– Почему? – не понял эмир.
– Такой нож, воткнув в человека, можно вытащить только двумя руками, уперевшись ногами в убитого. И то, если сил много. Человеческие мышцы обладают способностью сильно сокращаться в момент напряжения. Проникновение лезвия ножа в мышцы – это и есть момент резкого и сильного сокращения мышц. Нож с тонким лезвием еще можно вытащить сразу. Хотя тоже с усилием. Вообще боевой нож применять рекомендуется исключительно как режущее оружие, и только в крайнем случае как колющее. Даже тонкий. Я бы показал вам простейшие движения при работе с ножом, только боюсь, мне это доставит неприятности в моем нынешнем состоянии. Лучше уж как-нибудь в другой раз.
– Ловлю на слове. Надеюсь, ваше обещание не станет терракотовым пряником, – сказал эмир, посмотрел на подсумок с гранатами и опять не пожелал их забрать.
Наверное, Хамиду Абдулджабаровичу было просто лень таскать лишнюю тяжесть. Как офицер доверяет своим солдатам таскать то, что самому ему таскать не хочется, так и эмир доверил старшему лейтенанту носить этот лишний груз.
А предупреждение старшего лейтенанта о возможности использования гранаты в качестве оружия рукопашного боя Улугбеков всерьез не воспринял. А зря. Было бы время, Раскатов обязательно показал бы, как можно гранатой, не взрывая ее, расколоть человеку череп. Но пока и необходимости особой в этом не было.
При этом недоверчивый, как он сам себя представлял, эмир почему-то верил, что Раскатов физически очень слаб и не может стукнуть его ни гранатой, ни чем-то другим. И это тоже зря…
* * *
Направление движения выбирал эмир.
Он знал, куда следует идти, лучше, чем Раскатов. Но впереди себя Улугбеков пустил старшего лейтенанта Раскатова в виде живого щита на случай внезапной встречи с противником. Сам Хамид Абдулджабарович отставал шага на три и держал автомат наперевес, готовый стрелять, если ему что-то впереди не понравится. И, по ходу движения, подсказывал направление. Впрочем, подсказывать ему пришлось нечасто. Сначала тропинка разделялась на две, и эмир Хамид коротко скомандовал:
– Идем по верхней.
Потом и эта верхняя тропинка разделилась на три.
– Нижнюю выбираем, – не терпящим возражений тоном, мягко говоря, рекомендовал Улугбеков. – Средняя – опасная, про верхнюю ничего не знаю.
Совсем недалеко ухнул миномет. Мина пропела свою песню над головами спецназовца и эмира и улетела куда-то в сторону выхода из ущелья, где и разорвалась. Раскатов легко определил по звуку место, откуда выстрел был произведен, и уверенно свернул на верхнюю тропу.
– Нижнюю… – повторил эмир, но Раскатов словно бы и не слышал и продолжал движение, опираясь на свой посох.
– Куда вас несет! Там люди Парфюмера!
– Там миномет, – коротко бросил Константин Валентинович, только чуть повернув к плечу голову. – Он стреляет по моим солдатам. Как командир взвода я обязан заботиться о них.
– Вы забыли, что вы мой пленник, – с легкой угрозой в голосе сказал Хамид Абдулджабарович, не переходя, впрочем, на грубость. – И здесь я распоряжаюсь. Мне дела нет до ваших солдат, и мы пойдем туда, куда я приказываю. Иначе я буду стрелять…
– И где же это я слышал, что дагестанцы не стреляют в спину? Вы правы, эмир, никому нельзя верить. Это, должно быть, пропаганда. Реклама… Опять терракотовый пряник…
И шел, не останавливаясь.
– Я буду стрелять не в спину, а в затылок, – предупредил Улугбеков, впрочем, не останавливаясь и следуя за старшим лейтенантом. Ходить тихо эмир не был обучен.
Раскатов замедлил шаги и, зримо представляя себе ситуацию за спиной, выждал момент, когда дистанция сократится до трех шагов. И только после этого, не глядя перед началом действия, остановился, устало перевел дыхание, опершись на посох двумя руками, и, внезапно совершив резкое движение, развернул корпус и обрушил удар сверху на голову Хамида Абдулджабаровича. Посох был тяжел, а движения старшего лейтенанта настолько быстры, что эмир не успел даже спусковой крючок нажать. И упал под ноги Раскатова.
– Мне жаль вас, эмир, – сказал старший лейтенант, хотя понимал, что Улугбеков не может его слышать. После такого удара, даже если и не потеряешь сознание, то шум в голове будет такой, словно засунул ее в звонящий большой монастырский колокол.
А эмир сознание наверняка потерял. Раскатов даже пожалел, что ударил изо всей силы. Была угроза, что он убил эмира Хамида. Подойдя ближе и склонившись над безжизненным телом, Константин Валентинович приложил пальцы к горлу слева, в районе сонной артерии. Кровь пульсировала, значит, Хамид Абдулджабарович был жив. На душе стало легче, и Раскатов сам удивился тому, что переживал за жизнь эмира Хамида. Но в сознание Улугбеков мог не прийти еще долго. Пользуясь моментом, Раскатов вытащил из сжавшихся в судороге пальцев свой автомат, визуально проверил количество патронов в магазине, хотя умел по весу оружия определять примерное количество патронов, поставил автомат на предохранитель и вытащил из кармана эмира свою трубку и пистолет. Подумав, не стал лишать эмира большого и тяжелого, как топор, ножа. Все равно в рукопашной схватке это бесполезное оружие.
Отойдя в сторону, Раскатов присел на камень, наставив ствол автомата на своего нового пленника, и набрал номер майора Еремеенко.
– Наконец-то ты, Константин Валентинович, объявился. Я уже трижды тебе звонил. Ты все трубку не брал.
– Целый мешок обстоятельств, товарищ майор. Первый, видимо, ваш звонок я слышал. Но я тогда как раз подошел к месту, где двое бандитов пытались ногами добить эмира Хамида Улугбекова. Отвечать в такой обстановке было невозможно. Бандитов я пристрелил и эмира спас.
– С чем тебя и поздравляю. Или поздравлять не стоит? Голос твой мне не нравится…
– Голос с хрипотцой. Мне, кажется, несколько ребер сломало, дышу трудно. Поделом, наверное, не стоило другим ребра ломать.
– Где тебя так угораздило?
– Как только Улугбекова умудрился спасти, нам мина чуть не на голову прилетела. За спиной у меня взорвалась, среди деревьев. Меня взрывной волной с тропы сбросило, а сверху елью придавило. Хорошо, что с тропы сбросило. Тропа высокая. Там просто придавило бы.
– И как выбрался?
– Эмир Хамид спас. Сам побитый и контуженый, умудрился как-то ствол поднять, и я ему очень благодарен за спасение. Он рассчитался со мной за свое спасение сразу, недолго думая. Но, когда я выбрался и пожелал помочь своим, эмир решил, что этим я ограничу его свободу, возможно, на всю оставшуюся жизнь, и объявил, что я его пленник и он будет держать меня в качестве заложника. Тем не менее срубил мне посох, чтобы ходить было легче. И мы пошли вверх по ущелью.
– И что он – передумал?
Майор откровенно торопил Раскатова с рассказом.
– Он просто недодумал. Если он забрал мой автомат на какое-то время, это не значит, что я лишился возможности к сопротивлению. Он сам сделал мне отличную дубину. И я не замедлил ею воспользоваться.
– И где он?
– Вот, перед стволом моего автомата лежит и начинает дышать громче. Значит, скоро в себя придет. Надеюсь, он мне не помешает.
– Молодец, что справился. Свяжи его на всякий случай.
– Я надеюсь сделать из него помощника. Автомат, конечно, не доверю, свой автомат, а если добуду другой, возможно, превращу эмира хотя бы в своего союзника. Кстати, товарищ майор, я могу ему официально обещать какое-то послабление от преследований со стороны закона? Или мое мнение приниматься во внимание не будет?
– Все зависит от того, насколько он окажется тебе необходимым и полезным. Я лично не имею ничего против, если ему будет какое-то послабление. Обычно такие вещи рассматриваются на уровне договора со следствием. А после составления такого договора срок сокращается, как правило, вдвое.
– Не знаю, насколько это его устроит. И вообще сомневаюсь, что устроит. Думаю, он предпочтет свободу в очередной «норе», нежели нары на «зоне». Думаю, у него есть право выбора, товарищ майор. А просто так застрелить его я не смогу. И сдать с рук на руки следственным органам тоже. Он как-никак не бросил меня умирать, спас и уже после этого двух бандитов Чупана застрелил. Они наверняка просто добили бы меня, если бы эмир Хамид просто бросил меня, беспомощного и придавленного деревом рядом с тропой.
– Какого Чупана? – не понял Еремеенко.
– Ах, извините, товарищ майор, я не успел доложить. Банда Парфюмера объединилась с бандой эмира Чупана. Он как раз пришел к Парфюмеру за долгом и попал, что называется, «с корабля на бал». Всего бандитов, я думаю, осталось чуть меньше тридцати человек. Теперь о минометах. Минометы Парфюмер расставил на скалах. Минометчиков, если подойти, можно снимать снайперам. Однако я предполагаю, что это будет не так просто. Пройти на дистанцию прямой видимости непросто. Минометами пристреляны все тропы. Там, где троп нет, Парфюмер сделал засеки. Это завалы из деревьев. Непроходимая гуща. Выход вижу в своей активности. Я сейчас вместе с эмиром Улугбековым нахожусь неподалеку от скалы, где стоит один из минометов. Постараюсь ликвидировать его команду. Потом перейду к дальнейшему поиску. Молчание минометов будет говорить о том, что я справился. Устроит, товарищ майор, такой план?
– Понял. Меня устраивает.
– Значит, начну действовать, как только Хамид Абдулджабарович в себя придет.
– Хорошо. А то я уже подумывал было вертолеты вызвать. Они бы эти минометы быстро заставили навсегда замолчать. Но они же и тебя могут «накрыть». Значит, войсковую операцию ты нам срываешь, – бодро говорил майор. – И кроме как на тебя взвалить груз ответственности не на кого. Волей-неволей тебе придется действовать.
– Вертолеты, товарищ майор, применять опасно. У эмира Чупана есть «Стингер». В самолет из него еще попасть нужно, а вертолет – мишень полноценная. Лететь придется низко. При стрельбе с короткой дистанции никакая тепловая защита не поможет [13] .
– Хорошо, что предупредил.
– Это не я предупредил. Это эмир Хамид поделился информацией, когда мы ситуацию обсуждали.
– Спасибо эмиру. Случись что, по голове не погладили бы нас. Ну, и выходит у нас, что тебе придется постараться. Как физические кондиции? Сможешь? Или попытаться хотя бы отделению твоих парней к тебе прорваться?
– Пока могу ходить, буду ходить. Не смогу ходить, буду ползать. Но дело постараюсь сделать. Я за своих солдат в ответе и подставлять их под минометы не хочу. И отделению еще пройти нужно. А пройти здесь сложно. Если до ночи не справлюсь, пусть идут ночью. Они умеют. Во главе со старшим сержантом Юровских. А до темноты он пусть там, на месте, командует.
– Я уже познакомился с ним. Работай! И докладывай результаты.
– По мере возможности, товарищ майор. Как только эмир в сознание вернется, попробуем пойти. Я же не могу его тут бросить.
– Работай, заботливый и сердобольный.
Заботливый и сердобольный командир взвода спецназа ГРУ посмотрел на своего пленника пристальнее. Кажется, сам он оказался более недоверчивым, чем недоверчивый эмир…
* * *
Старший лейтенант Раскатов встал и сделал несколько энергичных приседаний с одновременным выбрасыванием рук вперед. Проверял свои физические кондиции.
– На сделку со следствием я не пойду ни при каких условиях! – сказал вдруг Хамид Абдулджабарович. – Можете мне даже не предлагать это. Пусть наше положение останется на прежнем уровне. Только, как я понимаю своей пробитой головой, с абсолютной переменой полюсов. Сначала вы, старший лейтенант, были моим пленником, теперь я ваш пленник. Разница в нашем положении лишь в том, что я мог рассчитывать использовать вас как заложника и торговаться, обещая убить в случае, если мои условия кому-то покажутся неприемлемыми. Вы же такой возможности лишены. Мы противостоим Парфюмеру и Чупану, а любой из них готов меня пристрелить в лучшем случае.
Раскатов не удивился тому, что Улугбеков уже в сознании, хотя тот продолжал лежать, как лежал раньше, не шевелился и глаза не открывал. Старший лейтенант еще во время телефонного разговора с майором Еремеенко несколько раз заметил, что лицо эмира, хотя внешне и находящегося в бессознательном состоянии, в действительности подвержено микромимике. Немногие знают, что глаза, даже когда они закрыты, не теряют способности и необходимости мигать. Выражается это легким подергиванием века. Это подергивание Раскатов несколько раз замечал. Были и другие признаки. Эмир сам не замечал за собой, но его лицо реагировало на слышимый разговор. Сокращались отдельные мышцы. Когда человек не общается по каким-то причинам вербально, он все же на разговор реагирует и свои слова заменяет мимикой – сокращением отдельных мышц лица. Обычно это бывает заметно. И последнее. Когда на губу эмира села муха, тот пошевелил губами, прогоняя ее. И старший лейтенант заметил это. Человек без сознания никогда не почувствует, что на него села муха, и не сможет согнать ее. Все это может происходить только с человеком, который находится в сознании. Значит, эмир разговор внимательно слушал, и некоторые слова Раскатов произносил специально для него.
– А в худшем?
– Если у них большие потери, а они, кажется, с вашей помощью и с помощью ваших солдат стали большими, они с меня с живого шкуру снимут. С вас, скорее всего, с еще большим рвением и удовольствием.
– И что с того?
– Я, видимо, неконкретно объяснил. Вы не имеете возможности объявить меня заложником. И это лишает вас многих выгодных моментов для благополучного выхода из ситуации.
– Извините, эмир, но захват заложников – это откровенно бандитские, я бы даже сказал, террористические методы. Я к ним пристрастия не имею.
– Вообще то, что вы сейчас сказали, это тоже пропаганда. Я считаю, что это просто способ обеспечения собственной безопасности. Ох, как голова болит после вашей дубины. Но она у меня крепкая. Выдержала, слава Аллаху. Итак, о чем я? Ах, о терроризме и пропаганде. По большому счету назвать терроризмом можно все что угодно. Только применение двойных стандартов позволяет властям одно считать терроризмом, другое – не считать. Засилье в городах России страха за завтрашний день почему-то не объявляется терроризмом. Та пенсия, которую получают пожилые люди, если разобраться, – тоже терроризм. Людям не хватает на то, чтобы выжить, и в душе у них поселяется страх. Это и есть терроризм. А разгуливания по вашим улицам педерастов со своими радужными флагами? При существующей в стране демографической ситуации – это и есть настоящий терроризм. Но, если разобраться, бандитизм и терроризм – это вещи разные, а вы их сводите в одно. И вообще, как я слышал, вы называете нас бандитами, но мы с этим не согласны. Слово «бандит», как я слышал, происходит от английского слова «бэнд», что переводится просто как «группа». Бандит – это член группы. Таким образом, в бандитизме можно обвинить любую группу лиц. Например, группу солдат или полицейских или любую музыкальную группу…
– Вы слышали неверные сведения. Понятие «бандитизм», согласно известным мне данным, происходит от итальянского слова «бандито», что переводится как «разбойник». Хотя и это слово тоже происходит от латинского «банд», как и английское «бэнд», и немецкое «банд». Но изначально оно означало вовсе не группу, а простой бант как отличительный знак. Банды ландскнехтов, терроризирующие в рыцарские времена Европу, чтобы отличить своих от чужих, повязывали на руку ленточку с бантом. Отсюда и происхождение слова. А непременным требованием к определению банды являются три признака. Во-первых, участие двух и более лиц, во-вторых, вооруженность хотя бы одного из них и осведомленность других об этом, в-третьих, сплоченность участников банды единой целью. Ваши отряды, как вы их называете…
– Можно назвать их джамаатами. Для нашего языка это более понятно и привычно.
– Это сути не меняет. Я слышал, что применение слова «джамаат» к банде, введенное иорданцем Хаттабом, неправомерно. Даже к музыкальному коллективу это слово подходит больше. Но не в этом суть. Ваши отряды проходят по всем трем определяющим признакам уголовного права. Следовательно, все вы – бандиты. И это есть положение вещей, которое не изменить игрой слов. Все вы являетесь людьми, преследуемыми законом.
– А мы считаем себя повстанцами.
– Это не меняет сути. Французы в Отечественную войну двенадцатого года звали русских партизан бандитами, немцы звали партизан бандитами. И во всем мире эти понятия совмещаются в одно определение уголовного права. Но я не юрист, чтобы рассуждать об этом.