– Будете рекламировать товар?
– В том числе, – согласилась она. – Однако Коля работает не только ради денег. Ему нравится приводить в порядок старые дома или делать что-нибудь совершенно потрясающее из новых. Впрочем, вы сами увидите!
– Вы давно женаты? – спросила Лайма, тронутая ее горячностью.
– Недавно. У Коли уже был один брак. И дети есть. Мы с ним сошлись, потому что родственные души. Я тоже занимаюсь дизайном, только компьютерным.
«Так, – подумала Лайма. – Если она хоть что-то понимает в этих ящиках, к Корнееву ее лучше не подпускать».
– Наверное, вы уже давно сюда переехали? – закинула удочку Лайма. – Все-таки отделка дома – дело не быстрое...
– Нет, недавно. Коля сначала бывал тут наездами, и только когда потеплело, переехал совсем. А я пару недель как подтянулась.
– А про черных людей вы слышали? – не удержалась и спросила Лайма. – Они как-будто прячутся в развалинах.
– Боже мой, это полная ерунда! – засмеялась Лена. – Мы с Колей ходили в те развалины – ничего особенного. Похоже, что раньше там был санаторий. А потом с ним что-то случилось...
«Интересно, что? – подумала Лайма с опаской. – Может быть, в санатории стали происходить странные вещи, и его эвакуировали? Или однажды в полнолуние в сторону болота ушел весь обслуживающий персонал? Боже, какая чепуха лезет в голову. Это все Лейтер виноват с его книгами».
Распрощавшись с Леной Дюниной, Лайма отправилась домой, воображая, что сейчас увидит Анисимова в поту. Он мог бы вызвать строителей и покончить с неприятным делом без шума и пыли. Но нет, этот интеллигент паршивый предпочитает строить забор своими руками! Если мужчина загорелся какой-то идеей, он превращается в танк.
Лайма уже подходила к своему участку, когда рядом скрипнула калитка, и из нее выглянул Олег Бабушкин. Был он все такой же небритый и обрюзгший, но на этот раз оделся в спортивный костюм с металлической искрой.
– Эй! – позвал он заговорщическим тоном. – Как вас там – Лайма? Идите сюда.
Обернувшись, она некоторое время смотрела на него, раздумывая, как поступить. Может, он зовет ее, чтобы сказать какую-нибудь гадость? За ним, судя по всему, не заржавеет.
– Зачем? – с подозрением спросила она.
– Идите, говорю! Не пожалеете. Да не пугайтесь, я приглашаю по-джентльменски.
Лайма пожала плечами и сделала несколько шагов, наблюдая за ним с опаской. В промежутке между приемами пищи людоед тоже может быть джентльменом.
– Извините, что я вам нахамил, – сказал Бабушкин, когда она подошла, и протянул руку. – Был слегка не в себе. Хочу помириться.
– Я не обиделась, – ответила Лайма и позволила потрясти свою ладонь, утонувшую в большой лапище.
– Хотите покурить? – спросил Бабушкин и отступил в сторону, приглашая ее войти.
– А ваша собака меня не укусит?
– Кто, Арчи? – хозяин рассмеялся. – Арчи не кусается. Ему вообще по фигу, кто ко мне приходит. Он только на Гракова реагирует, потому что тот его деликатесами кормит.
Лайма вошла вслед за Бабушкиным во двор его дома и тотчас увидела Арчи, который валялся на садовой дорожке.
– У нас, между прочим, чужие, – сообщил ему хозяин.
Арчи поднял глаза, посмотрел на Лайму и пару раз стукнул хвостом о землю. Она рассмеялась:
– Впервые вижу столь индифферентного пса! Почему он у вас такой тощий?
– Давай без «выканья», – предложил Бабушкин. – Ты вдова, я вдовец, чего чиниться?
– А дети у вас... у тебя есть? – спросила Лайма. – До сих пор поблизости я не видела ни одного ребенка. Иногда пролетают какие-то на велосипедах, но ясно, что они с другого конца поселка или вообще из деревни.
– У меня есть дети. Только они уже выросли, им со мной лето проводить в облом. Они так мне и сказали – в облом! Представляешь?
Бабушкин достал из кармана портсигар и торжественно его открыл. Там лежали аккуратные тонкие папироски – всего четыре штуки.
– Это что – самокрутки? – удивилась Лайма. – Я вообще-то без фильтра не курю.
– Да ты попробуй! Плохого не предложу.
Лайма, которая, сказать по правде, очень обрадовалась тому, что Бабушкин изменил поведение, решила не вредничать. Подумаешь – одна папироска! Чего только она в своей жизни не курила просто ради любопытства! А здесь – важная миссия!
Коттедж с такой же, как у всех, красной крышей стоял с распахнутой дверью. Однако Бабушкин не позвал Лайму внутрь, а повел к маленькой беседке, выкрашенной в сентиментальный розовый цвет.
– Когда цветут вишни, тут просто рай, – сообщил он, доставая из кармана дешевую пластмассовую зажигалку. – Я не большой любитель ковырять лопатой землю.
– Садовника у тебя нет? – машинально поинтересовалась Лайма.
– Да перед кем тут выпендриваться? – пожал плечами Бабушкин. – Экскурсии мне сюда водить, что ли? Главное, чтобы самому здесь хорошо было. А мне хорошо!
Он подождал, пока Лайма сожмет губами папиросу, и поднес ей огонек. Потом закурил сам.
– Ну как, нравится? – спросил он. – Это редкая вещь, табачок вручную собран.
– Потрясающе, – соврала Лайма.
На самом деле у табака был отвратительный привкус, и после дюжины затяжек Лайма сдалась.
– Не хочу больше, – призналась она, сняв табачную крошку с языка. – Но все равно спасибо, это было... познавательно.
– Антон сказал, Граков на тебя глаз положил? – ухмыльнулся Бабушкин, засунув портсигар обратно в карман.
– Что он еще про меня сказал? – ледяным тоном уточнила Лайма. – Сочиняет всякие небылицы!
– Да ладно, не бери в голову. Так ты пойдешь завтра в гости?
– Конечно, пойду, – запальчиво сказала она. – Чего бы мне не пойти?
– Отлично. Значит, еще пообщаемся. Я в дом тебя не зову, не прибрано у меня там. В другой раз, договорились? Мы с твоим мужем иногда вместе пиво пили. Если хочешь, я тебе как-нибудь на гитаре сыграю.
– Хочу, – мгновенно откликнулась Лайма.
– Я знаю, бабы любят, когда им песни поют. Просто бери вас голыми руками.
Лайма на всякий случай многообещающе хихикнула. Она была мастером раздавать авансы. И уходить в кусты, когда дело доходило до выплат по счетам.
Распрощавшись с Бабушкиным и пожелав Арчи всего самого наилучшего, Лайма выкатилась обратно на дорогу и тут почувствовала, что асфальт шатается у нее под ногами, словно палуба корабля.
– Не поняла, – пробормотала она. – Что это с моим вестибулярным аппаратом? Разве что меня от голода шатает? Надо было поплотнее поесть.
Она сделала еще несколько шагов, повисла на собственной калитке и въехала на ней в сад. Анисимов, который по-прежнему торчал на улице, поднял голову и посмотрел на нее с деланым равнодушием. За время ее отсутствия он ничего путного не возвел, хотя продолжал изображать кипучую деятельность.
Лайма отцепилась от забора и едва не упала. Заплетая ногу за ногу, она двинулась по дорожке к дому. И тут почувствовала, что у нее сильно жжет во рту. Открыла его и громко подышала.
– Что это с вами? – не выдержал и спросил Анисимов. – Плохо себя почувствовали? Заводить мотоцикл?
– Нет, – она помотала головой и неуверенно произнесла: – Почему-то у меня сейчас очень большой язык... Он не умещается во рту.
– Тогда высуньте его, – посоветовал мерзкий тип. – Пусть свисает вниз. Вам должно пойти.
Лайма потрогала язык пальцами и нашла на нем табачную крошку. «Боже мой! – сообразила она. – Бабушкин, гад, курит какую-то дрянь, недаром в его портсигаре лежат самокрутки. Как я сразу не догадалась?!» Она решила побыстрее идти домой и принять меры, сделала несколько быстрых шагов и чуть не свалилась. Анисимов все-таки не выдержал и подошел к ней, хотя всем своим видом изображал презрение.
– Где это вы надрались? – спросил он, решив, что нашел единственно правильное объяснение ее состояния. – Еще солнце не село.
– Солнце тут ни при чем, – ответила Лайма и посмотрела на него вприщур. – У вас лицо почему-то очень широкое. Ужа-а-асно широкое!
Она руками показала, какое у него лицо, и снова едва не упала. Анисимов вздохнул, взял ее под локоть и силой довел до крыльца. Заставил подняться по ступенькам и только после этого отпустил.
– Надеюсь, вы не устроите еще одну пьяную драку.
Сознание Лаймы взобралось по ступенькам как-то отдельно от нее. Оно, это сознание, отлично понимало, как она сейчас смотрится со стороны. Следовало побыстрее скрыться в доме.
– Отпустите меня! – потребовала она и брыкнула ногой, хотя сосед уже давно ее отпустил. Совершенно неожиданно на глаза ей навернулись слезы. – Вы хотите жить за забором и не видеть меня?! Вот идите и живите! Если вам не хватит досок, можете разобрать мой сарайчик.
– Это что, сцена ревности? – ехидно спросил Анисимов. – А насчет забора не волнуйтесь, дерева у меня много, ваш курятник останется целым и невредимым.
Он повернулся и пошел прочь, не желая видеть ее пьяных слез. Мимоходом подумал, что в таком настроении она может снова напасть на бедного больного Альберта, но решил, что вмешиваться ни за что не станет.
– Евгений!!! – позвала Лайма, добравшись до дивана и упав на него спиной. – Меня отравили!
Корнеев вырвался из подвала, словно струя нефти, до которой добрались буровики. Наделал много шума и уже начал было звонить боссу, когда Лайма плачущим голосом сообщила:
– Мы с Бабушкиным курили анашу или что-то в этом роде. Не знаю, что теперь со мной будет.
– Ну, ты даешь! – возмутился ее напарник, плюхнувшись в кресло. – Разве можно орать «Отравили!», когда ты всего лишь словила кайф!
– Я никого не ловила, – возразила Лайма и заплакала.
Евгений поухаживал за ней, как это делают все мужчины – ровно две минуты, – и с сознанием выполненного долга скрылся в подвале. Лайма же моментально провалилась в сон. А пришла в себя только ночью. Голова болела так, будто она колола ею орехи. В комнате было темно, но на фоне окна отчетливо прорисовывался силуэт Корнеева. Он замер в позе охотника – шея вытянута, локти отставлены далеко назад.
– Что случилось? – простонала она, попытавшись сесть.
– С тобой? – спросил тот, не меняя позы. – Ты стала наркоманкой, поздравляю.
– Я убью Бабушкина, – пообещала Лайма. – Кстати, кого ты там увидел?
– Какой-то мужик прокрался мимо забора.
Лайма сделала попытку вскочить на ноги, но тотчас со стоном упала обратно.
– Мы все на свете проспим!
– Я еще не ложился. Слушай, у неизвестного при себе фонарик, он как пить дать собирается в лес. У меня есть прибор ночного видения. Может, сбегать поглядеть, что да как?
– Я запрещаю! – мгновенно вскипела Лайма и тут же схватилась за лоб. В ее голове работала столярная мастерская – там что-то пилили, строгали и сколачивали одновременно.
– Что, хреново? – посочувствовал напарник.
– Не понимаю, почему люди становятся наркоманами.
– Просто ты слишком положительная, – ответил тот. – Такая родилась. И у тебя в крови наверняка есть специальные ферменты, которые не позволяют тебе расслабляться и делать неправильные вещи.
– Ты не можешь идти в лес, – уже спокойнее сказала Лайма. – Ты не готов к битве. Ведь здесь происходит что-то очень серьезное. Лейтера убили не понарошку. А у тебя даже нет никакого предлога для того, чтобы идти ночью в лес, понимаешь? Ни одного удобоваримого объяснения, если тебя вдруг кто-то заметит...
– Зачем мне предлог? – удивился Корнеев. – Я же полный псих, да еще немой при этом! Ты не забыла? – ехидно добавил он. – Сама придумала, смею напомнить...
– Но я вся изнервничаюсь, если ты пойдешь!
– Если я не пойду, мы никогда ничего не узнаем. Мы тут состаримся. А я заработаю себе в подвале куриную слепоту и рахит.
– Ну, хорошо. Только возьми с собой мобильный телефон.
– Ты будешь звонить мне в лес? – удивился Корнеев. – Не думаю, что это хорошая мысль.
Он слетал в подвал и нацепил черную водолазку. На голову пристроил прибор ночного видения, сделавшись похожим на аквалангиста.
– Если тебя поймают с этой штукой, – предупредила Лайма, – никто не поверит, что ты псих. Это ведь ясно? Не делай этого, Евгений! Возьми лучше фонарик. Если здесь действительно орудуют преступники, то дурачка убогого они, может, убивать не станут. А вот шпиона...
– Ладно, уговорила, – неохотно согласился Корнеев. Он обожал технику и всяческие приспособления и пытался применять их, когда надо и когда не надо. – И не задерживай меня: вдруг я потеряю этого типа?
Он двинулся к задней двери, объясняя на ходу свои намерения:
– Выберусь через потайной лаз, так у меня больше шансов остаться незамеченным.
Закрывшись на замок, Лайма выпила большую кружку чаю с лимоном и съела бутерброд. Голову отпустило, и тогда она принялась мерить шагами комнату. При огромном количестве достоинств у Корнеева был один явный недостаток – он плохо дрался. Стрелять мог, отлично блефовал, быстро соображал, но победить сильного противника в рукопашном бою вряд ли сумел бы.
Она подошла к окну и сплющила нос о стекло. Сегодняшняя ночь была ясной – круглый блин луны лежал на облаке, и свет стекал с него, как масло, разливаясь лужами по земле. И тут Лайма увидела странную фигуру. Невысокого человека в черном балахоне с капюшоном, надвинутым на лицо. Человек шел медленно, словно плыл вдоль забора, и Лайму пронзил страх. Потом она вспомнила про Корнеева, отправившегося в лес, и чертыхнулась. А если «монах» подберется к нему сзади? Мало ли что там, в лесу, может случиться?
Она не знала, взял ли Корнеев с собой пистолет. Но даже если взял – стоит ему выстрелить, и все. Преступники сразу поймут, что в игру вступили превосходящие силы противника, и затаятся. Пока она переживала, «монах», раскачиваясь из стороны в сторону, уходил все дальше и дальше. Вот он поравнялся с коттеджем Анисимова, вокруг которого забор был гораздо выше, и практически исчез из виду.
Лайма заметалась по гостиной. Надо идти за ним! Если ее поймают, она скажет – пошла искать сумасшедшего племянника. Однако сделать ничего не успела, потому что возле задней двери послышалось поскребывание. Она метнулась туда и впустила Корнеева в дом. Схватила его за руку и шепотом спросила:
– Что?
Корнеев беззвучно хохотал.
– Всего лишь любовная интрижка, – махнул он рукой. – Ты упадешь в обморок, когда узнаешь, кто кого пригласил на свидание!
– Потом, потом, – осадила его Лайма. – Видишь, я уже готова к выходу из дому? Надо снова отправляться в путь. Только что в направлении леса проследовала странная фигура.
Она рассказала ему про «монаха» и закончила повествование словами:
– Мы должны его выследить.
– Хорошо, пойдем, – неожиданно согласился Корнеев.
Он то и дело проводил языком по губам, будто слизывал с них довольную улыбку. И сиял при этом, как начищенный самовар.
Лайме было некогда задавать вопросы. Она вытолкала его в ту же самую заднюю дверь и вышла следом, прихватив с собой одну из гантелей, с помощью которых компьютерный гений пытался развивать мускулатуру. Чаще всего он просто держал спортинвентарь в руках, уходя в себя и забывая о том, что с ним нужно делать. Медведь обещал заняться корнеевской физподготовкой, но пока не нашел для этого времени.
Гантель была небольшой, но тяжелой и являлась довольно опасным оружием в руках человека, легко поддающегося панике. Если такой попадешь по голове, пиши пропало.
Протиснувшись через дырку в заборе, они с головой окунулись в темноту. Темнота шелестела, вздыхала и остро пахла землей и зеленью. Они шли гуськом и не разговаривали друг с другом. Только иногда Корнеев останавливался и жестом показывал, в каком направлении нужно двигаться. Они довольно быстро добрались до шоссе и тут увидели его.
«Монах» шел по-прежнему очень медленно и в тех местах, куда луна не пролила ни капли света, полностью терялся в темноте. Лайма надеялась, что их с Корнеевым тоже плохо видно. Неожиданно напарник схватил ее за шею и притянул к себе, прошептав в самое ухо:
– Придется сократить дистанцию, иначе мы его потеряем!
Лайма кивнула головой, соглашаясь. А сама подумала, что «монах», надев на голову капюшон, играет им на руку. Она по себе знала, что в капюшоне не только плохой боковой обзор, но и слышно неважно.