– К старухе?! – Прыгунова несколько раз от удовольствия щелкнула ручкой. – Смотрите-ка, Серебров, у вас даже сленг с Малининой один. Вы оба называете Ингу Петровну старухой. Мне кажется, это о многом говорит!
– Протест, ваша честь! – поднялась Дубровская. – Прокурор пытается сделать выводы на случайном совпадении фактов.
– Разумеется, выводы мы будем делать позже, – заметил Беликов. – Но замечание прокурором сделано к месту.
– Спасибо, ваша честь! – бойко откликнулась Прыгунова, не прекращая терзать ручку. – С вашего разрешения я продолжу. Серебров, ну а как вы относитесь к показаниям вашей горничной, потерпевшего Вощинского, лодочника с Камышового озера? Хоть кто-нибудь из них дал суду правдивые показания?
– Нет. Вы собрали лживых свидетелей!
Прокурор с готовностью кивнула головой:
– Разумеется. Значит, все, что мы наблюдали в судебном процессе, есть не что иное, как спланированная акция ваших недоброжелателей? Можно сказать, заговор против невиновного Дмитрия Сереброва?
– Может быть, и так.
Прокурор завинтила ручку и довольно посмотрела на адвоката. Подсудимый был беспомощен, как щенок, только-только вставший на лапы.
– Скажите, Серебров, а осколки в своей гостиной вы все-таки подбирали? Или управляющий и тут сказал нам неправду?
– Подбирал, – угрюмо согласился Дмитрий. – Что с того?
– А зачем вы это сделали?
– Не выношу беспорядка.
– А почему не позвонили в милицию?
– А вы всегда звоните, когда случайно разбиваете чашку?
Прыгунова поджала губы.
– Если я обнаружу в своей гостиной следы крови и волос, то, представьте себе, именно так и сделаю. Но довольно препираться! Ответьте на последний вопрос. Кто и по какой причине убил вашу жену?
– Спросите у медиума! – зло ответил Дмитрий, садясь на место.
Прыгунова аккуратно записала его слова в свой блокнот и убрала в футляр ручку. Допрос был окончен.
– Ну что же, – захлопнул том уголовного дела Беликов, – судебное следствие подходит к концу. Рекомендую сторонам подготовить заключительные выступления. Прения состоятся послезавтра…
Глава 19
Прения – наиболее ответственная и волнующая часть судебного поединка. Прокурор, напустив на себя мрачную торжественность, произносит обвинительную речь, в конце которой предлагает суду конкретную меру наказания для подсудимого. Защитник, соответственно, собрав волю в кулак и взяв на вооружение все свое мастерство, пытается убедить суд в том, что его клиент невиновен и грядет чудовищная несправедливость. Стороны, как повара в ресторане, пытаются подать свое блюдо на суд жюри в наиболее соблазнительном виде, пересыпав его специями – едкой критикой в адрес соперника, украсив изречениями известных людей, народными мудростями и накрыв его крышкой до поры до времени, чтобы оно не утратило свой аромат. Судья, как капризный клиент, придирчиво осмотрит оба блюда, попробует на вкус, брезгливо отбрасывая в сторону все то, что плохо приготовлено, небрежно подано, и в конце концов соорудит третье, используя понравившиеся ингредиенты. То есть вынест свой вердикт. Вот только придется ли его блюдо по вкусу подсудимому?
Дубровская обдумывала первую фразу своей защитительной речи. Подперев щеку ладонью, она пристально глядела на лежавший перед нею чистый лист бумаги, словно желая, чтобы строчки появились на нем сами собой. Итак, о чем писать? Она старательно, красивым почерком, вывела заглавие: «Речь по делу Дмитрия Сереброва». Подумав немного, подчеркнула его жирной чертой. Получилось красиво.
Как она начнет? «Уважаемый суд! Судебное следствие подошло к концу, пора подводить итоги». Она на мгновение задумалась, потом зачеркнула фразу. Тоже мне, открыла Америку! Конечно, следствие закончено и пора излагать суду дельные мысли. Вот только, по непонятной причине, они никак не желали рождаться в ее голове. Конечно, она должна говорить о невиновности своего клиента, как и требует от нее адвокатская этика. Но, черт возьми, как сложно говорить о его невиновности, когда все до такой степени запуталось!
Показания Норы Малининой окончательно выбили Дубровскую из колеи, в которую она, как ни старалась, вернуться не смогла. Действительно, адвокат могла бы говорить о лживости одной, отдельно взятой свидетельницы, если бы в деле не было показаний других людей, упрямо твердящих о натянутых взаимоотношениях супругов. Даже если бы Лизе удалось расправиться со свидетелями, говоря об их предвзятости, неточности показаний, она бы все равно запнулась на проведенных по делу исследованиях. Отпечатки пальцев, генетическая и биологическая экспертизы – все подобралось как специально, только бы погубить ее клиента.
Да и он тоже хорош! Нет чтобы послушать адвоката и, не отрицая убийства, говорить о сильном душевном потрясении, вызванном неправомерным поведением самой потерпевшей. Ведь у них был шанс! Нашлись бы свидетели, которые подтвердили бы, что Инга Сереброва была несдержанна на язык, деспотична и скандальна. Вот обиженный супруг и схватился за кочергу, но найдите мужчину, у которого от таких оскорблений не помутится рассудок!
Лиза сердито отбросила ручку и отошла к окну. Там, в свете фонарей, серебрились дорожки парка, дремали укутанные снегом ели. Все казалось удивительным и волшебным. Будь она художницей, ей бы наверняка захотелось перенести подобную красоту на свой холст. Но ей не дано смешивать краски и выводить кисточкой тонкие линии. Как, по всей видимости, не удастся и выйти из этого процесса победительницей.
Она опять села за стол.
«Мой подзащитный стал жертвой чудовищного стечения обстоятельств, которые в массе своей могут создать ложное представление о его виновности», – вывела Дубровская. Дальше попыталась подыскать такие слова, которые помогли бы ей уложить аргументы в стройную систему. Разумеется, Елизавета знала изящные обороты, и будь в ее голове дельные мысли, она бы нашла, как их выразить на бумаге. Но… Красивые изречения были лишь соусом для главного блюда, которое она никак не могла приготовить. За цветистым фасадом ее будущей речи скрывалась гулкая пустота. Лиза уже не доверяла Сереброву и не знала, как донести до суда то, во что не верила сама.
В висках у нее стучало, ладони стали влажными, и, истерзанная лихорадкой бессилья, она снова встала из-за стола. Тут ей попалась на глаза та самая газета, в которой была опубликована короткая заметка об их деле. «Чтобы обрисовать перспективы защиты, нужно иметь детальный план действий по делу. По всей видимости, у адвоката Дубровской этого плана пока нет». Цитата была подчеркнута черным маркером.
Лизу охватила безысходная тоска. Воодушевление, непременный и обычный ее спутник работы над речью, исчезло вмиг – вместе с верой в себя и надеждой на будущее. Конечно, все кончено. И ведь говорили ей, что дело гиблое. Зачем она взялась за него? Могла бы придумать что-нибудь. Например, взять бюллетень. Пусть бы Сереброва защищал другой адвокат. Скажем, не самый одаренный, но хотя бы толстокожий, для которого проигрыш в громком деле – пустяк, не стоящий нервных клеток.
«Так нельзя работать», – решила она наконец и погасила лампу. Ладно, утро вечера мудренее. Может, завтра все станет понятнее и проще? Кто знает…
Когда на следующий день она, издерганная почти бессонной ночью и утренними дорожными пробками, примчалась в суд, электронные часы в холле показывали четверть одиннадцатого.
– Опаздываете, адвокат! – с улыбкой заметил пристав, возвращая ей удостоверение.
Это она знала и без него. Как, впрочем, и то, что несносный Беликов не преминет сделать ей замечание и занести ее опоздание в протокол. Не смертельно, конечно, но Дубровская, в прошлом круглая отличница, относилась к подобным вещам болезненно, как к двойке за контрольную работу.
По лестнице она буквально взлетела, перемахивая за раз две ступеньки. Возле зала заседаний нервно прохаживалась прокурор. Увидев Дубровскую, она улыбнулась ей, как будто между ними не было словесных пикировок и противоборства.
– Подсудимого еще не завели в зал? – спросила Лиза, пытаясь привести в норму дыхание.
– Нет еще, – ответила Прыгунова. И, покосившись на пухлую папку в руках Елизаветы, поинтересовалась: – Надеюсь, это не ваша речь в прениях? Хорошо бы было сегодня закончить.
– Было бы неплохо, – согласилась Лиза. С одной стороны, ее действительно вымотал процесс и она стремилась к его окончанию, как к освобождению. Но с другой стороны, ее страшил приговор, поскольку она уже представляла, каким он будет.
– Если Серебров успеет сегодня сказать последнее слово, то наверняка в понедельник огласят приговор, – заметила прокурор.
– Как в понедельник? – удивилась Лиза. – Но ведь сегодня уже пятница. Когда же судья успеет его написать?
Прокурор равнодушно зевнула.
– Я не удивлюсь, если приговор уже написан.
– Как так? – поразилась еще больше Дубровская. – Но ведь мы еще не успели выступить в прениях? А наши речи?
Прыгунова сочувственно посмотрела на нее, словно желая сказать: «Деточка! Неужели ты всерьез считаешь, будто что-то зависит от твоей речи?» Но вслух она, конечно, произнесла совсем другое:
– А чего тянуть? Дело ведь яснее ясного.
– Я бы так не сказала, – заметила Лиза. – Обвинение основано только на косвенных доказательствах, поэтому вероятность судебной ошибки возрастает. Имеется целый ряд спорных моментов…
– О, только не надо на мне репетировать ваше выступление! – зажала виски руками Прыгунова. – Еще успею его выслушать. Что до меня, то в моей речи все просто и без лирических отступлений: пятнадцать лет лишения свободы и большой привет зоне!
– Пятнадцать?! – ошеломленно переспросила Елизавета. – Вы будете просить пятнадцать лет?
– И что с того? По-моему, нормальный срок за убийство.
– Значит, когда Серебров освободится, ему будет сорок три? – произвела Лиза нехитрый арифметический подсчет.
– Столько, сколько было Инге Серебровой, – холодно заметила Прыгунова. – Но ему не стоит расстраиваться, богатых идиоток на его век хватит. Жаль, что у нас слишком мягкие законы. В Штатах его бы усыпили, как бешеного пса.
Дубровская глядела на нее во все глаза, сжимая в руках папку с речью, от которой, как выяснилось, уже мало что зависело.
Появилась секретарша с каким-то странно-возбужденным выражением лица. Подбежав к прокурору, она стала что-то нашептывать ей на ухо, кидая тревожные взгляды на Елизавету. У Прыгуновой вытянулось лицо. Она метнулась по направлению к лестнице. Секретарша, потоптавшись на месте несколько мгновений и, как видно, не решив, можно ли сообщить адвокату новости, махнула рукой и умчалась вслед за прокурором.
Дубровская осталась в коридоре одна. Ее не особо взволновали таинственные перешептывания. Хуже всего было то, что ей успела поведать Прыгунова. Суд будет ориентироваться на предложение прокурора о пятнадцати годах лишения свободы. Это была катастрофа. Она проиграла.
– Адвокат! – донесся до нее, словно сквозь вату, голос пристава. – Адвокат, вы что, не слышите?
– Да, да… – Она удивленно уставилась на него. – Что случилось?
– Идите домой, адвокат.
– Но у меня процесс, – возразила Дубровская.
– Не будет процесса. Ваш подзащитный сбежал…
– Как сбежал? Куда сбежал? – Елизавета отказывалась понимать простые предложения с вполне определенным смыслом.
– Вы хотели, наверное, спросить, откуда он сбежал? – мягко поправил ее пристав. – Где он сейчас, к сожалению, никто не знает.
– Да, откуда он сбежал?
– Из изолятора.
– Из изолятора?!
– Что вы так нервничаете, адвокат? – с упреком произнес пристав. – Граф Монте-Кристо вообще из замка Иф удрал, и ничего!
– Но мой подзащитный не граф, и вообще у нас с вами не девятнадцатый век, – заметила Дубровская. – Разве можно сбежать в двадцать первом веке из изолятора?
– Ох, адвокат, – покачал головой пристав. – Сбегать будут всегда. И в двадцать первом, и в двадцать пятом веке, если, конечно, к тому времени тюрьмы еще сохранятся.
Их содержательную беседу нарушило появление прокурора. Прыгунова явно куда-то спешила, но, проходя мимо Дубровской, она замедлила шаг для того, чтобы ядовито заметить:
– Ну, теперь, надеюсь, вы довольны?
– Чем? – не поняла Елизавета.
– Поступком вашего клиента, разумеется. Не спешите радоваться, госпожа Дубровская. Идти Сереброву все равно некуда. Его поймают, вопрос одного-двух дней. Тогда к сроку за убийство я с удовольствием добавлю срок за побег.
– С чего вы взяли, будто я радуюсь? – возмутилась Елизавета. – Можно подумать, я вместе с ним планировала этот фокус.
– Но вы-то, как адвокат, должны были знать, что на уме у вашего подопечного, – зло заметила Прыгунова. – Мы вас обязательно допросим. Не вы ли полчаса назад утверждали, что Сереброва подвело случайное стечение обстоятельств?
– Я и сейчас так думаю.
– А я теперь вполне удостоверилась, что ваш клиент – закоренелый преступник. И если он до двадцати восьми лет не попал под пристальное внимание правоохранительных органов, это и есть случайность. Но у нас есть шанс все поправить. Ваш милый Серебров получит на полную катушку, и когда он выйдет на свободу, даже самые древние старухи будут шарахаться от него, как от падали.
Выдав гневную тираду, Прыгунова устремилась по коридору, грозно стуча каблучками. Елизавета пожала плечами:
– Не понимаю, какая муха ее укусила?
– Серебров сорвал ей триумф, – улыбнувшись, заметил пристав. – На понедельник уже были приглашены телевизионщики и запланировано интервью. А вы и вправду довольны, адвокат?
– Да с чего вы взяли?
– А разве можно подумать что-то другое, когда человек улыбается?
– Я улыбаюсь?! – воскликнула Лиза.
И поняла, что пристав прав. В самом деле, тревожное предчувствие скорой развязки улетучилось и на душе стало светло и спокойно. Конечно, многие, узнав о ее тайных мыслях, сочли бы ее последней трусихой, но ей до чужого мнения не было никакого дела. Главное – никакого приговора в понедельник не будет, и она еще ничего не проиграла. А что до того, что Сереброва все равно когда-нибудь поймают, то… Лиза была уверена, что это случится не сегодня и не завтра. Когда-нибудь, одним словом.
Конечно, Дубровской побег представлялся как некое таинственное действо с ярко выраженным романтическим ореолом. Воображение рисовало ей подземный туннель, настолько узкий, что по нему можно только ползти, и жилистую фигуру узника, почему-то одетого в полосатую тюремную робу. Он ползет, ощущая недостаток кислорода, едва не теряет сознание, но двигается вперед. Ведь каждый метр приближает его к вожделенной свободе.
Возможен был и другой вариант – вооруженное нападение на охранника, требующее особой дерзости и бесстрашия. Узник со своим заложником преодолевают длинные тюремные коридоры и лестницы, отпирают металлические засовы и бесконечные двери. Пистолет под ребром и взгляд, полный отчаяния и страха… А на воле – вертолеты, погоня и собаки, рвущие человека в робе на части…
Но случай с Дмитрием Серебровым мало был похож на телевизионные страсти и уж точно не имел литературных аналогов. Да, откровенно говоря, парень и не тянул на такие подвиги. Он бы ни за что не решился штурмовать тюремные стены и выкручивать руки надзирателю. Гораздо проще было сделать ставку на традиционный русский «авось». Если бы кто-нибудь сказал Дмитрию ранее, что он сбежит из тюрьмы, Серебров скорее всего посчитал бы его слова не особо умной выдумкой. Но Его Величество Случай, переплетаясь с людской безалаберностью, иногда творит чудеса…
Раздался металлический лязг, и громкий голос надзирателя проорал в камеру:
– Потапов, на следственное действие! Собирайся живей.
В то время Потапов досматривал цветной сон, где пухлая, как сдобная булка, молодая женщина подавала ему на блюде пирог. Ее глаза искрились, пухлые губы легонько улыбались, а большая грудь почти лежала на блюде рядом с пирогом. В общем, возвращаться в реальность, где ждал его тощий, пропахший табаком следователь, не имело никакого смысла…