Американцы ворчали сквозь зубы, но подчинились. Побежали, согнувшись, в лес, а за ними Паскевич. Пока он менял это чертово колесо, мимо проехал пыльный «ПАЗ», курсирующий между Ургой и Кремлино, пассажиры провожали его глазами. Крикун натянул капюшон, не оборачивался. Он и так достаточно засветился за последнее время. Потом проехал аналогичный «УАЗ» с ополченцами. Настроения проверять документы у одинокого водителя бойцы не имели. Крикун небрежно помахал им рукой. А когда проехали, машинально коснулся пальцем щеточки усов под носом – не отвалились ли. «Папаша, у вас ус отклеился…» – ну, не придумал он ничего другого для перемены внешности! Документы липовые, но убедительные, на чужое имя, номера фальшивые, машина чужая (хотя и казенная), легенда железная – на сутки уехал в Россию для встречи с поставщиками санкционных продуктов, пожелавших остаться инкогнито. Вот только эта внешность…
Потеряли минут двадцать. Дождался, пока дорога опустеет, махнул рукой: ну, кто быстрее. Американцы, злобно пыхтя, загрузились в машину. А минут через десять новая напасть! На участке от Угры до Манежной горки объездной дороги не было, и этот участок оккупировала колонна военной техники, которая никуда не ехала, а просто стояла! Видимо, ждали приказа, или какая неувязка с принимающей базой. Ехать мимо этой колонны было бы сверхнаглостью. Там было много людей. И ополченцы с повязками – дорожный патруль. Раздавать столь щедрые подарки боевикам в планы Крикуна не входило. Заехали в лес и битых полтора часа прождали, пока колонна уберется к чертовой матери! Ругались американцы, жадно грыз травинки Паскевич. Потом успокоился и чисто по-человечески вздремнул. Куда, действительно, спешить, если работа будет завтра? Когда его разбудили, он сладко зевал и имел настроение куда положительнее, нежели коллеги. Колонна ушла, громыхая железом и матюгами, «УАЗик» выехал на дорогу и понесся по открытому участку мимо деревушки, утонувшей в зелени за оврагом. До Луганска оставалось чуть больше сорока верст, но почему-то эта дорога выливалась в череду каких-то возмутительных препятствий!
Все-таки мимо поста они проехать не смогли! Было что-то не то. «УАЗик» вывернул из-за леса (в этой местности вообще не должно было быть никаких патрулей), и лоб в лоб столкнулись с дорожным постом! Это был не просто пост, такое ощущение, что ждали именно их! Они смотрели в бинокль на приближающуюся машину, потом старший наряда что-то заорал, начал вкруговую махать рукой. Патрульная машина стала неуклюже разворачиваться с обочины, чтобы загородить дорогу, и в этот момент струхнувший Крикун утопил педаль газа в пол! Машина ускорилась. Ополченцы брызнули врассыпную. «УАЗ» краем зацепил патрульную машину, водитель ее не справился с управлением, и машина носом клюнула в кювет, перевернулась на бок. «Отлично, – мелькнула мысль, – теперь они не смогут преследовать». В спину хлопнуло несколько выстрелов. Крикун машинально глянул в зеркало заднего вида. Ополченцы бежали за ними, стреляли на бегу. Старший поста с нарукавной повязкой что-то кричал в рацию.
«Худо дело, – сообразил Крикун, – может, проскочим?» Снова неудобное место, никаких дорог-дублеров. Машина с ревом ушла за перегиб возвышенности, и выстрелы стихли.
– Майор, что случилось, в чем дело? – нервничал Хардинг.
Нервничали и все остальные. Что за черт возьми, почему работе вечно мешают искусственно созданные барьеры? А если бы одна из пуль попала в машину, пробила стекло? Кто бы за это отвечал?
– Думаю, неприятности, Дмитрий Макарович, – мрачно бросил Паскевич. – Они работали по номеру нашей машины. Что не так у тебя с номером?
– Не знаю, – процедил Крикун. – С утра все в порядке было с номером… Ничего, отъедем подальше, поменяем номера, у меня этого барахла в тайнике достаточно…
Подальше не отъехали, на следующем дорожном посту их тоже ждали. Видимо, сообщили незадачливые коллеги. Проклятая трасса, некуда свернуть, а по полю до ближайшего леса бежать целую вечность! На полной скорости вышли из поворота – и здравствуйте, бабушка с дедушкой! На широкой обочине стоял старенький микроавтобус, а ополченцы суетливо разматывали поперек проезжей части ленту с шипами. У гаишников отобрали? Тормозить поздно, перестреляют на открытом месте. Винтовки в тайнике в багажнике, не достать, да и толку в тесном салоне от этих неповоротливых жердин! Четверо автоматчиков уже держали автоматы наизготовку. Крикун запоздало начал тормозить. Зашумели американцы – мой бог, что происходит?!
– Тихо всем, ни звука… – прошипел Крикун. – Может, еще обойдется?
Машина встала, как вкопанная, не доехав пары метров до торчащих шипов. Все пятеро сидели в салоне, как застывшие статуи. Ополченцев было четверо – одеты вольно, кто-то в расстегнутых защитных куртках, кто-то в майках-безрукавках и камуфляжных штанах. Все четверо целились из автоматов, явственно намекая, что пока лучше не шевелиться. Единственный, кто был в головном уборе, – средних лет, с тонкими усиками над верхней губой – наклонил голову, глянув на номер машины. Удовлетворенно кивнул – та самая. Лица ополченцев озарились радостными улыбками.
– Выходите, – распорядился усач, – медленно, по одному, не дергаясь. Кто дернется, получит пулю. Руки за головы.
Момент был трудный. Люди впали в ступор, двигались, как в кисельном тумане. Они приторможенно выбирались из салона, сжимали пальцы в замок на затылке. Только Паскевич что-то долго вылезал – похоже, впал в прострацию, движения не ладились, конечности цеплялись за все подряд.
– Привет, хлопцы, – голосом, не предвещающим ничего хорошего, сказал усач и злорадно оскалился. – Ну, что, слава Украине?
– Дурная слава, – засмеялся сослуживец с дефектом губы – ее уродовал белесый шрам, и она напоминала кроличью. – Походу вмерла уже.
– Послушайте, мужики, вы что, белены объелись? – сглотнул Крикун. – Вы кого останавливаете?
– Так, спокойно, – перебил усатый. – Без оскорблений и перехода на личности. Нам плевать, кто вы такие, но твоя машина, дружище, находится в розыске. Рожи ваши, панове…
– Не имеете права, мы будем жаловаться! – взвизгнул Фуллертон. Ополченцы дружно заржали.
– Ну, точно, ты с какого края света, братан? – обрадовался усатый. – Смотри-ка, мужики, всю банду в полном составе поимели. Это они комбата Шубина в Вордовке грохнули.
– Что вы несете? – заворчал утробным басом Крикун. – Давайте так, хлопцы, вы не дергаетесь, а я медленно достаю из кармана ксиву, на которой русским языком сказано, кто я такой и в какой структуре служу.
– Стриптизер, что ли? – хохотнул самый молодой ополченец с юношеским пушком на щеках. – Медленно достает он. Ты нам мозги не компостируй, мужик. А ну давайте по одному на обочину и на колени. – Юнец выразительно повел стволом. – Будет вам сейчас шариатский суд.
«Придурок, – подумал Паскевич. – Ты хоть знаешь, как выглядит компостер?»
– Слышь, чувачелло, ты чего там копаешься? Руки за бошку, быстро! – Четвертый ополченец, коренастый, словно вырубленный из коры морщинистого дуба, ткнул в него автомат. Паскевич еще не вылез из машины – кряхтел под пристальным взглядом бойца, делал вид, что не может выдернуть застрявшую под сиденьем ногу.
Другого момента уже не дождаться! Сгодилась «мелкая оружейная мелочь», которую Паскевич всегда имел при себе. Он взялся за ногу, чтобы освободить ее, рука скользнула под носок, и пуля из компактного «браунинга» поразила бедняге шею! Ополченец отшатнулся, рухнул на колени. Какое-то время он не падал, качался. Не прошло и мгновения, как Паскевич уже вывалился из машины, падая на бок, швыряя за спины ополченцам наступательную РГД-5, которая всегда лежала в боковом кармашке сумки!
– Ложись! – заорал он, как ненормальный. Сообразили – что еще оставалось делать, если чувства на пределе. Все четверо попадали, как подкошенные. Юнец успел произвести короткую очередь, но она прошла над головами. Бабахнула граната, разлетелись осколки. Обученным спецназом эти четверо не были, иначе знали бы, что чревато стоять кучкой. И надо падать мгновенно, если прилетает граната. Орали раненые, корчились от боли. Гранатка дохлая, осколок от нее убьет лишь в том случае, если поразит жизненно важный орган. Но ранения доставляет серьезные, и боль самую настоящую. А вот теперь американцы были в родной стихии – коршунами бросились на корчащихся ополченцев, стали вырывать автоматы. Усач держался за пробитое плечо. Янг вскинул автомат. В затянутых болью глазах на миг мелькнуло недоумение. И все застыло, словно часы остановились, когда короткая очередь вскрыла череп. Ополченцу с дефективной губой перебило ноги. Он вертелся ужом, пытаясь отыскать свой автомат, но его нигде не было. Пена пошла изо рта, а он продолжал искать свое оружие, не видя, что оно уже в руках врага. И враг скалится, жуя резинку, – так уж вышло, что Янг в момент испуга не подавился своей жвачкой. Ополченец вскинул голову, застонал от разочарования, но не было времени ощутить вкус горечи по уходящей жизни. Очередь прошила насквозь. Вскричал юнец, которому спину изрешетило мелкими осколками. Кровь лилась ручьями, но он не потерял сознания. Когда увидел фигуру наемника с автоматом напротив, стало совсем хреново. Но он не умолял, не ползал на коленях, не просил сохранить только начавшуюся жизнь. Он пытался подняться с колен, неловко балансировал дрожащими руками.
– Сволочи, – шмыгал он носом. – Суки, хохлы позорные…
Совести ради надо заметить, что сам процесс умерщвления живой плоти не вызывал у Хардинга дикого восторга. В печаль тоже не вгонял, но и восторга не было. Обычная работа – как у поваров, шоферов, маркетологов. Он выстрелил, и парень рухнул навзничь, подкинув ноги.
– Вот так разгул справедливости… – пробормотал Паскевич и выстрелом из «браунинга» добил коренастого ополченца, раненного в шею, – тот пытался подняться, держась за дверцу. Осмотрелся: все приняли витамины?
– О май гад… – чуть не хором проговорили американцы и облегченно вздохнули. Автоматы, из которых они только что совершили убийства, видимо, пришлись им по душе. Расставаться с ними не хотелось. Они, не сговариваясь, вешали оружие на плечи.
– Вы молодец, Вадим, спасибо… – озирая окровавленные тела, вымолвил Крикун.
– Чего не скажешь о вас, Дмитрий Макарович, – упрекнул Паскевич. – Как нас вычислили?
– Думаю, по номерам… Кто-то нас засек – в Верховце или в Свите… – Крикун лихорадочно работал извилинами: где он мог проколоться? Не спалился ли сам? Нет, не должен, он принял все меры предосторожности. Спалить могли американцев и примкнувшего к ним Паскевича, а Дмитрий Макарович всего лишь оказался рядом. – Ничего, господа, все нормально. – Он вдруг засуетился. – Номера мы поменяем, а сейчас надо убраться в лес, на первый же проселок. Скоро здесь будет жарко… – И кинулся стаскивать на обочину утыканное шипами средство для принудительной остановки транспорта…
Загружались в машину с такой скоростью, словно соревновались на время. «УАЗ» помчался по дороге. В целом, ничего страшного, никто не знает, куда они следуют. Поменяют номера, собьют волков со следа…
Он гнал окольными тропами, по полям, по бездорожью. Пришлось сделать основательный крюк, потом петлять в окрестностях разрушенного луганского аэропорта. Здесь уже Паскевич выступал в роли штурмана, он прекрасно знал эти места. В районе Видного машины никто не проверял, в этой зоне все было спокойно. В стороне осталась строго охраняемая вертолетная площадка – на нее как раз садился, хлопая лопастями, военно-транспортный вертолет МИ-171Ш. Крикун въехал в поселок с западной стороны, углубился в него каким-то зигзагообразным проездом. Солнце клонилось к закату – день промчался, как пригородный экспресс. Район был вымершим, здесь почти никто не жил. Следы от воронок, разбитые снарядами двухэтажки, с покосившихся столбов свисали обрывки проводов. Крикун остановил машину в глубине квартала.
– Все, господа, я с вами сегодня достаточно покувыркался, хлебнул адреналина. Дальше сами, а я возвращаюсь на работу. Вы знаете, что делать. Военным на глаза не попадаться. Найти с Харецким общий язык. Из барака не высовываться. Ситуация с клиентом будет отслеживаться и вам сообщаться. Если что пойдет не так, сообщу в первую очередь. Держите. – Крикун обошел машину и вынул из багажника пакет, в котором что-то позвякивало. – Здесь две поллитровки самой мерзкой на Донбассе горилки и банка тушенки. Должно хватить. По выполнении задания немедленный отход в точку, где мы сейчас находимся, здесь будет ждать машина. Удачи, господа.
До нужного барака добирались попарно. Здание у дороги производило удручающее впечатление. Мусор, обломки строительных конструкций. Лестница на второй этаж трещала и осыпалась. Информация была недостоверной – на первом этаже в конце здания кто-то жил. Возможно, бродяги. Пьяный женский голос выводил музыкальную абракадабру. Паскевич приложил палец к губам, ступая на лестницу. Хардинг кивнул, подавил рвотный рефлекс…
Обитатель квартиры на втором этаже был мертвецки пьян. Обитель была двухкомнатная, даже имелся санузел, рядом с ним ведро воды. Старая мебель, на полу какие-то истлевшие коврики со следами рвоты, пустые консервные банки на столе. Стекла сохранились, но были загажены до такой степени, что отпадала необходимость в светомаскировке. Повсюду мусор, пустые бутылки, ламповый телевизор с пробитым монитором (встреча с белочкой?). Хозяин храпел на тахте в маленькой комнате – язык наружу, грязная рука свисала до пола. Он был одет в какие-то клоунские полосатые штаны – последний писк гламурной моды? Хардинг брезгливо перешагнул через брошенные комком засаленные брюки, недоуменно глянул на Паскевича – мол, час от часу не легче. Вадим пожал плечами – что поделать, довели до нищеты добропорядочное население проклятые террористы…
Подтянулись Джерри с Фуллертоном. Недоуменно качали головами. Янг досадливо отмахнулся – ладно, нам все по фэн-шую. Хардинг подошел к окну, створки которого держались на честном слове. На окнах имелись занавески, которые активно использовались для сморкания. Он осторожно отогнул одну из них. Вид был в принципе обещанный. Поселок выглядел мертвым. Пустырь, разбитые дома, пожилые тополя, обросшие пылью. За пустырем колыхались какие-то фигуры. Прохромала женщина с палочкой, пробежала собака. Доносился треск – в дальнем дворе неряшливо одетые мужчины в кепках разбирали забор. Дорога проходила рядом с домом и выглядела относительно неповрежденной. Хардинг стоял у окна несколько минут, за это время проехали несколько машин – пара легковушек, закрытый фургон непонятно с чем и даже сияющая краской новенькая БМП-2 с флагом ЛНР на башне.
– Мы должны до темноты определить позиции, – повернулся Хардинг к Паскевичу. – Думаю, это не сложно. Одному придется работать на улице – думаю, со свалки. Другому – из квартиры. Третий – из второй или третьей квартиры по коридору. Мы можем в них попасть?
– Там никто не живет, мистер Хардинг. Мы можем туда попасть, даже если бы жильцы возражали.
– Отлично, Вадим. Тогда займемся делом, пока не стемнело. Наденем обноски, чтобы не выделяться среди вашего добропорядочного населения. – Хардинг саркастически хмыкнул. – Потом – спать… Надеюсь, вот это нам не помешает? – Он кивнул на закрытую дверь, за которой растекался молодецкий храп.
«Вот это» очнулось, когда по земле растекались сумерки, и окрестности погружались под полупроницаемую вуаль. Раздался надрывный гнусный кашель с мокротой, мучительный стон, распахнулась дверь, и на пороге возникло взъерошенное чудо-юдо с блуждающим взором. Все его конечности тряслись, стучала челюсть. Похмелье у человека было, как русский бунт, – бессмысленным и беспощадным. Он уставился на незнакомцев, как на инопланетян, и его затрясло еще сильнее. Снова здравствуй, белая горячка!
– А ну, изыди! – взревел он и попер напролом, как бульдозер.
– Петруха, родной! – вскричал Паскевич, распахивая объятия. – Так вот ты какой, чертяка! – обниматься было тошно, но он это сделал. Алкоголик как-то смяк, стал икать.
– А ты кто?
– Так тебе же привет от Женьки, братишки твоего любимого троюродного! Забыл такого? А он тебя помнит, гостинцев прислал! Смотри, Петруха!
Иных гостинцев этому доброму человеку и не требовалось. Он с жадностью схватился за бутылку, сорвал крышку, присосался к горлышку. Вдруг дрогнула рука, господина Харецкого повело на сторону. Он не удержал бутылку, она выпала, разбилась. Он растерянно уставился на пустую руку: как же так, недоглядел за смыслом жизни! Взвыл, словно потерял самое дорогое, упал на колени в осколки. Не схвати Паскевич его за шиворот, он бы принялся лакать с пола.
– Тащи стакан, Петруха.
Дважды можно было не повторять. Харецкий умчался, вернулся с граненым «другом человека». Паскевич наливал ему из второй бутылки, стакан трясся, стучали зубы. Он даже не дождался, пока стакан наполнится, вылакал его. Срыгнул, уставился на Паскевича осмысленным взором.
– Ты кто? – икнул он.
– От Женьки.
– От какого Женьки? Хотя… – Алкоголик задумался, махнул рукой. – Ладно… Как он там?
– Скучает сильно. Поживем у тебя. – Паскевич не спрашивал – констатировал. Харецкий глупо улыбнулся, снова икнул. – Есть будешь?
– Буду, – кивнул алкаш и подставил стакан. Паскевич пожал плечами, набулькал. Харецкий выпил, блаженно заулыбался. – Прости, брат, подлечиться надо…