– Лучше было бы, если бы она открыла это для себя постепенно.
– В какой-то степени ей помогут сделать это. Обычная утечка информации. Официально вы, конечно, предстанете перед ней как жена доктора Вольфа, и тоже архитектор по профессии, увлеченная старинной архитектурой Будапешта.
– Тогда что же должна открыть для себя в этой девице я?
– Склонность к дружбе, – улыбнулся Скорцени. – Бескорыстной, женской, всепоглощающей.
– Что-то я никогда раньше о таковой не слыхивала: «бескорыстной и всепоглощающей…».
– Случается иногда, случается, – успокоил ее Скорцени.
– Тогда на всякий случай поклянитесь, что она не лесбиянка, – не то шутя, не то всерьез потребовала Фройнштаг.
– Вот этого я не знаю, – недовольно проворчал Скорцени. – Почему я должен интересоваться еще и нижним бельем баронессы, а также способами удовлетворения ее низменных страстей? Кстати, почему это вас так встревожило? Никогда раньше женщины с подобными склонностями особой тревоги у вас не вызывали.
– На что-то намекаете?
– Выясняю ситуацию, поскольку о своих агентах обязан знать все.
– В Библии по этому поводу сказано, что всему свое время, а всякому древу – свой плод. Считайте, что я через свои женские изыски уже прошла.
– А ведь если оставить в покое вас, Фройнштаг, и вернуться к баронессе Юлише… Это хорошо, что вы задались вопросом о ее лесбиянстве. Я почему-то не обратил особого внимания на то, что Ференцем Салаши она увлечена не более, чем его супругой… Или же у вас иное мнение на сей счет, а, Фройнштаг?
Только сейчас Лилия вспомнила, что ведь о ее «лесбийской пытке» княгини Марии-Виктории Сардони в бассейне на вилле «Карпаро» Скорцени тоже давно известно. Не говоря уже о ее «невинных секс-забавах» в те времена, когда она в течение незначительного времени проходила стажировку и испытание в качестве охранницы в концлагере. И поняла, что продолжение лесбийской темы, в любых нюансах, не в ее интересах.
– Супруга Салаши может оставаться для нее всего лишь надежным источником информации. И вообще, я вынуждена открыть вам одну великую тайну: далеко не всякое сближение двух женщин завершается лесбиянскими оргиями. Порой возможность поболтать, посплетничать и поделиться своими подвигами на любовном фронте куда дороже для нас, чем бесплодные лесбиянские потуги.
– Кто бы мог предположить?!
– Ладно, штурмбаннфюрер, считайте, что вы меня убедили. Кроме всего прочего, выясню и эти подробности. Но главное, попытаюсь завязать дружбу с Юлишей, дабы найти подходы к самому Салаши, – жестко пообещала Фройнштаг в обмен на молчание по поводу «концлагерных невинностей».
– Теперь добиться этого будет значительно легче, нежели потом, когда Салаши уже возомнит себя фюрером Великой Венгрии.
– Согласна.
– Мы же будем прикрывать вас, пытаясь проследить, кого эта секс-баронесса наведет на наш след. – Скорцени выслушал смех Фройнштаг, которой очень понравилось определение «секс-баронесса», и добавил: – И кто этих людей будет интересовать больше: я или вы?
– По-моему, сейчас их больше всего интересует положение контр-адмирала Хорти. Если секс-баронесса действительно связана с англичанами, то ведь судьба регента для Лондона так же небезразлична, как и судьба самой Венгрии.
– Вопрос в том, к чему эта встревоженность судьбой Венгрии может в реальности привести англичан.
– В любом случае, они попытаются спасти Хорти и помочь ему удержаться в кресле правителя. Мало того, они уже уверены, что в ближайший месяц Германия останется без последнего своего боеспособного союзника.
– Хоть в какой-то степени боеспособного, – угрюмо подтвердил Скорцени. – В общем-то мы с вами диверсанты, Фройнштаг. И мне не очень по душе то, что приходится отбивать хлеб у разведки и контрразведки… Но что поделаешь? Да, кстати, в ходе операции никогда не забывайте, что на самом деле Юлиша – это баронесса Юлиана фон Шемберг. Она может напомнить об этом самым нелицеприятным образом.
– Мне известно, что аристократки обладают способностью вспоминать о своем высокородном происхождении в самые неподходящие минуты, – ответила Фройнштаг, вновь возродив в своей памяти княгиню Марию-Викторию Сардони.
* * *Однако все это – и Мюнхен, и явочная квартира СД, с обер-диверсантом в старинной, безмерно широкой, традиционно баварской кровати, – уже осталось в прошлом. Лилия только что вышла из будапештского отеля «Берлин», и впереди ее ждала встреча с Юлишей, с венгерской столицей, с агентами венгерской контрразведки и с людьми, приближенными ко двору регента Хорти.
Уже давно должно было появиться ее прикрытие в облике сотрудника СД Гольвега, однако оно почему-то опаздывало. Обычно подобное опоздание или какой-то иной сбой предвещало неудачу, но пока что Фройнштаг не хотелось предаваться черным пророчествам; предпочитала витать в романтическом тумане безвестности.
Авантюристка по самому характеру своему, по самой своей природе, Фройнштаг уже ощущала приближение опасности и дыхание очередной авантюры. Лилия любила такие моменты – когда операция только разворачивалась, когда можно было дать волю фантазии и когда очередная акция напоминала захватывающую книгу, о которой уже наслышана, но которую еще только следовало прочесть.
«…Но пока что тебе всего лишь предстоит увидеть, что собой представляет любовница Салаши», – мысленно молвила Фройнштаг, прерывая цепь «постельных» воспоминаний, предаваться которым она любила только в тех случаях, когда они были связаны с пребыванием в этой постели обер-диверсанта рейха.
Это были особые встречи, особые часы, проведенные с мужчиной, с которым она согласна была провести всю оставшуюся жизнь. Правда, Скорцени не мог догадываться, что, чем дольше они с Фройнштаг были знакомы, тем воспоминания эти все больше отдалялись от греховных утех и все больше тяготели к воспоминаниям об их беседах.
Независимо от того, завершалась ли очередная встреча каким-либо конкретным заданием, или же обычным, до обидного сдержанным, прощанием Скорцени, – она всегда вспоминала потом, что и как именно он говорил, как отзывался, как наставлял ее и как отшучивался. Фройнштаг теперь понимала тех молодых диверсантов, которые тянулись к «человеку со шрамами», старались быть похожими на него и пытались подражать во всем: от поведения во время операции, до рокотания его гортанного баса и клокочущего смеха. То же самое стало происходить и с ней. Если раньше она предавалась лишь сугубо женским сексуальным бредням, то теперь все чаще прибегала к воспоминаниям диверсанта, влюбленного в своего учителя.
Именно так все и выглядело в эти минуты. И хотя с момента их любовных утех в Мюнхене прошло уже немало времени (в Будапешт они прибыли ранним утром и предаться библейскому греху еще не успели), Фройнштаг по-прежнему жила ими. Вот и сейчас она, сцену за сценой, прокручивала весь свой последний постельный спектакль до малейших подробностей: что он сказал, как возмутился, и как она безбожно зарывалась, пытаясь погасить на его нервах свою собственную ревность и неуверенность.
Фройнштаг немного смущало то, что приходилось вторгаться в любовную связь другой женщины. Еще не будучи знакомой с Юлишей, она уже чувствовала к ней какое-то расположение, возможно, вызванное обычной женской солидарностью. Фройнштаг не знала, как будет складывать знакомство с первой леди «первого наци» Венгрии. Но сам тот факт, что ей придется шпионить за секс-баронессой, уже вызывал у Лилии внутренний протест.
«В конце концов, все мы по жизни своей «секс-баронессы, – покаянно напомнила себе Фройнштаг. – Только одни превращают это в хорошо оплачиваемое ремесло, а другие довольствуются неблагодарной славой любительниц. К какой фаланге принадлежишь лично ты, – реши сама. Но учти: возможно, когда-нибудь и к тебе тоже подошлют некую девицу, которая обязана будет выяснить, что из себя представляет „эта любовница Скорцени”».
Лилия поежилась и приподняла ворот плаща. Холодное слякотное предвечерье настаивалось на густом, пронизывающем до костей дунайском тумане.
Машину, сворачивающую к отелю, Лилия заметила в минуты, когда теплый салон ее уже способен был показаться райским убежищем.
– Прошу прощения, фрау Вольф, – выскочил из него Гольвег. – Пять минут, на которые мы опоздали, вам придется списать на бестолковых будапештских полицейских, которые считают, что с наступлением сумерек всякая автомобильная жизнь на вверенных им улицах должна прекращаться.
– Если я опоздаю на встречу, вам то же самое оправдание придется повторить в присутствии Скорцени, – предупредила Лилия, садясь рядом с водителем. – Он будет «рад» довольствоваться столь вескими доводами.
– Надеюсь, до этого дело не дойдет. У нас первоклассный водитель.
– Этот? – кивнула Фройнштаг в сторону худощавого парня, почему-то судорожно вцепившегося в руль, словно боялся, что его вышвырнут из машины.
– Вот именно. – Фройнштаг готова была поклясться, что имеет дело с очередным недоучкой из гитлерюгенда, однако, предвидя ее реакцию, Гольвег тотчас же поспешил заверить: – Это лучший из имеющихся в распоряжении господина Хёттля.
– Кто он, откуда взялся? – спросила она с такой небрежностью, будто водитель при их разговоре не присутствовал.
– Из местного отделения службы СД. Унтерштурмфюрер Шторренн.
– Как легко достаются сейчас в СД офицерские чины!
Шторрен никак не отреагировал на ее слова, и такое его поведение слегка удивило Фройнштаг. Тем временем за него вступился Гольвег.
– Свой офицерский чин господин Шторренн получил на фронте. На Восточном фронте, – уточнил он.
– А еще точнее: за Восточным фронтом, в тылу русских, – наконец-то прорезался голос у самого Шторренна.
Однако вышибить Фройнштаг из седла было уже не так-то просто.
– В таком случае, вот что, унтерштурмфюрер Шторренн, – процедила она сквозь зубы, явно подражая при этом Скорцени. – Если какому-то местному идиоту-полицейскому вздумается морочить вам голову, пристрелите его и спокойно езжайте дальше.
– Это приказ? – своим тоненьким, почти мальчишеским голоском поинтересовался Шторренн.
– Нет, считайте это моей нежнейшей просьбой.
Не произнеся больше ни звука, Шторренн поправил кобуру пистолета и расстегнул ее.
«На редкость сообразительный попался, – признала Фройнштаг. – Возможно, даже храбрый, хотелось бы верить. Если, конечно, он столь же решительно станет вести себя и в присутствии полицейского».
– Так вы, наверное, неплохо владеете русским? – спросила Лилия, вспомнив о его рейдах в тыл врага.
– Намного лучше, нежели многие из русских, – ответил Шторренн, не поворачивая головы. – Некоторых это даже смущало.
– Из прибалтийских германцев, следует полагать?
– Из германцев, но поволжских, которые бежали из России в конце Гражданской войны.
– Теперь все проясняется. В Германии вы окончили разведшколу, и за линию фронта вас переправляли, как разведчика.
– Это не имеет значения, – вмешался в их разговор Гольвег.
– Понимаю, секретная миссия.
– У меня была миссия инспектора-палача, – спокойно объяснил Шторренн. – За рубеж меня переправляли для того, чтобы я казнил предателей. Особенно сложно было достать одного из радистов, засланного нами русского, которого советы завербовали, заставив вести радиоигру. Мне пришлось почти две недели выслеживать его и прирезать, когда ему разрешили свидание с матерью.
– А всего он казнил двенадцать предателей, – решил Гольвег, что от обета молчания он теперь освобожден.
– Если учесть, что все казни пришлось производить за линией фронта, – не так уж и мало. Впрочем, таких казней хватило бы и по эту сторону фронта.
– По эту сторону я казнил более двухсот предателей, в том числе и бывших служащих СС, СД и гестапо.
– Это не шутка? – враз оробев, вполголоса поинтересовалась Фройнштаг, оглянувшись на сидящего позади нее Гольвега.
– Он был палачом в одной из берлинских тюрем, а затем – в специальном лагере для бывших военнослужащих вермахта, СС и прочих структур, – неохотно объяснил тот.
«Вот уж действительно, – вздохнула про себя Фройнштаг, – никогда не знаешь, с кем имеешь дело!»
* * *Хотя корпус санатория с уютным генеральским номером в нем уже был рядом, однако входить на его территорию Хейди не торопилась. Усевшись на один из валунов, у края речного обрыва, она забросила ногу на ногу и, обхватив руками колено, долго раскачивалась, словно в кресле-качалке.
«…И все же: как умело и напористо она тебя допрашивала! – вернулся генерал к недавнему разговору с женщиной, которую все еще не мог заставить себя называть невестой. – А что ты хочешь от нее? Вдова эсэсовца! – с нескрываемой неприязнью следил Власов за раскованным поведением германки. – У них это в крови. Впрочем, на фронте, – на том, советском, фронте, – твоих солдат уже успели назвать „власовцами”, – неожиданно осадил сам себя. – И произносят в Красной Армии кличку „власовец” с тем же презрением, что и „эсэсовец”».
– Вы не правы, мой генерал генералов, – и в этот раз попыталась прочитать его мысли Хейди, но крайне неудачно. – Не надо торопиться.
– С чем? – раздраженно поинтересовался Власов.
– Я – медик, а не палач, Андре. Можете быть уверены, что если с этой женщиной, Марией Вороновой, что-либо произойдет или уже произошло, то моего участия в этом нет.
– О Марии Вороновой, о штабной поварихе и наших с ней блужданиях волховскими лесами уже все сказано, – постепенно проявлялся у генерал-полковника истинно командирский голос. – Зачем к этому возвращаться, на р-рысях?
– Дело вот в чем: я действительно разыскала эту женщину. Но после нашей короткой встречи с ней…
– Так вы с ней встречались?!
– Разве я не сказала об этом? Странно. Может, вы невнимательно слушали, потому что были слишком возбуждены? Впрочем, это уже не важно. Наша первая встреча длилась всего две-три минуты, в присутствии офицера СД. Мы даже ни о чем не успели поговорить, да, по-моему, Воронова даже не успела понять, кто я такая. На все мои вопросы она отвечала вопросом: «Кто вы такая? Кто вас ко мне прислал?» И поскольку я затруднялась с объяснениями, то она отказалась от беседы со мной.
– Наверное, она все же поняла, кто вы.
– Или кто-то из офицеров подсказал. Как бы там ни было, а сразу же после нашей встречи Марию куда-то перевели. По слухам, ее перебросили в Восточную Пруссию, то ли в лагерь, то ли в разведшколу. Очевидно, командование не хотело, чтобы вы встречались с ней, Андре.
– Боялось, что это осложнит наши с вами отношения.
– Вот об этом я не подумала.
– Подумали, Хейди, подумали. Однако не будем об этом. Итак, что происходило дальше?
– Я попросила своих надежных людей отыскать ее еще раз. Но сделать это очень деликатно. Могу сказать, что заниматься поисками будут друзья моего брата, которые предупреждены и понимают ситуацию.
– Зря вы все это затеяли, зря! – нервно прошелся Власов по самому краю осыпи. Это было настолько опасно, что в какое-то мгновение Хейди приподнялась от напряжения и проследила, как беспечно он марширует по краю гибели.
– До сих пор я ничего не делала зря, – парировала Хейди, – для этого я слишком прагматична.
– Зачем вам это понадобилось, в стремени, да на рыс-сях?
– Только для того, чтобы вы опять могли встретиться с ней, Андре.
– Я? Может быть, вы? Ведь это для вас важно допросить ее точно так же, как только что допрашивали меня.
– Я не настолько безумна, чтобы заставлять вашу окопную жену подтверждать то, в чем и так не сомневаюсь.
– Но зачем-то же она понадобилась вам! – все еще нервничал Власов, продолжая сновать по краю гибели.
– Нет уж, увольте, генерал генералов, я принципиально не пожелаю встретиться с этой вашей фрейлейн Форонофой. Как только ее обнаружат, я добьюсь того, чтобы доставили сюда, или в ту местность, в которой будете находиться вы. И дадут возможность провести с ней как минимум часа два. Если очень пожелаете, то и сутки. Но только если очень, – убийственно улыбнулась Хейди, – пожелаете.