Часть первая
ДВЕ НЕДЕЛИ ИЗ ЖИЗНИ ЕВЫ КУРГАНОВОЙ, ИЛИ БОЛЬШИЕ ПРОБЛЕМЫ ОТДЕЛА ПО РАССЛЕДОВАНИЮ УБИЙСТВ
Вторник, 15 сентября, утро
Ева Николаевна пришла на стрельбище простуженная. Опоздала буквально на минуту, и майор Николаев забрал ее любимые заглушки. Она погрозила кулаком ему в спину. Примеряя неудобные наушники, выслушивала насмешки коллег. Приметила новенького опера. Он стеснялся разглядывать ее в упор, прятал глаза.
— Евуся, покажи класс!
— Она теперь по другой специальности, по интимной части!
— А ты, к примеру, даже если очень захочешь, арестанта не шлепнешь, вот тебе и пример женского права!
— А если я стану ну о-о-ч-ч-ень симпатичный?!
Они злословили по поводу происшествия на прошлой неделе. На Еву Николаевну напал прямо в комнате для допроса рецидивист и убийца Левша, статья ему шла лет на десять. А юбка была у Евы Николаевны сантиметров на десять короче положенного. Демонстрируя подследственному отпечатки его пальцев, отвратительно плохо сфотографированные, Ева подпустила его близко к столу. Левша ногой опрокинул ее стул, Ева Николаевна приложилась головой об пол. Руки у Левши были в наручниках, но он мигом сел сверху ей на живот, разодрал ворот рубашки и больно схватил обе груди руками. Плохо видя сквозь пелену боли в затылке, Ева отметила профессионализм его хватки: ногами Левша крепко захватил ее руки. Убедившись, что Левша не хочет ее убить, Ева сконцентрировалась, сцепив зубы, крутанулась под ним, выхватила пистолет и всадила в упавшего Левшу пулю из табельного оружия. Когда дверь распахнулась, она сидела на полу, закрыв голову руками. Ее отвели в комнату отдыха — есть в тюрьме и такая, все были так любезны, еще полчаса спустя приходили друг за другом пособолезновать и успокоить. Считай, что весь персонал посочувствовал. И только выпив чаю, Ева вдруг поняла, что так и просидела с разодранной на груди блузкой.
С тех пор она постоянно натыкалась на насмешки, хотя все в управлении поздравляли ее с таким удачным завершением дела Левши. Очень трудно ловился. Удивительно легко получал незначительные сроки.
Сейчас Ева с удовольствием слушала высказывания в адрес своей меткости.
— Евуся, ты сегодня больше семерки не выбьешь, нет. — Это Николаев снял ее заглушки и подмигнул остальным, подзадоривая.
Ева выложила восемь выстрелов один в один на семерке. В основном все уже привыкли, только новый опер открыл рот и уставился на единственную разодранную дырочку.
— Так не интересно, все ей: и Левшу она приложила, и стреляет лучше всех, и летом ей не жарко…
— А ты подрежь свои брюки повыше, не будешь жаловаться.
— Я бы и подрезал, будь у меня такие ножки.
— Ну, будь у тебя такие ножки, ты бы и Левшу приложил.
— И еще третий на восемьдесят один.
— Да, и третий на восемьдесят один.
Ева только вздохнула. Она не надела бюстгальтер, и это было видно с десяти шагов.
Отстрелявшись, Ева зашла в кабинет за папками с делами и, стуча каблучками, так прошла мимо дежурного и двух офицеров, что сама себе понравилась.
К заместителю прокурора была очередь, но, провожая нужного посетителя, Хорватый заметил ее и приглашающе кивнул головой.
— Цветете, Ева Николаевна? Мне тут психолога прислали в управление, у вас случайно нет душевного кризиса?
— Нет. — Ева улыбалась.
— Может, у вас раздвоение личности?
— Никак нет. Я натура цельная.
— А как у вас с личной жизнью, позвольте спросить, — без проблем?
— А я девушка, нет личной жизни — нет и проблем.
Хорватый смущенно замолчал.
— Еще вопросы будут? Разрешите идти?
— Дела готовы… Что ж, идите, конечно. Да, чуть не забыл, вы у меня дело Прохора вели, ну, разбойное нападение, помните?
— Так точно, вела.
— У вас сегодня допрос.
— Я допрошу его как свидетеля, у него ведь уже срок. Такой ужасный срок — год исправительных работ. Может, вы помните, статья ему светила лет на десять? Вся моя работа насмарку!
— Так вот что я хотел сказать. — Хорватый словно не заметил ее возмущения. — Если вам не нужен психолог… да, если у вас после происшествия с Левшой все в порядке, вы уж побеспокойтесь о своей безопасности. И безопасности подследственного, — вдруг добавил он.
— Я постараюсь.
Ева вышла из кабинета Хорватого с испорченным настроением.
Вторник, 15 сентября, вечер
В четыре часа дня Ева приехала в Лефортово, прошла пропускники. Охранник придирчиво осмотрел ее сумку и папку с бумагами.
— Оружие, — сказал он, не глядя в глаза.
У Евы екнуло сердце. Она отстегнула кобуру, протянула охраннику табельное оружие и спросила:
— А в чем дело?
Еще в кабинете Хорватого она почувствовала, что что-то не так, и ее личный маленький браунинг был пристегнул резинкой с внутренней стороны бедра между ног. Охранник, не отвечая, приказал ей жестом поднять руки в стороны и, краснея, провел ладонями вдоль тела.
— В комнате для допросов установлена видеокамера, — бубнил он. — Объектив направлен на подследственного, по малейшему не правомерному действию с его стороны, угрожающему вашей безопасности, к вам будет направлена сила быстрого реагирования.
— Понятно. Сила, значит.
Охранник задумчиво выкладывал вещи из ее сумочки. Он взял яркий и совершенно неуместный среди повседневных мелочей — пачки с сигаретами, носовым платком, зажигалки и двух ручек — апельсин, повертел его в руках и забросил в сумку.
Ева подождала, глядя сквозь две решетки, пока в камеру для допросов проведут Прохора. Прохор тоже увидел ее и гнусно ухмыльнулся.
— Где у вас монитор? — вдруг спросила Ева охранника.
— В соседней комнате. Подсудимый в камере.
В допросной Ева сначала попробовала стул у стола. Он был привинчен. Прошлась по камере, осмотрела решетки. Стукнула ногой по ножке стула Прохора, хотя он точно должен быть вделан намертво. Заметила объектив камеры. Повернулась к нему спиной и показала Прохору быстро бегающий между зубами язык. Села на свое место.
На лице Прохора отразилось такое недоумение, что Ева с трудом сдержала смех.
Прохор был интеллигент. Недоумение испортило благородство его лица, а два месяца тюрьмы сделали его одутловатым и слегка тупым. Ева давно замечала, что тюрьма искажает лица. Она вела следствие с одним человеком, а в тюрьме видела подогнанный рукой судьбы стандарт.
— Опух ты, Прохор, а был такой красавец, — заключила она по этому поводу вслух.
Недоумение Прохора усилилось. Он заерзал, не зная, как себя вести.
— Я к тебе с допросом.
— Догадался, что не в гости, — пробормотал он.
— Почему? Подарок я принесла. — Ева бросила к его ногам открытую пачку сигарет. — Поднимешь потом, не дергайся.
Такие вещи не разрешались, хотя вполне допускались охраной тюрьмы. Еву Николаевну было трудно здесь в чем-то заподозрить, она никогда не приносила на допросы нераспечатанные пачки.
— Давай еще раз пройдемся по августу прошлого года… К тебе приехал напарник… Из Тулы.
— Не напарник он мне, — быстро сказал Прохор.
— Чего ты ершишься, ты же уже сидишь. Да и не интересует меня твой напарник. Меня интересует его девушка, ну, помнишь?
— Обычная, платная, что в ней интересного.
— Как она себя вела?
— Ну, как… Как они себя ведут, не знаешь, что ли… Пришла… Разделась…
— Что, с порога — и разделась?
— Ну, не с порога, я еще сказал, чего белку привели.
— Это в каком смысле — белку?
— Это в смысле, что я блондинок не люблю, от них одни неприятности.
— То есть ты предпочитаешь брюнеток.
— Ну! — уже совсем не понимая, к чему клонит следователь, с удивлением сказал Прохор.
— Так… а тебе, значит, привели блондинку… Что ж этот, из Тулы, не знал, что ты любишь брюнеток?
— Почему… Кот знал, да только ему было не до выбора… А что она сделала?
— У Кота было мало времени? — Ева пристально смотрела в глаза Прохору.
— Для чего… мало?.. — Он стал потеть.
— Чтобы выбрать тебе брюнетку.
— Да он себе ее привел, говорит, удачно так дело вышло… Да что она сделала-то? Надо, говорит, оттянуться.
Ева расслабленно откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу. Прохор, шумно сглотнув, уставился на ее ноги.
— А что, Прохор, если б Кот привел такую… Ну, как я, к примеру, темную, не соплячку, а с пониманием мужских проблем…
— М-м-м… — Прохор почувствовал неладное, заерзал, вытер лоб рукой. — Вы в этом смысле — не товар.
— Это почему я не товар? — Ева резко села прямо, Прохор от неожиданности дернулся.
— Ну не товар, и все. Умная больно… и потом, надо себя подать, нет, я не пойму, что это за допрос такой?!
— Да, Прохор, ты меня просто заводишь. У меня теперь такая манера вести допрос. Ну как, запал бы ты на меня?
Прохор зажмурился и сильно задергал головой из стороны в сторону.
— Да не дергайся ты, смотри, что у меня есть.
Ева достала из сумки апельсин. Приложила его ко лбу, провела вниз по лицу по линии носа и рта. Опустила под подбородок и стала раскручивать на груди.
— Это апельсин, — сказала она шепотом. Прохор смотрел открыв рот и не шевелился.
— Просто апельсин, а смотри, что я делаю. — Ева Николаевна спустила апельсин вниз по животу и, расставив ноги, запрятала его под юбку, а ноги сжала. — А теперь — фокус!
Она расставила ноги. Апельсин лежал между ее ног, как в черном гнезде из темных колготок и синей форменной юбки.
Прохор вскочил со стула, сделал два шага. Его замусоленные просторные брюки оттянулись впереди и словно волокли его за запрятанную рукоятку вперед. Он успел заметить на ее бедре как будто повязку. И странно, но он успел даже подумать, что так, вероятно, баба и прячет пушку, если… надо…
Охранник у монитора заметил неладное еще в начале допроса, позвал старшего. Вдвоем они смотрели на изумленное лицо Прохора.
— Чегой-то он уставился, как на привидение. Она же вела его дело… Смотри, потеет, черт. А что она делает?
— Техника не доработана. Надо видеть всю камеру.
— В Бутырке видят всю камеру, так с мордой проблема, морды не видно вообще.
— Зато здесь морда в полный рост… Раскручивает его, ишь, нервничает, она мастер раскрутки, вроде говорит, говорит о чем-то, а потом так, ненароком… Что это у него в штанах… В чем дело?! Ищенко! В камеру! — крикнул старший через коридор. Ищенко бросился к двери одновременно с выстрелом.
С Евой Николаевной случилась истерика, ее кое-как успокоили, вызвали машину и отправили в управление. Прохор все еще лежал в допросной камере с аккуратной дырочкой во лбу. На полу валялись открытая пачка сигарет, оранжевый апельсин и стреляная гильза.
— Он все еще стоит… Он все еще стоит, — повторял без конца охранник, стоя возле трупа,
Иногда для разнообразия добавляя, что лично обыскал и осмотрел следователя…
Хорватый приехал в управление сразу после Евы Николаевны — ему позвонили из тюрьмы. Ева сидела у себя в кабинете, вытирая с лица слезы и сопли. На столе лежал ее браунинг. Увидев Хорватого, она встала по стойке смирно и заявила, что ей позарез нужен психолог.
Среда, 16 сентября, утро
Еву разбудил телефонный звонок. Она сонно шарила рукой по полу, потом поняла, что телефона нет у кровати. Не открывая глаз, прошла босиком в кухню.
«Какой придурок звонит… — она вытаращила глаза в полумраке, разглядела 4.30 на электронных часах, — в полпятого утра!»
Телефон настойчиво и приглушенно продолжал трезвонить где-то рядом, но в кухне его не было.
«И кто это у нас такой терпеливый, ты подумай, какой лапочка, ждет и ждет…» Ева включила свет в ванной, ярким красным пятном на белом кафеле пола телефон ударил в глаза.
— И что такое случилось? — Она не сразу взяла трубку, ей казалось, что все, последний звонок, но телефон стойко надрывался.
— Беда случилась у меня, детка. Большая беда. — Голос был глухой и спокойный.
— Ноль два — милиция, ноль три — «скорая помощь». — Ева не узнала голос и успокоилась. Со злостью грохнула трубку.
«Ставлю два к одному, сейчас зазвонит…»
Прошло пять минут.
— Два ноль в твою пользу, — сказала Ева телефону, выключила свет и побрела в комнату, уговаривая себя заснуть.
Телефон зазвонил, когда она, повертевшись как следует, избила подушку и затихла.