Ничего.
Вырвало – это еще не страшно… а игра – интересно.
Он забрался под душ и долго стоял под холодной водой, пока вовсе не перестал ощущать холод. И выбравшись, заварил себе трав.
Ромашка.
Шалфей. И толика чабреца. Пара капель желудочного сбора…
Телефон под рукой. А в кармане – клочок бумаги с наспех нацарапанным номером, который Далматов не спешил набрать. Он чай допил. И кофе. И успел пробить Повиликину Настасью…
– Варечка? – Далматов позвонил, когда часы пробили полдень.
– Я. – Девочка ответила сразу.
Ждала? Ждала и верила, что он позвонит, и потому нервничала, не зная, отчего Далматов медлит.
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, неплохо, а что?
– Я Саломее дозвониться не могу, – Далматов откинулся в кресле, – беспокоюсь.
– А она ушла…
Далматов представил, как Варенька хмурится, гадая, что есть эта фраза – предлог или нечто большее.
– И телефон забыла. – В голосе проскользнули раздраженные ноты. – Она его иногда забывает.
– А куда ушла?
– Понятия не имею. Она передо мной не отчитывается.
И снова раздражение, куда более явное.
– А она себя нормально чувствует? Видите ли, Варенька. – Далматов говорил медленно и карандаш в руках вертел, сосредотачиваясь именно на нем, потому как Варварин голос вызывал очередной приступ дурноты. – Я тут, кажется, отравился… возможно, торт был несвежим… вот и волнуюсь.
– Нормально, – буркнула Варвара. – А вам… плохо?
– Очень, – вполне искренне ответил Далматов.
– Ужас какой!
Он сглотнул вязкую слюну: все-таки у защиты, которую обещал отцовский перстень, несколько странные проявления. С другой стороны, бросаться к Варенькиным стройным ножкам не тянуло, как признаваться ей в любви или совершать иные глупости.
А что мутило… так ничего страшного, перетерпится.
– Может… мне приехать?
– Зачем?
– Помочь…
Тянуло поинтересоваться, в чем же будет заключаться эта забота, но Далматов сдержался. Он замолчал, и это молчание, пожалуй, весьма нервировало Варвару. Он слышал ее участившееся дыхание и нервное постукивание. Кажется, не только у Далматова имелась привычка вертеть в руках карандаши, ручки или все, что под руку попадется.
– Варечка, мне, право слово, неловко вас затруднять…
Рыжая посмеялась бы.
Неловко…
Затруднять… Далматов сам губу прикусил, чтобы не расхохотаться.
– Что вы… я же понимаю, когда человеку плохо… я лекарства привезу… есть очень хороший порошок, который при отравлениях помогает. Мама всегда им пользуется…
– Что ж… если так…
– Я не стану докучать.
Это вряд ли.
Девице нужно разведать обстановку. И хорошо, что в доме он все-таки дошел до ремонта, пусть и косметического, но Варваре понравится.
– Такси возьмите. – Далматов продиктовал адрес, прикинув, что полчаса у него в запасе есть…
…Варвара явилась с кучей пакетов и пакетиков.
– Я подумала, что вам ничего есть нельзя будет… разве что бульон и сухарики… ой, это ваш дом? Весь-весь? А зачем вы притворялись, будто…
Изумление, пожалуй, искреннее. И восторг.
– Это просто… у меня просто слов нет! Совсем. – Варвара всплеснула руками. – Я поняла! Ты притворялся, потому что не хотел, чтобы с тобой встречались из-за денег…
Далматов плечами пожал: эта версия ничем не хуже любой другой.
– Ты ведь богат.
– Не жалуюсь.
Она кивнула и закусила губу, что-то напряженно обдумывая.
– И ты Саломею не любишь. Она тебя тоже.
– С чего ты решила?
Замечание, как ни странно, задело. Он не любит? Да он вообще на любовь не способен, как и на иные нормальные человеческие чувства, но не этой паучихе его упрекать.
– Вы не похожи на влюбленных. Извини, конечно, это совсем не мое дело… на кухню не проводишь? Тебе бульон сварить надо… я курицу купила… ты не представляешь, до чего сложно найти нормальную суповую курицу. Из бройлера бульон не получится… так вот, я влюбленных видела, они смотрят друг на друга…
– И вздыхают.
– Что? – Варвара нахмурилась.
– Смотрят, говорю, и вздыхают. Томно. Еще за ручки держатся. И целуются в засос при каждом удобном поводе. Или без повода. Так.
– Ты смеешься?
Она остановилась и смерила внимательным взглядом, под которым Далматову стало несколько неуютно. Все-таки в амплуа дичи он чувствовал себя неуверенно.
– Варечка, котик мой рыжий, я пытаюсь донести до тебя мысль, что мне не шестнадцать лет, и даже не восемнадцать. Я вполне способен обойтись без этой ерунды.
– Все равно ты ее не любишь!
Она повторила это с такой убежденностью, что Далматов решил не возражать.
– Допустим. – Он открыл дверь, пропуская Варвару на кухню. Признаться, до кухни ремонт не добрался, и была она, как в прежние времена, огромна и пуста.
Печь. И пара древних плит. Духовые шкафы… посуда на полках. Медь утратила свое сияние, пылью заволокло и полки, и кастрюли, только чайник стоит, огромный, яркий.
Варвара, замерев на пороге, оглядывалась.
– Когда-то наши родители договорились о свадьбе. – Далматов устроился в древнем кресле, которое стояло у печи, наверное, с незапамятных времен.
– И теперь настаивают?
Опомнилась Варвара быстро. И водрузив пакеты на стол, принялась выкладывать содержимое.
– Да нет. Мои родители мертвы. Как и ее.
– Тогда что вам мешает… ну…
– Ничего не мешает.
– Но вы все равно… – Она нахмурилась, сосредоточенно просчитывая собственные шансы.
– Почему нет? Саломея мне подходит.
– Чем?
И хмурится еще сильней.
– Всем. – Далматов откинулся, пытаясь справиться с очередным приступом дурноты. – Возрастом. Внешностью. Характером. Она очень терпеливое существо. Кроме того, нас многое связывает в прошлом. Она в курсе специфики моей работы… я знаю, чем занимается она…
– Экстрасенс, – фыркнула Варвара. – Я суп куриный сварю, с домашней лапшой.
Далматов кивнул: с лапшой так с лапшой… главное, чтобы эта лапша на его ушах не повисла.
– Ты против экстрасенсов?
– Я не верю во все это. – Она махнула рукой. – Ну в это… призраки… привидения…
– Проклятия.
– И в проклятия тоже. – Варвара повернулась спиной. Курицу она разделывала почти профессионально. – То есть… не знаю… я умом понимаю, что проклясть кого-то – это такая чушь… а с другой стороны… они ведь умерли. А с третьей… у Андрея дед самоубийством жизнь покончил… это я уже потом узнала. Шизофрения. Она же передается по наследству. А Яшка пил, не просыхая почти. Вот и допился до белой горячки. У Олега сердце слабое было… все объяснимо, все логично.
– И то, что все трое были твоими мужьями, тебя не смущает?
Варвара пожала плечами и спросила:
– А тебя?
– А должно?
Не ответила, замолчала, целиком сосредоточившись на готовке, Далматов же наблюдал.
Женщина. Обыкновенная, притворяющаяся заботливой. Дай только шанс, и окружит этой удушающей заботой, которая очень скоро переродится в нечто иное.
…ты где?
…когда вернешься? Куда пойдешь, чем занимаешься… и почему не делаешь то, что сказала я… я ведь лучше знаю, что тебе нужно.
Далматов поморщился, он почти слышал раздраженный Варварин голосок, который мягко, но настойчиво вытягивает из него подробности жизни.
– Расскажи о своем деде, – попросил он.
– Что именно?
– Все.
– Да рассказывать особо нечего. Он был нелюдимым. Неразговорчивым… и вообще, я обрадовалась, когда он умер. Квартиру вот завещал… то есть первой умерла бабка, мне пришлось похороны устраивать, а потом уже и деду. Где-то месяц прошел, может, чуть больше. Соседи говорили, что любил ее очень… может, и любил. Не знаю.
– В любовь ты тоже не веришь, – констатировал Далматов.
– В такую – нет. – Она споро резала овощи, довольно ловко орудуя огромным ножом.
– В такую – это какую?
– Ну… в такую, которая вот… вот понимаешь, он на моей памяти ни одного доброго слова ей не сказал. Не поцеловал…
– За ручку не подержал.
– Да что ты к этим ручкам прицепился! – Варвара разозлилась и, не иначе как от злости, ножом по пальцу резанула. – Ой…
– Полотенце возьми, чистое. – Далматов указал на ящик, в котором хранились полотенца.
– Не поможешь? – Она придерживала левую руку правой, и кровь падала крупными рубиновыми каплями на стол.
– Нет.
– Ты…
– Циничная и равнодушная к чужим горестям сволочь, – сказал Далматов, закрывая глаза. – Варенька, солнышко, видишь ли, я в отличие от тебя верю в сверхъестественное, поэтому контакта с чужой кровью стараюсь избегать. И не надо морщиться, я тебя не приглашал.
Обиделась.
И губы поджала, но полотенце взяла сама, кое-как обернула руку. И готовку не бросила. Старалась… а ведь неплохая девочка в целом-то… миленькая, простенькая… без претензий, пусть и кажется ей обратное. Далматов отогнал непрошеную мысль о том, что если жениться на ней, то… то ничего хорошего не выйдет.
Ночь прошла беспокойно.
Снилось… всякое снилось, но что именно, Саломея не смогла вспомнить, однако, проснувшись утром, она ощутила себя напрочь разбитой, больной.
– Тебе плохо? – А вот Варвара была до отвращения бодра. – Кофе сделать?
– Сделай.
Черный кофе и темный шоколад, что еще способно вернуть утраченное чувство душевного равновесия.
– Скажи… – Варвара устроилась с чашкой напротив, выглядела она задумчивой. – Ты же его не любишь…
– Далматова?
Она кивнула.
– Не знаю, – честно ответила Саломея. – Он сволочь порядочная. Эгоистичная. Умная…
…притягательная. И без него было тоскливо, работа и та не спасала.
– Понимаешь… в нем есть что-то такое…
– Варя, брось.
– Почему?
– Потому что…
Варвара ждала продолжения. А Саломея не знала, как ей объяснить.
– Я не хочу, чтобы он вдруг взял и умер…
– То есть ты тоже считаешь, что я проклята?
– Тоже? – Саломея усмехнулась. – Ты ведь сама об этом говорила…
– Ну… – Варвара закинула ногу на ногу. – Говорила… только вот… не знаю, вроде бы оно как-то так и выходит, что проклятье есть… а если подумать, то и нет… у него деньги есть?
– У Далматова? Есть.
– Много?
– Прилично. Значит, есть «что-то такое»?
Варвара рассмеялась.
– Да, я корыстная, и уже на старичка нацелилась, но если можно совместить приятное с полезным, то почему нет? Но если ты против…
Против.
Вот только Саломея предположила, что кузину это не остановит, и спрашивала она исключительно из вежливости. Что дальше сочинит? Неземную любовь, становиться на пути которой чревато? Или не любовь, а голый расчет… еще что-нибудь?
Не важно. Далматов не маленький, небось сам о себе позаботиться сумеет.
– Я поговорю с твоей Настей. – Саломея тоже не спрашивала.
– Зачем?
– Затем, что если она проклинала, то следует узнать подробности…
Варвара скривилась, кажется, эта тема была ей неприятна. А быть может, она уже и сожалела, что вообще рассказала о давней сопернице, о встрече с ней.
Чтобы грамотно врать, нужна не только хорошая память, но и воображение развитое.
– Думаешь, признается? – Варварин ноготок стучал по кружке, и звук этот вызывал глухое безотчетное раздражение. – Да она тебе такого наговорит…
– Ничего, – отрезала Саломея, поднимаясь. – Послушаю.
Анастасия Повиликина нашлась быстро и на встречу согласилась сразу.
– Только я с собакой буду… вы собак не боитесь?
– Нет.
– Тогда на площадке… я объясню, где это… – Голос у нее был низким, хрипловатым, но в целом приятным.
Да и сама она…
Невысокая блондинка в оранжевом пуховике.
Шел снег, густой и плотный, крупные хлопья сыпались с неба, оседая на мокрых тополях, на крышах низеньких домов, что виднелись за краем поля, на пожухлой траве и тропинках.
Серый с белым пес носился по полю, то припадая к земле, то подпрыгивая, пытаясь поймать очередную, чрезмерно крупную снежную бабочку. И когда получалось, заходился громким лаем.
– Шаман, – сказала Настасья, поправляя шапку, которая была ей велика и норовила съехать набок. – Молодой еще, непоседливый… хотя и порода сама по себе такая… нужно выход энергии давать.
Пес обнаружил черную проплешину высыхающей лужи и с огромным наслаждением плюхнулся в нее, покатился, смешно дрыгая лапами.
– Ну вот опять. – Настасья вздохнула: – Хаски, а ведет себя как свин… Шаман, ко мне!
Пес подскочил и со всех ног бросился к хозяйке…
– Вот же… – Настасья успела увернуться от слюнявого поцелуя, но не от брызг грязи. – Извините… наверное, это была не самая лучшая идея, но домой пригласить не могу. У меня Эльза ощенилась, ей покой нужен… а на работе не поговоришь толком… и вот…
– Ничего.
У Шамана были невероятные голубые глаза. И он улыбался, совершенно не раскаиваясь в содеянном, вообще выглядел на редкость счастливым.
– Бестолочь, – ласково произнесла хозяйка. – А Эльза – чихуа-хуа. Они дружат. Она к Шаману греться приходит, забирается сверху или между лап зарывается в шерсть… но вы не о них. Я о них долго могу… вам про Варвару… вы похожи.
– Сестра моя. Двоюродная. Как выяснилось.
– Сестра… – Настасья перехватила поводок. – Вы похожи, но вы другая… она нехороший человек… не знаю, как объяснить… наверное, если сначала, то… мы с ней дружили. То есть не совсем, чтобы дружили… приятельствовали. Соседи по дому. Она не говорила?
– Нет.
– Ясно. А раньше частенько ко мне забегала. Разница не такая и большая, три года всего, но она в школу пошла в семь лет… я в шесть… и вот получилось, что вроде по календарю и три года, а она еще в одиннадцатом классе, я же почти универ закончила.
Шаман, плюхнувшись на пузо, пополз по грязи, норовя подобраться к стайке толстых ворон.
– Я ее жалела. У нее родители были такими, ну знаете, такими… строгими очень. Из дому лишний раз не выпускали, а если выпускали, то требовали отчитаться, где она и что с ней. Отец и за ремень брался время от времени. Нет, сначала она ничего такого не рассказывала. Вообще была молчаливой, не здоровалась ни с кем. Старуху Зинку это очень злило, но она на всех злилась, без разбору.
Вороны, прервав свой важный разговор, следили за псом.
– Мне, честно говоря, было не до какой-то там Варьки, я как раз на первый курс поступила… учиться надо… у меня синдром отличницы, так говорят. То есть нужно, чтобы все было на «отлично», а это времени занимает немало. А тут вдруг сосед пришел. Попросил, чтобы я с его дочерью математикой позанималась. Вроде как репетитор. Только если настоящего репетитора нанимать, то дорого выйдет. Со мной проще, я ведь студентка… согласилась. Рада была подработке.
Ученица оказалась недовольна.
Настасья отчасти ее понимала, ей самой идея не слишком-то нравилась, не чувствовала она в себе педагогического таланта, но с другой стороны, деньги обещали пусть и небольшие, но всяко не лишние для студентки. Вот она и старалась. Объясняла тему.
Примеры решала.
Задачи.
Варвара слушала молча, кивала изредка и рисовала в тетради звездочки.
– Тебе что, – не выдержала Настасья, – совсем плевать?
– На математику? – уточнила Варвара. – На математику – совсем… но если не буду приходить, то папаша на говно изойдет.
Она вздохнула:
– Достал уже. Хочет, чтобы я в отличницы выбилась.
– А ты?
– А я не хочу. – Она упрямо поджала губы.
И это нежелание было Настасье совершенно не понятно. Ведь Варвару нельзя было назвать глупой, скорее напротив, она обладала острым умом, хорошей памятью, но упорно отказывалась делать хоть что-то.
– Ты не понимаешь. – После третьего посещения Варвара немного оттаяла. – Ну на кой мне эта математика?
– Чтобы поступить.
– Куда?
– А куда ты хочешь?
– Никуда не хочу. – Варвара забиралась на диван и спокойно подпиливала ногти. Она и Настасье маникюр сделала, сказав, что смотреть не может на эти запущенные руки. – Я замуж выйду.