— Он уже сообщил что нибудь важное? Ты же понимаешь, Ильяс, что мы должны… о б я з а н ы установить как исполнителей, так и заказчиков этой акции!
— Нет, пока ничего интересного от него узнать не удалось. Но у меня есть идеи, есть план. Я и его заставлю говорить, а потом и его сообщников «пробью»! Несколько своих ребят я разослал в разные адреса, чтобы они собрали кое какую информацию и кое за кем проследили!..
Они проговорили еще минут семь восемь. Сайтиев старший, сделав молитвенный жест, попросил у Всевышнего благоволения… уж очень трудная сейчас стоит перед ними задача.
— Я ожидаю приезда одного важного человека, — сказал он племяннику. — Возможно, он будет не один. В любом случае, нас ждет разбирательство, нас ждет тяжба с «кулябскими» и владельцами груза. Тахир, у нас очень мало времени. Не знаю, сколько, но предчувствую, что дня два, максимум — три. Предьявы будут очень серьезными, поэтому нам надо как следует подготовиться. Версия с нападением «русских фашистов», конечно, интересная. Но нам надо знать п р а в д у. Всю правду. Ильясу я дам отдельное поручение. А ты с другими парнями… займись ка версией причастности к ЧП националистической мрази! И выясни, кто именно направлял руку этой бритоголовой публики!
Глава 2
Федор Николаевич уехал с хутора около восьми утра.
Племяша и девушку Дарью он оставил на попечении своей гражданской жены. Ирина Тимофеевна — спокойная, приветливая, аккуратная и очень хозяйственная женщина. Ей сорок пять, разведена, взрослый сын учится в военном училище в Рязани. Почти двадцать лет отработала на ВАСО в конструкторском бюро. Там же, на заводе, познакомилась с Федором Николаевичем Татаринцевым, бывшим военным летчиком, полковником в отставке.
Федор Татаринцев, старший брат мамы Дмитрия Краснова, иногда в шутку, а иногда всерьез называет себя «сталинским соколом». После завершения службы в Белоруссии, где до начала 90 х дислоцировалась ныне находящаяся в г. Энгельс Саратовской области 22 я гвардейская дивизия Дальней авиации (Бобруйск, Барановичи), он вернулся на ПМЖ в родной Воронеж. Купил кооперативную двухкомнатную квартиру — в те времена летчик, отслуживший четверть века на «стратегах», еще мог себе это позволить. Сидеть без дела, когда тебе всего сорок пять, очень трудно. Федор Николаевич устроился на ВАСО и еще двенадцать лет отдал гражданскому авиастроению. Но, когда отрасль стала загибаться, когда такие, как он, люди с опытом, знаниями, — но и с «норовом» — стали никому, в сущности, не нужны, он уволился с завода. Еще раньше, много раньше, в восьмидесятых, распалась его семья. Жена ушла к бывшему приятелю Федора, старшему штурману полка «стратегов» ТУ 95МС — тот сумел пробиться, сделал впоследствии стремительную карьеру, дослужился до генерал лейтенанта и впоследствии многие годы, до выхода на пенсию, занимал должность заместителя Главкома авиации МО РФ…
Супруга забрала с собой и дочь Елену, которая нынче проживает с мужем и двумя детьми подростками в ближнем Подмосковье. В последние годы они стали чаще видеться: Лена несколько раз приезжала с детьми, Федор Николаевич тоже раз или два в году выбирается в Балашиху, где живет семья его дочери.
Обо всем этом, конечно, не раз было говорено в беседах между Татаринцевым и вернувшимся из Северного Кавказа племянником. Так что Дмитрий был в курсе всех новостей. Принимали его здесь тоже хорошо. Татаринцев в прежние времена бывал крут, и когда то — давным давно это было, в раннем Димкином детстве — даже драл ремнем племяша, как сидорову козу. Но со временем — смягчился. Ну а после того, как Краснов вернулся с контрактной службы, он и вовсе стал относиться к племяннику как к ровне, как к человеку, прошедшему кой какую жизненную школу и знающему теперь, почем «фунт лиха».
Что касается Тимофеевны, то она оказалось душевной, хлебосольной женщиной. Почти всю жизнь жила в большом городе, человек с высшим образованием, еще не старая, женщина в самом соку — на пятнадцать лет моложе Татаринцева. Но посмотришь на нее и сразу видно: вот, изменил кардинально жизнь человек, нашел себе «половинку», уехал прочь от городской суеты, и всем доволен, счастлив.
Краснова она принимала, как родного. Было дело, даже всплакнула, сказав, что когда видит его, Дмитрия, все время думает о своем сыне, который в следующем году должен примерить лейтенантские погоны…
Так что, учитывая все эти обстоятельства, принимая во внимание качества этих людей и их нынешний замкнутый образ жизни, дядин хутор, от которого до ближайшего села было почти четыре километра, едва ли не самое идеальное место, где можно на время «зашхериться», где можно переждать, пересидеть какую нибудь беду.
В просторной гостиной на первом этаже, чьи стены были обшиты вагонкой, царят полусумрак и прохлада. Окна зашторены; отчетливо слышно тиканье старомодных ходиков; стрелки на циферблате показывают четверть второго пополудни.
Краснов сидел на добротной дубовой лавке, привалившись плечом к стене. Он то задремывал, роняя тяжелую, гудящую после бессонной ночи и событий последний часов голову на грудь, то резко вздрагивал, встряхивался, возвращаясь мыслями в пережитое.
Ночью, после того, как дядя Федор освободил их от наручников, — у него здесь имеется своя небольшая мехмастерская — состоялся не самый простой в жизни Краснова разговор.
Ясный пень — Татаринцев потребовал от племянника объяснений. Разговор состоялся, но вначале определились с машиной и с той полуобнаженной юной особой, которую Краснов привез — он вынужден был так поступить — на дядин хутор. «Пассат» загнали в одни из двух деревянных сараев и накрыли куском брезента — что делать с этой машиной, они как то сразу и не смогли решить, отложили решение на потом. Дарью обмыли, приодели, накормили и перепоручили заботам Тимофеевны. О себе она смогла рассказать лишь минимум сведений: что ее удерживали насильно в доме одного из таджикских арендаторов и что, воспользовавшись суматохой, возникшей в связи со стрельбой и ночным пожаром, она — сбежала от «хозяина». А сбежав, она кинулась со всех ног… просто куда глаза глядят, лишь бы подальше о тех людей, кто держал ее долгое время взаперти, кто ограничивал ее свободу.
Почему, зачем она забралась в «пассат», Дарья толком так и не смогла ответить — говорит, была «не в себе».
Ну а на вопрос, зачем она приковала себя наручником к совершенно незнакомому молодому человеку, вообще ничего не смогла внятного ответить, лишь пожимала плечиками, мол, сама не понимаю, как такое могло случиться…
Татаринцев хотел продолжить «дознание», но вмешалась Тимофеевна: она сказала, что девушка, кажется, «многое претерпела» и что с вопросами следует «погодить».
Хозяйка увела Дарью в небольшую гостевую комнату, где имелась настоящая крестьянская кровать с пуховой периной и уложила ее спать. Ну а сама принялась хлопотать по хозяйству, — она ведь все равно вставала на рассвете, чтобы задать корму домашней скотине — оставив, таким образом, мужчин наедине — а тем было о чем поговорить.
Федор Николаевич предупредил племянника: или рассказывай все «до точки», или не рассказывай ничего. «Но тогда, — добавил он, — я не смогу тебе ничем помочь. А ты, Димка, как я понимаю, нуждаешься в помощи и совете».
Краснов налил себе почти полный стакан «ореховки» — дядя наловчился гнать первоклассный самогон, который он вдобавок еще настаивал на ядрышках и нежной зеленой скорлупе чуть недозревших грецких орехов.
Выпил махом, чтобы снять стресс.
Потом, сбиваясь и начиная свой рассказ заново, поведал дяде историю о том, — опустив, впрочем, некоторые детали и избегая называть имена — как он ездил вместе с одной компанией «поучить черножопых» и во что это, в конечном итоге, вылилось.
Краснов с усилием потер пальцами набрякшие веки. Хорош, — подумал он, — надо взять себя в руки. Поднялся с лавки, подошел к дубовому столу, накрытому скатеркой. На керамических тарелках разложена снедь. На одной — овечий сыр, отливающие янтарем помидоры, только только сорванные с грядки, пучок пахучей кинзы. На другой нарезанная ломтями холодная буженина. В плетенной хлебнице лежит разрезанный пополам деревенский каравай — Тимофеевна сама печет хлеб, причем такой, какого Краснов еще нигде не пробовал.
Впрочем, есть Краснову не хотелось, после ночных приключений ему кусок в горло не шел. Он налил в кружку из глиняного жбана шипучего, с кислинкой кваса… запрокинув голову, выдул его одним махом.
Тимофеевна все это время суетилась по хозяйству и с какими либо расспросами к нему не приставала. Ей было чем заняться: из домашней живности у них в заведении корова Дуся, три козочки, с десяток овечек… А еще куры и с полдюжины индюков.
Фермерским трудом «хуторяне» не занимались: у Федора Николаевича очень приличная пенсия, имелись и кое какие накопления, так что на жизнь им денег хватает.
Из почти трех гектаров земли, находящихся в их собственности, примерно половину занимает луг. Года два примерно назад закончили строительство дома: стены сложены из приятного глазу песочного окраса кирпича. Пока строились, жили в старом деревянном доме, который разобрали на дрова лишь недавно, минувшей весной. Есть свой фруктовый сад, имеются две теплицы, одна из которых отапливается в холодное время года, есть компактный огород с аккуратными грядами, за сараями. Возле бревенчатого сруба — как же без бани то? — оборудована «копанка», вода в которую вливается самотеком из ручейка, который отведен от другого ручья, более полноводного, протекающего неподалеку, по краю подступающей с востока к хутору лиственной рощицы.
Словом, здесь всегда найдется, к чему приложить руку. Особенно много забот у женщины, на которой лежит все домашнее хозяйство. А тут еще «племяш» пригребся среди ночи; да не один, а с прикованной к себе наручником полуголой девицей…
Тимофеевна, хотя большей частью возилась — п о р а л а с ь, как говорят в здешних местах — во дворе, занимаясь то поливом грядок, то стиркой, но все же за гостями поглядывала.
Не оставляла их надолго без внимания, без хозяйского пригляда.
— Дима, может все ж приляг, отдохни, как человек, а? — сказала она, заглянув из сеней в гостиную. — Ну что же ты? Совсем ничего не покушал!
— Спасибо, что то пока не хочется.
— Ладно. Дождемся Федора Николаевича, тогда и пообедаем все вместе. Он тебе не звонил, Дима?
Краснов вытащил из нагрудного кармана мобильник, позаимствованный им в машине Супруна, отрицательно качнул головой.
Он только сейчас заметил, что разрядилась батарея, а поставить мобилу на подзарядку он как то не догадался.
«Может, оно и к лучшему, — подумал Дмитрий про себя. — Никому покамест не буду звонить. Пошли все на фиг…»
Возможно, кому то показалось бы странным то, что он не пытался связаться с кем то из «сообщников», не пытался выяснить судьбу того же Супруна. Но ему не хотелось ни видеть кого либо из этих людей, ни устраивать разборы по поводу того, что его втянули в это стремное, тухлое, как выяснилось, мероприятие.
Хватит с него уже тех проблем, которые он поимел.
Взять ту же девушку Дарью: ну и что теперь прикажете с ней делать?
Надо будет что то решать с ней… Но никаких идей в этом плане в голове самого Краснова покамест не появилось.
Тимофеевна ненадолго скрылась в дверях «гостевой» комнаты.
Когда она, минуту или две спустя вышла оттуда, Краснов шепотом, — они все утро общались, понизив голос — поинтересовался:
— Ну, как там о н а?
— Спит. Бедная девочка… Видно, натерпелась от своего изверга «хозяина». Я сделала отвар из трав. Из чабреца, мелиссы, корня валерианы. Она послушная девушка: выпила всю кружку, как я и велела. Сон для нее сейчас — лучшее лекарство.
— Женщина улыбнулась. — Представляешь, она мне руку поцеловала. Сказала, что только родная мама за ней так ухаживала… Кстати, Дмитрий…
— Что?
— У этого отвара, которым я ее попотчевала, есть небольшой галлюциногенный эффект…
Ирина Тимофеевна замялась, поскольку не знала, известно ли племяннику значение термина — «галлюциногены».
— Глючит ее? — переспросил Краснов. — Может, такой отвар ей противопоказан?
— Нет, нет, что ты! Никакого вреда не будет, средство надежное!
— Хм, — он почесал в затылке. — Может она того… наркоманка? Я ж ее, Тимофеевна, совсем не знаю!
— Никакая она не наркоманка! Впрочем… поручиться не могу, но следов от уколов я не видела.
— И что с ней не так?
— Спит девочка крепко, и слава Богу! К вечеру, надеюсь, ей полегчает! Но иногда она, Дим, что то бормочет… Как будто разговаривает с кем то, как будто всё кому то жалуется. И знаешь, что интересно: во сне она говорит… не по нашему, не по русски.
Краснов бросил на нее изумленный взгляд.
— Как это? А на каком же она языке… того… бормочет?
Хозяйка пожала плечами.
— А вот этого я не знаю. Какой то совсем незнакомый язык. Разве что имена можно было разобрать… «Мансур»… и еще какой то «Рустам ака».
— Мансур? Гм. А еще что она во сне болтала?
— Ничего не понять, Дима. Чужой язык! Зовет она как будто кого то. Жалобно так зовет: «падар»… «модар»…
— Падар? — Краснов почесал в затылке. — Модар? Сроду таких слов не слышал.
— И внешне она, Дима… ну не совсем наша, я бы так сказала. С какой то примесью девушка. Хотя по русски говорит чисто. По городски говорит.
— Она и «по матушке» может послать, — Краснов усмехнулся. — И вообще она, как я понял, за словом в карман не лезет.
— Ладно, это все не важно. Русская эта девушка или нет, без разницы. Главное не внешность, но национальность, а то, есть ли у тебя душа.
— Эх… — Краснов прерывисто вздохнул. — Хороший вы человек, Тимофеевна. Душевный. Правильный. Таких, как вы и как мой дядя впору уже заносить в Красную книгу… А можно того… на нее взглянуть? Или «главврач» — против посещения пациента?
— Что, уже соскучился? — женщина мягко улыбнулась. — А она ничего такая… хорошенькая. Ну иди, проведай свою знакомую. Только не буди ее, пусть поспит еще, ладно?
Краснов вошел в «гостевую». Окно плотно занавешено; на тумбочке, рядом с широкой, добротной деревенской кроватью, горит «ночник». В комнате пахнет травами. Дарья, облаченная в голубенькую ночную рубашку, спала на правом боку, подложив кулачок под щеку. Из под одеяла высунулась босая нога; Краснов только сейчас заметил, что у этой девушки на лодыжке красуется цепочка… Что то бликануло в отсвете ночной лампы, вспыхнуло искоркой и погасло. Краснов наклонился, чтобы рассмотреть поближе. Так, так… Какой то камушек вплетен в эту витую ажурную цепочку, сделанную из «желтого металла». Страз? А может… «брюлик»? Да вряд ли… Камешек то довольно крупный, каратов в пять шесть. Скорее всего, «рыжье» настоящее, а вот камень — почти наверняка — бутафорский, страз либо фианит.
Он решил поправить одеяло. Дарья, чуть приподняв голову, довольно внятно сказала:
— Я не сплю. Сейчас… сейчас я встану…
После чего, повернувшись на другой бок, вновь прижалась щекой к подушке и провалилась в глубокую яму сна.
— Дима, я тебе другую одежду приготовила, — сказала Тимофеевна, когда он вышел из «гостевой». — Глянь, ты где то джинсы свои запачкал! И возле коленки — видишь — порвались! Давай ка я их простирну, а потом заштопаю…
Краснов надел шорты и клетчатую рубаху — у них с Татаринцевым один и тот же размер одежды. По ходу выяснилось, что у него на правом бедре имеется довольно глубокая ссадина; где то зацепился этой ночью, или напоролся на что то в лесопосадке. Он и прежде ощущал, что у него саднит нога чуть повыше коленки, но не придавал этому особого значения… Попросил у хозяйки настойку йода и пластырь. Сам обработал ссадину, сам же ее заклеил полоской бактерицидного пластыря. Ну вот, теперь полный порядок.
— Дима, я тут кое что нашла в заднем кармане брюк, — женщина протянула Краснову сложенный в четверть лист бумаги и «визитку», на которой был написан номер телефона московского соратника по прозвищу Антизог. — Чуть не постирала эти твои бумажки вместе с джинсами…
— А а… ну да, конечно. Спасибо, Тимофеевна…
Краснов вышел во двор. Солнце уже порядком припекало, поэтому он сел в тенечке, под полотняным, в форме шатра, навесом, где были расставлены белые пластиковые кресла. Тимофеевна — вот же заботливая душа! — принесла жбан с холодным квасом, кружку и пепельницу. Краснов угостился кваском, выковырял из пачки сигарету, закурил. За всеми этими бурными событиями он как то забыл об этой записке, что вручила ему минувшим вечером Анна…