Она старалась не зря. Несомненно, сегодня она была мила. Это все отмечали. Все покупатели.
“Вам очень к лицу розовое,” — сказала пожилая женщина с печальными глазами.
Кстати, она выбрала для себя розовые махровые сенполии. А молодой человек, купивший для своей невесты фиолетовую малютку-Машеньку — она давала имена всем своим цветам — долго не хотел отходить от прилавка, явно стараясь произвести впечатление. Еле выпроводила его, уже начала сердиться, стыдливо и озабоченно поглядывая на дверь.
Впрочем, сегодня она весь день посматривала на дверь. Зачем? Будто ждала кого-то. Кого ей ждать? Она одна на всем белом свете. У нее нет ни близких, ни родных, только подружки-сенполии.
И все же она ждала. Ждала, поглядывая из окна своего крохотного магазинчика на двери метро.
Какая глупость!
Весь день высматривала и пропустила, пропустила его. В тот момент, когда он вышел, она была занята постоянной покупательницей, симпатичной статной брюнеткой, страстной любительницей всего и в особенности фиалок. На этот раз брюнетка купила Светланок. Светланки очень, очень хороши! Маленькие белые сенполии с серебристыми бархатными листочками. Просто чудо!
Пока она расхваливала брюнетке свой товар, из метро вышел высокий красивый мужчина средних лет с густой шевелюрой, едва тронутой сединой. Все в нем было респектабельно: и строгий костюм, и прическа, и галстук. В руках дорогой английский портфель. Такие мужчины ездят на “Мерседесах”, их нечасто встретишь в метро. Именно поэтому все обращали на мужчину внимание, некоторые оглядывались ему вслед, он же был задумчив и не замечал вокруг ничего.
“Почему меня не встретили?” — гадал он, проходя мимо цветочного магазинчика и бросая равнодушный взгляд на юную продавщицу, бойко расхваливающую свой живой товар разодетой брюнетке, весьма интересной даме.
На брюнетке он задержал на секунду взгляд и машинально отметил, что бабенка совсем ничего, даже очень и очень, вполне и вполне…
Отметил и дальше пошел, решая свою загадку.
“Странно, — думал он, — странно, что меня не встретили. Опять помощники все перепутали. Да это и хорошо, — порадовался вдруг он. — Как нормальный человек поброжу по городу. Сто лет так не бродил. А мне здесь есть что вспомнить”.
Он жадно глотнул городской воздух и сказал:
— Черт! Куда я спешу? Куда я все время спешу?
Проходившая мимо невзрачная женщина интеллигентно осведомилась:
— Простите, вы что-то спросили?
— Нет-нет, извините, я не вам, — смутился он, кланяясь ей и мысленно отмечая: “Тетка — синий чулок, но я ей понравился”.
Игривое настроение охватило его. Он почувствовал свободу и подумал: “Эх, хорошо, что меня не встретили. Времени навалом, аж до завтрашнего утра, даже до обеда. По городу поброжу, на девушек поглазею. Девушки здесь сумасшедше красивые! А какие здесь были денечки…”
Воспоминания нахлынули на него…
Хорошие воспоминания, но стало грустно.
“Совсем отвык от нормальных людей за этой кабинетной жизнью, — пригорюнился он. — Помнится, я бабником был, пламенел от любого девичьего взгляда, волочился за каждой юбкой… — Он удивился: — Куда все это ушло?
Куда? В песок. Все в песок, вся жизнь туда. Работа-работа, обязанности-обязательства, интриги…
Забыл уже, что я мужик. Настоящие чувства грязью дорогой подменил. Все какие-то фифы крутятся возле меня, какие-то задаваки, кривляки, алчные все бабенки. И дружно чего-то хотят от меня, требуют, топают, шантажируют… И угрожают.
Давно я не видел баб настоящих, тех, которые не охотятся, а живут. Красиво живут: правильно, творчески, умно, со вкусом к тому, что имеют, без иждивенчества, без идиотской погони за яхтами, замками, “мерсами”. Настоящая женщина знает: замок хотеть — это пошло. Хотеть можно то, что возможно собою объять. Остальное — мораль рабовладельца, что преступно, низко и дико — из начала нашей эры эта мораль”.
Он окинул мысленным взором свою непростую судьбину и удручился: “Да-аа, оторвался я от простых людей и попал в такое говно!
А жизнь идет. Жизнь мимо проходит”.
В этот момент он вдруг ощутил, что его томит, томит какое-то чувство, чем-то брезжит эмоция, откуда-то из глубины сознания исходит таинственный интерес… Вот только к чему?
Он покопался в себе и обнаружил там много приятного, целый пласт, но все это ощущения… Даже не так — остатки эмоций, а вот каких? Он не знал.
Начал вспоминать. Так в детстве бывало, когда играя с большим увлечением, вкусное что-то съедал. Про лакомство уж и забыл — и на языке не осталось, а приятное впечатление сохранилось, испытываешь удовольствие и не знаешь уже от чего.
Так бывало и позже, когда красивая девушка улыбку дарила. Ее лицо давно из памяти стерлось, и не помнишь уже о ней самой, а настроение все хорошее…
Стоп! Девушка! Где я видел ее? Где?
В метро!
Нет, позже…
Что было позже?
Он оглянулся — от метро ушел не далеко. “Вернуться? Вернусь”.
Медленно побрел в обратную сторону, посматривая вокруг и напряженно пытаясь припомнить, отыскать эту мысль, что так растревожила.
Когда показался цветочный магазинчик, он встрепенулся: вот оно! Вот! Шаг стал шире. И в памяти брюнетка всплыла.
“Нет, не то”. Поморщился. “Совсем не то”.
Напротив магазинчика двери метро.
Он остановился, подумал: “Дальше глупо идти, я там не был”.
И все же пошел, побрел к магазинчику, остановился у самой витрины, бессмысленно поглазел на цветы. И вдруг словно молнией ослепило: она! Продавщица фиалок! Тонкими гибкими пальцами достает с верхних полок горшки, встала на цыпочки, изогнулась, сама как прекрасный цветок. Лиана — стройна, высока, нежна.
“Вот оно что, — радостно он подумал. — Это она, та самая девушка, из-за которой я настрадался мальчишкой. Да-да, это она. Смешно ловила коленями мяч, любила грызть кончик косы своей пепельной и бегала, шлепая, босиком. По лужам! По лужам! И хохотала! Смех высокий и звонкий”.
Сердце бешено заколотилось.
“Успокойся, — сказал он себе, — Да, это она, та, что любила в дождь босиком бегать по лужам. Подол приподнимет и шлепает. И смеется. А смех звонкий, тонкий — очень заразительный смех. Да, это она, ну и что?”
А вот что: душа ожила и восстала, а память просто взбесилась — за секунду одну пронеслось все, что было длинною в юность и казалось давно забытым, похороненным под монументами побед и руинами поражений.
“Но как же я сразу ее не заметил? — удивленно подосадовал он. — Старею. Старею…”
И тут же порадовался: ”Но молодой еще глаз у меня. От меня один глаз и остался. Мозгами все не то замечаю, фотографирую все какую-то чушь, ерунду, а глаз выхватил, выхватил нужное, выхватил и запомнил”.
Он смело вошел в стеклянную дверь под звон колокольчика. Девушка так увлеклась цветами, что не услышала звона. Сидела на корточках, нежно перебирая листочков велюр, грустная и задумчивая, погруженная в мысли.
Он кашлянул и сказал:
— Я бы хотел…
Она испуганно вздрогнула, вскочила, едва не уронив горшок, но ловко поймала его, воскликнув:
— Ах, простите, увлеклась, не заметила как вы вошли. Вы что-то хотели?
— Да, я бы хотел…
Она глянула в его добрые глаза и стушевалась, впервые за этот день не посмотрела за окно и на дверь.
— У меня прекрасные сенполии, — от смущения залепетала она. — Самая лучшая коллекция. В городе. А может быть и в стране. Таких нигде не найдете.
И протянула горшочек с бледно-сиреневыми цветами. Он покачал головой:
— Нет-нет, вы не поняли, я бы хотел…
Расстроилась:
— Не нравятся?
В ее руках мгновенно появился другой горшок.
— Вот еще один экземпляр. Редкий цвет, голубой-серебристый. Правда, похожи на незабудки?
Он опять покачал головой:
— Нет, я бы хотел…
Она, снова обрывая его, ловко достала с верхней полки горшок и воскликнула:
— А вот эти! Посмотрите. У них очень красивое имя: Лаура. Правда чудо? Вы кому собираетесь их дарить? Жене? Сестре? Подруге? А может быть просто девушке?
— Вы не поняли. Я хотел бы подарить самый дорогой, самый ценный цветок из вашей коллекции…
— О-оо! — обрадовалась она. — Это прекрасно! Тогда вам нужен вот этот! Роскошнейший экземпляр! Я зову его Долли. Правда, чудо? К сожалению, он стоит дорого, но цветет круглый год. Купите, не пожалеете. Ваша дама, когда увидит этот цветок…
— Вы не поняли, я хочу подарить его вам. Именно вам, славная девушка, — наконец сказал он, и она растерялась.
— Мне?
— Вам.
— Но этот цветок и без того уже мой…
— Неужели?
— Все цветы здесь мои, — усмехнулась она. — Я их задумала, изобрела и потом уже вырастила. Я их холила и лелеяла. Их трудно мне подарить.
Он растерянно сник:
— Все — ваши?
Она развела руками:
— Увы — да.
— Но что же я вам подарю?
Он был сильно расстроен.
Она подумала: “Нет, не зря я надела свое новое розовое платье, и прическу сделала тоже не зря, даже губная помада оказалась не лишней”.
Глянула исподлобья (знала, что так особенно хороша), усмехнулась кокетливо и, скрывая остатки смущения, тихо спросила:
— Почему вы хотите подарить мне цветы?
Он улыбнулся:
— Не только цветы.
Краснея, она воскликнула:
— Не только цветы? Что же еще?
— Я весь мир хотел бы вам подарить.
Ее тонкие брови взлетели вверх:
— Но почему? Почему?
Он смущенно признался:
— Потому, что вы… девушка моей мечты.
Глава 8
Дверь притворилась, и мы с Фросей опять остались одни: одни в комнате, но не в доме.
— Только попробуй теперь меня обвинить в дурацком приколе, — воскликнула я.
— Не собираюсь, — лаконично ответила Фрося, и даже в сумраке было видно, что она стала мела белей.
“Неужели и Ефросинья все поняла?” — подумала я и спросила:
— Не собираешься? Почему?
Ответ прозвучал в форме вопроса:
— Знаешь, кто этот здоровущий мужик?
— Шеф, — буркнула я, — их “батяня”. Верзилы перед ним навытяжку все стояли.
Фрося, округляя глаза, сообщила:
— Это Боря, местный крутой, воротила, мафиоза и черт знает кто там еще! Сонечка, мы попали в такой переплет, что вряд ли выйдем отсюда живыми!
— Да-ааа?!
И вот тут-то разум мне отказал, что частенько бывает. Почему-то вдруг захотелось вернуться к привычной версии, более безопасной.
— Хватит меня пугать, — брякнула я, — этот Боря тоже прикол. Часть твоего прикола.
— Да нет же, — горячась, воскликнула Фрося. — Это зверь и убийца, настоящий бандит, Борис Вырвиглаз по кличке Якудза.
— Не пыли мне мозги! — гаркнула я. — Ты сама про прикол говорила!
Фрося вдруг согласилась:
— Да, говорила.
— Тогда объясни, что имелось ввиду.
— Как обычно, я решила над тобой подшутить и расклеила по городу объявления с фотографией и текстом, мол разыскивается преступница, аферистка…
Я разъярилась:
— Ты лжешь! Ты о другом говорила! Что ты имела ввиду, когда насчет долларов меня распекала и ворчала, что здесь это стоит дешевле?
Фрося горестно сообщила:
— Я всего лишь хотела сказать, что Москва, это другая страна. У нас все дешевле и проще. И касалось это не моего прикола, а твоего. Я-то подумала, что ты мне в отместку дуркуешь: заплатила верзилам, вот они по городу нас и катают. Уверяю, за семьсот долларов здесь тебя увезут на Луну, а не то, что за город.
Мне стало нехорошо.
— Так говоришь, это Борис Вырвиглаз? — спросила я, смутно ощущая реальность.
Фрося с искаженным страхом лицом подтвердила:
— Да, по кличке Якудза.
— А кличку свою он как получил? — грациозно стирая капельку пота, спросила я.
— Как-как, ясно как. За жестокость восточную и беспредел. В нашей области его даже куры боятся.
— Ой-е! — воскликнула я, хоть и склонна к тому никогда не была: грубостей не терплю с тех самых пор, как полюбила искусство.
Фрося моя тяжко вздохнула и мечтательно прошептала:
— Пожить бы еще…
И зловеще присовокупила:
— Так не хочется умирать.
— Ни с того ни с сего, — дополнила я и меня обдало кладбищенским холодом.
Как-то сразу захотелось домой, к мужу, к Роберту, под бочок к любимой свекрови…
Вот что меня всегда поражает — даже на самом краю могилы — так это народная мудрость.
Как умен наш народ!
Как он прав, когда говорит: “Помяни черта, он и рога высунет”.
Я только мысленно свекровь свою помянула, а она уже тут как тут: сотовый зазвонил, я трубку к уху прижала, а оттуда вопль Вельзевула:
— Невестка, ты где!
Повадилась своло…
Да что такое? Откуда прет эта грубость? Из меня, из нежнейшей натуры! Сама себе удивляюсь! Вот до чего нас доводит российская жизнь, беленьких и пушистеньких.
Так вот, продолжаю: повадилась мать наша с Робертом невесткой меня называть, будто нет у меня знаменитого имени. Ну да ничего, я в долгу не осталась: свекровушкой нежно ее зову.
Правда, созвучно с коровушкой?
В этом мой тонкий прикол.
— Свекровушка, — ей отвечаю, — я здесь.
Где “здесь” не уточняю, чтобы жалкую оперативную память свекрови объемной информацией не загружать.
— И что ты там делаешь? — интересуется она, эта мать Роберта.
Лаконично ей отвечаю:
— Мою полы.
Не рассказывать же ей про битву с “быками” — не хватало еще, чтобы моего Роберта мать жалела каких-то “быков”.
К тому же, она обожает когда я мою полы. Пусть радуется сво… Своевольная женщина.
На этом наш разговор оборвался по воле свекрови. Я положила трубку в карман и возмущенно уставилась на Ефросинью.
— Ты что-нибудь поняла? Лично я — ничего!
— Кто тебе, Соня, звонил? — удивленно спросила Фрося.
— Мой верный враг и близкий вредитель, — ответила я.
Вспомнив, что подруга замужем не была, быстренько пояснила:
— Звонила мне мужа мать, ити!
— А-аа, свекровь, — прозрела она.
— Именно! Это ужасное мне и звонило! Даже здесь меня достает! Теперь удивляюсь, как она без меня жила? Чем развлекалась?
Фрося не просто замужем не была, а очень сильно замужем не была, иначе не знаю чем объяснить последовавший вопрос.
— О чем ты? — спросила она, и меня прорвало.
— Вот спрашивается, что это был за звонок? — взбесилась я. — Зачем эта родственница позвонила? Чего добивалась? Хотела чего?
— Настроение испортить хотела, — вставила Фрося, и я поняла, что подругу недооценила.
Видимо, некоторым, особенно умным, замуж не надо ходить, чтобы понять, как оно выглядит, ЭТО (свекровь) чем живет и на что, блин, способно! Простите, но иначе не скажешь — не та будет истина.
Разумеется, я согласилась:
— Точно, хотела невестку расстроить. Теперь меня даже радует, что “быки” батяни нас скоро пришьют.
— Почему?
— Свекровь моя осиротеет и со скуки удавится или от переизбытка злости помрет. И знаешь что, это только начало. Она еще сто раз позвонит.
Фрося дала дельный совет:
— Выключи телефон.
— Правильно! Выключу! То-то ее перекосит!
И тут до меня дошло, чем я обладаю — богатством каким!
Боже вас упаси глупость подумать: нет, не свекровью — обладаю я сотовым телефоном. Тупые верзилы не догадались меня обыскать.
— А что это я здесь сижу! — воскликнула я. — Надо звонить в милицию!
Фрося моя оживилась:
— Правильно! Сейчас же звони!
И я позвонила: 02 набрала и поимела беседу похуже, чем со свекровью. Я им говорю:
— Нас с Ефросиньей похитили.
Мне отвечают:
— Не вас одних.
И просят адрес назвать.
— Чей адрес? — опешила я.
— Ваш и того, кто вас похитил.
— Мой адрес в Москве, — я им сообщаю, — адрес же похитителей сами и выясняйте, раз вы милиция.
И тут началось невероятное: меня отчитали и пригрозили в “обезьянник” забрать, если еще повторится.
— Что повторится? — спросила я из чистого любопытства.
Мне в ответ:
— Прекратите нас отрывать!
— От чего?
— От работы!