезавтра отправляем. Тебя финансовый вопрос тревожит?
– А почему он не должен меня заботить?
– Но разве десяти зелененьких лимонов от Чумы тебе сейчас недостаточно?
– Они ж когда будут! Я ему нынче к вечеру обещал номер счета продиктовать… Куда надежней положить?
– Если мой тебе стал ненадежным, то уже не знаю… – Костров возмущенно пожал плечами. – Найди банк покруче!
– Ты не понял. Мне их нужно тут же обналичить. Не создавать же под такую ничтожную сумму отдельный банк!
– Тебе когда надо?
– К вечеру.
– Хорошо, я скажу. А теперь по поводу выставки… – Костров наклонился к столику, на котором стояли различные напитки, долил в свой бокал немного виски и щедро разбавил содовой. Генерал пил «Джонни Уокер» неразбавленным, и оттого лицо его приобретало цвет хорошего пицундского загара.
– Да, я уже устал повторять одно и то же, – кивнул Коновалов. – Почему-то у всех впечатление, будто выставка – это моя личная инициатива. Но я им нынче впаял Генку. Помнишь, в старые времена он говорил, что неплохо бы открыть миру Алмазный фонд? Можно хорошо на этом заработать…
– Ну так вот, «Сатурн» застраховал экспозицию в крупнейшей американской страховой компании «Амэрикэн интернэшнл иншурэнс груп», принадлежащей, как тебе известно, а другим знать совсем не обязательно, Роберту Паркеру, нашему партнеру по бизнесу. Пятьдесят процентов страховой суммы, это порядка двухсот пятидесяти миллионов долларов, уже переведены на наш счет. В качестве так называемого гарантийного обеспечения. Пока выставка находится на территории США. Ну, залог своего рода. При невозникновении страхового случая, то есть если все будет в порядке, с выставкой ничего не случится, экспонаты останутся в целости и сохранности, сумма залога возвращается. Выставка, как тебе известно, будет путешествовать, согласно контракту, два года. А за это время, как в том старинном анекдоте, обязательно произойдет что-нибудь государственно важное: либо султан умрет, либо ходжа, либо ишак. И наш ненормальный партнер сможет осуществить свою вековую мечту – посидеть на троне русских царей в шапке Мономаха и со скипетром и державой в руках. Ей-богу, Андрей Васильевич, не знай я этого Бобби довольно близко, решил бы, что имею дело с сумасшедшим. Впрочем, все это очень по-американски: сугубый прагматизм в сочетании с необузданной фантазией… Ну что тебе еще неясно?
– А если все это дело закончится туфтой? Чего детям скажем?
– Ты считаешь: власть стоит меньшего?
– Я – русский человек, Марк!
– Ну, и я тоже – не немец. Оставим сантименты нашей вшивой интеллигенции, которая сперва кричит, а потом думает… о собственной импотенции… Слушай, Андрей Васильевич, а чего это ты дуешь виски, когда оно тебе совсем не нравится? Возьми водяру от Ямникова. Этот «кристальный» директор лично поставляет мне то, за что наш американский «император», если только когда-нибудь он пожелает стать русским человеком, душу должен заложить! Мы еще умеем, господин генерал! И водку производить, и морду набить при случае.
– Смотри-ка, а говоришь – не политик!
– Ты меня не совсем понял, Андрей Васильевич. Ты у нас – командир. А я, если хочешь, мозг. А вместе мы и есть та политика, в которой сегодня нуждается Россия. Твоим умением, мужеством, терпением, ну и с моей помощью, восстановим Россию. Будет Георгий Президентом. Иначе нечего яйцами трясти…
– Может, ты забыл, но я – генерал-полковник!
– Где уж забыть! Мы-то простые полковники. Но если помнишь, именно мы спасли в свое время и Грецию, и Чили… Поэтому давай не будем делить сферы влияния, господин генерал… Наливай себе! А вот насчет туфты хочу тебе напомнить слова самого умного российского поэта Федора Тютчева…
Телефонный звонок прервал его мысль. Костров лениво снял трубку с аппарата старинной формы, картинно поднес к уху:
– Ну слушаю… Что надо-то? – и словно вздрогнул, напрягся. – Здесь, здесь, сейчас передам… Это, оказывается, тебя, – сказал удивленно. – И знаешь кто? Твой любимый, – он хмыкнул, – Чума. На, говори. Откуда он узнал, что ты тут?
– Я! – рявкнул Коновалов. – В чем дело?… Как?! – воскликнул после паузы. – Кто командует? Откуда знаешь, твою мать?! Что, сам сказал?… Погоди, не бросай трубку, дай сообразить… – Коновалов зажал ладонью микрофон и опустил трубку в колени. Непонимающим взглядом уставился на Кострова. Тот смотрел с удивлением. – Знаешь, чего там? Ментовская облава! А если Чума сгорит?…
– Андрей, – вдруг спокойным голосом прервал его Костров. – Вы с этим уголовником какую игру затеяли?
– Ты что, спятил? – рявкнул генерал. – Да если его сейчас возьмут за жопу… Он же нас всех заложит, как…
– Спокойно, генерал. Объясни, что там происходит?
– МУР приехал и требует допустить. А ты знаешь, что после этого – «допустить» – можно сливать воду?! Хана! Неужели?… Но МУР ведь – не прокуратура. Может, эти болваны снова на какой-нибудь бляди погорели, а?
– Ты у них свой, тебе видней, – сказал и отвернулся Костров.
– Слушай, Марк, сейчас не до сарказмов. Тут судьба, можно сказать, решается. МУР просто так не приедет! И если этих повяжут, тут, как ты говоришь, сферами влияния не отмажешься… Чего делать будем? Вопрос ребром, либо немедленно выручать Чуму, либо – «мочить»…
– Ну, у тебя терминология… – поморщился Костров, качая укоризненно головой. – А как спасать-то?
– Не вопрос. Сейчас дам команду, и туда подскочит взвод моих ребят из Ватутинок. Десять минут – и собирай трупы. Но это уже – край. А мы не готовы. Другой выход – отдавать Чуму. Если эти суки его вычислили, уже не спасти. Нам время нужно! Чего делать-то? Почему молчишь? – сорвавшись, закричал генерал.
– Думаю.
– А чего тут думать-то?! Мне приказывать надо! А что?!
– Трубку-то, – показал пальцем Костров, – прижми покрепче. Чего ты орешь на весь мир?… Тебе, Андрей Васильевич, – сказал совершенно спокойным голосом, – сейчас что нужней: десять лимонов, которых еще нет, или двести пятьдесят, что уже лежат в банке?
– Ты так думаешь? – хрипло сказал генерал.
– Я сказал, думай сам…
– Ладно, – выдохнул Коновалов после паузы, – слушай меня, Паша. Действуй, как в сказке. Дверь не открывай и волков не впускай. А минут через пятнадцать – двадцать мои подскочат. Как-нибудь разберутся. Ты только башку под пулю не подставляй, понял?… Чего? Он уже у тебя, что ли? А чего ж молчишь?… Кто? Сам начальник? Ну, Паша, большой ты человек! Ко мне начальник МУРа не ездит. Ладно, жди и береги жопу, она тебе еще понадобится…
Коновалов медленно опустил трубку на рога аппарата и задумчиво посмотрел на Марка, механическими движениями гоняющего кругами лед в стакане с виски.
– У него сейчас Грязнов, знаешь такого?
Костров отрицательно покачал головой.
– Беда в том, как мне доложили, что Грязнов и тот «следак» Турецкий – давние приятели. И работают, как те жеребцы на Беговой, ноздря в ноздрю.
– Вот видишь, – сощурил глаза Костров, – а ты уверяешь, что убедил. Все наши ошибки проистекают от повышенного самомнения, Андрей Васильевич.
Коновалов тяжелым, неподвижным взглядом уперся в вальяжного «искусствоведа» и медленно поднял трубку. Так же медленно набрал на серебристом диске номер.
– Я это. Кто?… Взвод Онищенки к делу… Чума, он знает. Дай мне его… Иван, слышишь меня? Помнишь, я тебе показывал коттедж? Нет, не тот! Который у леса, крыша там красная, черепичная, да? Вот так. Мне не нужен только первый, понял? А тому пидору отбейте яйца, чтоб он молчал, пока не уберем. Ваня, запомни, ихних не трогать. Мир и поддержка. Можешь сослаться на приказ генерала Коркина, начальника следственного управления ФСБ. Я его предупрежу. Действуй, Ваня.
Коновалов устало бросил трубку на рычаги аппарата и покачал головой.
– Хреново дело, господин интеллигент! – Он мрачно поглядел на Кострова, продолжающего размешивать позванивающий лед в бокале. – И все-таки я не верю, что эта акция инспирирована прокуратурой. Жаль, конечно, Чуму, но ничего не поделаешь, ты прав, Марк, из двух зол надо выбирать меньшее.
– А из двух гонораров – больший, – в тон ему закончил Костров.
Дождь не прекращался. Просто он становился все холодней. Думалось, что хоть в конце-то ноября должна бы наконец наступить зима. Застынет вся эта слякоть, перестанет сочиться из носа какая-то странная мокрота, да, в общем, и кости, задетые в житейских бурях, перестанут ныть на погоду…
Сева Голованов стоял напротив могучего такого паренька, которого, как сказал Демидыч, звали Костиком. Еще утром слышал. А за спиной у Костика, метрах в пяти примерно, на длинных сворках холодными бронзовыми изваяниями застыли три вполне приличных для индивидуальной беседы добермана. Их хозяина в полумраке видно не было. Рисовался лишь силуэт крупного мужика. Жаль, конечно, собачек, они же ни в чем не виноваты…
– Так ты говоришь, тебя Костик зовут? – сказал, закуривая и пряча сигарету под широким крылом плаща, Голованов. – На, закури!
– Те кто сказал? – недружелюбно спросил Костик, однако подошел ближе. Но закурил свою сигарету. – И ваще, чего вам, фраерам, тут надо? Вас вызывали?
– Не, Костик, мы сами, на «стрелку» вас, «братки», приглашаем.
– Не воняй, фраер, – с презрением отмахнулся Костик. – Ты ошибся адресом, понял? А нам не нравится, когда вокруг нас ошибаются.
– Ну это кому как повезет… Хорошие собачки. Молчаливые. Но хлипкие. Мы таких проходили. Она прыгает, ты ей варежку в пасть, а финорезом от паха до грудинки – и весь ливер наружу. Не, Костик, наш родной волкодав надежней…
Минут десять назад, когда полицейский «форд» подкатил к воротам усадьбы Павла Чумакова и громко прокричал сиреной, из дома выскочили несколько человек, а на крыше вспыхнул всамделишний прожектор, который осветил всю проезжую часть дороги перед воротами. Грязнов, закутавшись в плащ, отдал Яковлеву оружие – табельный «макаров», сказав, что пистолет не понадобится, и пошел к калитке. Подошедшему «качку» сообщил, кто он такой, и безапелляционным тоном потребовал немедленной встречи с… Павлом Антоновичем Чумаковым.
Если еще и оставалась какая-то неясность, какое-то сомнение, то оно вмиг исчезло после ответа «качка»:
– Хозяин вам назначал?
– Передай своему хозяину, паренек, – сказал Грязнов, – что возле его дома совсем не случайно оказался начальник МУРа Грязнов, который не привык, чтоб его встречали всякие сявки. Твой хозяин сразу поймет, это я тебе гарантирую. И поторопись, я долго стоять под дождем не собираюсь…
Наглость «качка» смыло мгновенно. Для этого хватило как раз времени добежать туда и обратно. Железная кованая калитка раскрылась как бы сама собою, и «качок» проводил Грязнова в дом, до которого от калитки было никак не меньше метров двухсот, годных, по прикидке Демидыча, для нормальной полосы препятствий в учебном центре КГБ – ФСБ, где он начинал службу, приехав наивным юношей из далекого Архангельска. Правда, позже судьба кидала его, куда хотела, и не всегда он мог противостоять ей. Но однажды она свела его с Грязновым, в ту счастливую пору директором собственного розыскного агентства, и с того дня Владимир Афанасьевич, а в миру – Демидыч, стал его левой рукой. Правой же были двое – племянник Денис и афганец Севка Голованов. И однажды в довольно сложной ситуации, когда Вячеславу Ивановичу пришлось довольно туго, – а он предпочитал по традиции первых советских розыскников сам выходить на преступника, – Демидыч заявил, что царапина на теле шефа будет стоить ровно столько жизней, какова длина той царапины в сантиметрах. И, войдя в контакт, убрал пятерых, еще не зная, что не царапина, а порез от ножа одуревшего от ужаса «мокрушника» уложился ровно в пять сантиметров. Что-то сверхестественное!
А вот теперь Демидыч отправил своего бывшего шефа одного и сильно переживал по этому поводу. Пока Головач, то есть Сева Голованов, травил с новым охранником Костиком, Демидыч продумывал свой ход. Собачки – это, конечно, мелочь, с ними легко справятся ребятки, которые тихо обложили усадьбу по периметру. Но просто рано было шуметь.
Между тем Голованов, продолжая травить всякую ахинею, расположил к себе Костика до такой степени, что тот подошел и даже облокотился на кованую ограду. Тема оказалась и вправду любопытной, Сева интересовался, куда девали ту падлу мента, который сегодня утром отметился в этом районе.
В башке у Костика, и без того не обремененной талантами его российских предшественников, вызрела мысль, что эти лихие парни гонят туфту. Никакие они не менты, а «братва» из соседней «малины». И все эти примочки насчет МУРа, по его грамотному мнению, не больше чем «наезд», с которым хозяин разберется сам. Это – его прямое дело. А со своими делить ему было нечего: служить одному или другому – это непринципиально.
– Собачек-то пожалей, – сказал Сева, – они ж по мокрому нюх потеряют.
– Точно? – усомнился Костик и, обернувшись, приказал застывшему сзади собачнику: -Адувард, твою мать, спрячь кобелей!