— Кать, может, сообразишь чего-нибудь пожевать? Чаю там, или кофе?
— Чаю пожевать? — переспросила я.
— Ну и к чаю чего-нибудь. Я голодный, как дикий вепрь.
Я вышла на кухню, оставив Бориса с Ваней. Надеюсь, у них нет желания продолжать выяснять, у кого кулаки крепче. Типичные мужчины. Сначала в глаз дадут, а потом разбираются, кому дали и за что. Интересно, какую легенду они придумают для объяснения своих синяков и шишек окружающим, той же бабе Груше, например? Лично я в последние дни все время ношу на шее платок, хотя следов уже совсем не осталось.
Я вернулась в гостиную, чтобы спросить у Бориса, какие бутерброды он предпочитает. Готовой еды у меня не было, а я знала, что он терпеть не может есть по вечерам яичницу или омлет, считая их сугубо утренней едой. Когда я вошла, они оба замолчали и, кажется, даже отпрянули друг от друга, как будто я застала их за каким-то неприличным занятием. Ага, вот, значит, как. Мужские тайны. И что это вы, интересно знать, тут обсуждаете, за моей спиной? Я уселась на стул, сложив руки на груди.
— Кать, ты чего? — спросил Борька.
— Не знаю, чем тебя кормить, — сказала я.
— Да я на все согласен, — сказал он нетерпеливо.
— Даже на яичницу?
— Даже на яичницу, — сказал он, поморщившись.
— А ты будешь? — спросила я Ваню.
— Ага, — он кивнул, глядя на Борьку.
Я вернулась на кухню, оставив обе двери широко открытыми. Но они говорили тихо и невнятно, так что я слышала только низкий гул их голосов, и при этом не могла разобрать ни слова. Понятно, что Борька услал меня специально, а вовсе не потому, что проголодался. Он вообще ест мало и практически никогда не ест по ночам. Говорит, что после ночной еды не может уснуть. Ну что ж, значит, сегодня ему предстоит бессонная ночь. Я поставила на огонь самую большую сковороду и разбила в нее десять яиц. Потом я на цыпочках подкралась к двери и прислушалась.
— В этом нет никаких сомнений, — услышала я голос Вани.
Потом Борька что-то спросил, я не могла разобрать, что.
— Нет, я сам ничего не видел, — ответил ему Ваня. — Но…
Тут я услышала звук отодвигаемого стула и тяжелые шаги по деревянным половицам. Я отпрыгнула к плите. Вот, значит, в чем дело. Боря сомневается. Думает, что я все это сочинила или мне померещилось, или приснилось… Он всегда говорил, что у меня буйная фантазия. Может, он и прав. Но на этот раз, к сожалению, моя фантазия вообще ни при чем.
Я нарезала огурцы и помидоры, украсила все это веточками петрушки и ломтиками сыра, разложила яичницу по тарелкам и пошла звать мужчин.
— Я, наверное, попозже, — начал отнекиваться Борис. — Сейчас схожу, принесу из машины вещи, потом душ приму…
— Ага, — угрожающе произнесла я, надвигаясь на него. — То есть ты будешь тянуть время до утра. А кто говорил, что умирает с голода?
Я буквально затолкала его на кухню.
— Катя, дай хотя бы руки помыть, — он все еще надеялся сбежать.
— Здесь помоешь, — отрезала я.
— О-о, — застонал он, увидев тарелки с яичницей. — Зачем же… столько?
— Ты сказал, что хочешь есть и согласен на яичницу, — напомнила я. — Так что теперь тебе придется ее съесть.
Борис пошел к раковине мыть руки. Ваня смотрел на все происходящее круглыми от удивления глазами.
— А мне можно? — спросил он несмело.
— Что?
— Руки в ванной помыть.
— Тебе можно, — милостиво разрешила я, не сводя настороженного взгляда с Бориса. Если он попробует улизнуть, я эту тарелку с яичницей надену ему на голову.
Борис очень долго и очень тщательно мыл руки, потом медленно вытирал их кухонным полотенцем, палец за пальцем, но все же настал момент, когда ему надо было садиться за стол. Ваня уже сидел перед своей тарелкой, поглядывая на нее с нескрываемым удовольствием.
— Ну ты зверь, — произнес Борька, поддевая вилкой яичницу.
— Да, — согласилась я.
— И что я тебе плохого сделал?
— Ты меня выгнал. Ты мне не веришь. Ты думаешь, что я все сочинила. И еще, — добавила я, помолчав немного. — Ты Ваню против меня настраиваешь.
— Нет! — сказали они оба одновременно.
— Я все слышала, — сказала я. — То есть того, что я слышала, достаточно, чтобы понять, что ты решил организовать за моей спиной какой-то шовинистский мужской заговор. А я этого не потерплю. Так что ешь свою яичницу и помалкивай. Главный тут вовсе не ты.
— Ты? — спросил Борька, поглядывая на меня с интересом и даже, кажется, с восхищением.
— Главный тут Ваня, — совершенно неожиданно для самой себя выпалила я. И прикусила язык. — После Орлиного Глаза, конечно, — добавила я, стараясь не смотреть на Ваню.
— Чайник кипит, — сказал Борис, наматывая на вилку яичницу.
— Потом по главности иду я. И только потом — ты. Вот так.
— Такая вот, значит, табель о рангах, — усмехнулся Борис. Он снял яичницу с вилки и теперь кромсал ее на мелкие кусочки.
— Да, — сказала я очень серьезно и достала чайные чашки.
— А как мне к нему обращаться? — спросил Борис.
— К кому?
— К главному, — Борис кивнул в сторону Вани, который уже разделался со своей порцией яичницы и теперь задумчиво жевал веточку петрушки.
— Можно просто «сэр», — сказал Ваня.
Я выхватила у Бориса тарелку с истерзанной яичницей и убрала ее на разделочный стол. Он посмотрел на меня с благодарностью и взял чашку с чаем.
— Какие планы на ближайшее будущее, сэр? — спросил он Ваню.
— Похоже, сейчас произойдет смена караула, — ответил Ваня, как мне показалось, немного грустно. А, может, это была вовсе не грусть, а, наоборот, облегчение…
— Конечно, — сказала я. — Ты в последнее время хронически не высыпаешься.
— Это ерунда, — сказал Ваня.
— Во-первых, это не ерунда, а во-вторых, теперь есть Борька, пусть он меня охраняет.
— А завтра, — продолжал Ваня. — Глаз обещал сообщить какую-то новую информацию. — Так что всем спокойной ночи.
Ваня встал.
— А чай? — спросила я, вскакивая вслед за ним.
— А я уже выпил, — Ваня продемонстрировал мне пустую кружку. Это выглядело как какой-то фокус. Неужели можно выпить целую кружку чая одним глотком?
Я проводила Ваню до крыльца.
— Пока, — сказал он на прощанье, поднимая ладонь и делая шаг вниз по ступенькам.
Я шагнула к нему, и он остановился.
— Пока, — сказала я и тоже остановилась.
— До завтра, — сказал он, не двигаясь с места.
— Завтра… увидимся, — тихо произнесла я и быстро отступила назад, на веранду.
Ванина рука непроизвольно дернулась в мою сторону, как будто он хотел схватить меня за руку и удержать. Но он не схватил меня, а быстро сбежал вниз по крыльцу и пошел к калитке. Я стояла и смотрела ему вслед, и мне почему-то было так грустно, как будто он уходит навсегда, и я никогда больше его не увижу.
Борис, расслабленно откинувшись на спинку стула, допивал свой чай.
— Интересный экземпляр, — сказал он, внимательно глядя на меня. В глазах его прыгали веселые чертики. — А дерется как… — Он уважительно присвистнул. — В общем, я одобряю.
— А кто тебя спрашивает? — огрызнулась я.
— Что, я не вовремя приехал?
— Почему это?
— Сорвал вам романтическое свидание…
— Никаких романтических свиданий у нас не было, — сказала я с внезапным раздражением. — И не будет. Мы с Ваней… просто друзья, понятно?
— Понятно. Хочешь присоединить его скальп к своим многочисленным трофеям. Бедный парень.
Я взяла полотенце, завязала на нем узел и этим узлом треснула Борьку по голове.
— Эй, — возмутился он. — Тебе не кажется, что я сегодня и так достаточно пострадал?
— Так тебе и надо, — сказала я. — Нужно было позвонить. И предупредить.
— Да-а, — задумчиво произнес Борька. — Но я же не знал, что ты в таком раздерганном состоянии. Хотя все равно надо было. Признаться, мне и в голову не пришло, что ты можешь быть не одна. Я и не заметил, что моя маленькая сестренка выросла.
— Я не выросла, — буркнула я. — То есть… не в этом дело.
— В этом тоже, — сказал Борька, поднимаясь. — Пойду вещи из машины принесу.
Глава 24, где сокровище сияет всеми гранями
Ночью опять шел дождь. Я ворочалась в своей кровати, думала о Ване и даже не вспоминала о сокровищах и тех, кто хотел их похитить. Даже тень пустого человека сегодня меня не пугала. Я слушала дождь и вспоминала. Вспоминала, как в первый раз увидела Ваню и почти поверила, что он тракторист, как мы с ним обследовали чердак, и он спросил, сколько мне лет, как он спал на моем крыльце и как смутился от того, что я его за этим застукала… И еще много чего. Оказалось, что у меня накопился целый ворох воспоминаний связанных с Ваней. И еще оказалось, что все эти воспоминания окрашены какой-то розовато-сиреневой дымкой.
Прелесть дождя еще и в том, что он обязательно когда-нибудь закончится. Рано или поздно, сегодня или завтра… В данном случае ждать пришлось до самого утра. Утром меня разбудил яркий солнечный свет, и я мгновенно вскочила с кровати, не чувствуя никакой сонливости, хотя обычно по утрам я брожу как сомнамбула, пока что-нибудь не встряхнет меня как следует.
Ваня пришел только к вечеру, и я весь день провела как на иголках.
— Позвони ему, — сказал Борька, снимая со стены в кухне картину.
Он с утра шел по нашим с Ваней следам, но мне это было совсем неинтересно. Я даже не полезла с ним на крышу заглядывать в трубу, что совсем уж на меня не похоже.
— Кому? — сделала я непонимающее лицо, для чего округлила глаза и слегка приоткрыла рот.
— Сама знаешь, кому.
— Он, наверное, спит. В последнее время у него для этого почти не было времени.
— А у тебя? — с еле заметным смешком спросил Борька.
— У меня — было, — буркнула я. — Ты же меня знаешь, если я не высплюсь, то я вообще ни на что не гожусь.
— Ага. Вернее, годишься только на то, чтобы уснуть прямо на лекции или в машине, остановившись на светофоре.
— Такое было только один раз!
— А я и не говорю, что два. Значит, не будешь звонить?
— Не буду.
— Ну и правильно, — согласился Борис. — Сам придет, никуда не денется. Слушай, — неожиданно спросил он. — А это все… действительно правда? — он посмотрел на меня с надеждой. Похоже, эта история с сокровищами вдохновила его не меньше, чем меня на первых порах.
Я помолчала несколько секунд, а потом откровенно ответила:
— Не знаю. Мне и самой не верится. Все время хочется себя ущипнуть или отвести к психиатру.
— Понятно.
Похоже, мое откровенное признание убедило его больше, чем это сделали бы любые доводы.
Устав изображать следопыта, Борька решил навестить бабу Грушу.
— Давно пора, — сказала я. — Она уже, наверное, обиделась, что ты не заходишь. Не забудь сказать, что отдыхал с дороги.
— Но она же не знает, что я приехал? — он вопросительно посмотрел на меня.
— Знает, даже и не сомневайся. И вовсе не от меня.
— А от кого?
— Борис, это деревня. Здесь все все знают. И я уверена, у местного населения уже есть несколько гипотез по поводу того, зачем ты заглядывал в трубу.
— Ты думаешь… кто-то меня видел?
— Здесь у всего есть глаза и уши. Привыкай.
— И как же можно так жить? — воскликнул Борис.
— Лично я просто не обращаю на такие вещи внимания. А тебе стоит придумать какую-нибудь версию по поводу фингала.
Фингал был замечательный. Лиловый в середине, желтый по краям… Красота, одним словом.
— Хочешь, я его тональным кремом замажу? Будет почти не видно.
— Может, мне еще губы накрасить, чтобы отвлекали внимание? Тогда точно никто про фингал не спросит…
— А что, идея! — обрадовалась я и сделала вид, что иду за помадой.
— Стоять! — скомандовал Борька. — Фингалы, как известно, только украшают мужчину.
— По-моему, шрамы… Ну да ладно. Надеюсь, Белке понравится, а Алинка не испугается.
— Белка — это… которая племянница?
— Ага. А Алинка — ее дочка. Очень любознательная девочка. Обязательно спросит, что это у дядя с глазом.
— Тут грабли есть? — спросил Борис.
— Грабли? Есть, наверное… А зачем тебе?
— Где они обычно лежат?
— Не знаю. Я их в глаза не видела.
— В общем, так. Скажем, что я вчера в темноте наступил на грабли.
Я захихикала.
— Классно. Ты — просто герой. Герой анекдота. О тебе теперь в Васильках легенды будут слагать.
— Ну и на здоровье. Роль клоуна мне вполне по вкусу.
— Не клоуна, — поправила я, — а городского идиота.
— Тем более, — сказал Ваня и мы пошли.
Баба Груша, действительно, ничуть не удивилась при виде Бориса. Соседки ей уже наверняка доложила о появлении в Васильках нового дачника. Но фингал оказался для нее новостью, значит, ночью никто ничего не слышал. Версия о граблях прокатила на ура, правда, Белка смотрела недоверчиво. Я ей подмигнула, а потом, когда баба Груша увела Борьку в дом, рассказала всю правду без прикрас. Она смеялась и одобрительно качала головой.
— Представляю твои эмоции, когда ты поняла, что доблестный рыцарь Ваня приволок на своем плече твоего собственного брата.
— Насчет эмоций ничего не скажу, но помню, что я хрюкала.
— Хрюкала?
— Ага. Хотела смеяться, но почему-то получался какой-то поросячий звук.
На крыльцо выбежала Алинка.
— Баба Груша говорит, чтобы вы шли есть жареную картошку, — сказала она.
— Мы сейчас, — отозвалась Белка.
Алинка спустилась на одну ступеньку и уселась на крыльцо.
— А можно я не буду? — заискивающе спросила она.
— Что не будешь?
— Жареную картошку есть.
— А что ты будешь? — спросила Белка.
— Я просто посижу с вами и посмотрю на этого смешного дядю с фиолетовым подглазником. А потом баба Груша обещала блинов напечь.
— Ладно, — согласилась Белка. — Не хочешь, не ешь. Я, между прочим, тоже совсем не голодная.
Через два часа я привела домой под завязку набитого блинами Бориса.
— Уф, — сказал он, отдуваясь и усаживаясь в кресло.
— А ты думал, — я уселась напротив него в кресло-качалку и начала раскачиваться.
— Чего мы ждем? — спросил Борька.
— А с чего ты взял, что мы чего-то ждем?
— Не знаю. У тебя лицо, как на вокзале.
— Чего?
— Такое лицо бывает, когда все готово, чемоданы сложены, билеты проверены, а поезд еще не пришел.
— А, — говорю я. — Понятно. Но, по-моему, поезд уже пришел.
Я услышала тяжелые Ванины шаги на веранде.
— Наконец-то, — сказал Борька, вставая ему навстречу. — Здорово у тебя получилось, — добавил он с завистью.
Ваня надел бейсболку, которая полностью закрывала шрам на лбу.
— Спасибо, что удачно выбрал место, — подмигнул ему Ваня. — Ну что? — спросил он, глядя на меня.
— Что — что?
— Поехали?
— Как скажете, сэр.
— Очень рад, — сказал Степан Пантелеевич, пожимая руку Борису. — Три головы хорошо, а четыре — это уже квартет.
Он совершенно проигнорировал синяк под борькиным глазом и шишку с царапиной на Ванином лбу. Ваня, мгновение поколебавшись, снял бейсболку, когда мы вошли в дом Глаза. Видимо, из мужской солидарности. Ванина шишка была почти такая же красивая, как Борькин фингал, даже еще красивее, потому что находилось ровно посередине лба, не нарушая симметрии. Степан Пантелеевич был необычайно оживленным, я бы даже сказала, радостным. Он провел нас в гостиную и жестом предложил садиться.
Мы расселись в кресла и на диван и уставились на него в напряженном ожидании. Степан Пантелеевич взглянул на часы и вышел.
— Старик совсем не изменился, — задумчиво произнес Борька. — Я видел его лет десять назад, и выглядел он тогда абсолютно также.
— А чего ему меняться, — сказала я. — Он же уже старый.
— Куда это он подевался? — задал риторический вопрос Ваня.
— Наверное, пошел чайник ставить, — сказала я.
— Сколько можно чай пить? — недовольно пробурчал Ваня. — Только и делаем, что чай пьем.
— Это ты зря, — возразила я. — Чай у Степана Пантелеевича необыкновенно вкусный. Все время забываю спросить, что за сорт. Что-то постоянно отвлекает от этой мысли.