Напротив даже, в Амбуазе Маргарите жилось куда как вольней, нежели в скучном Париже. И друзья имелись, которых она любила всем сердцем, особенно после того, как папенька предложил выбрать себе в услужение или герцога Жуанвильского, или маркиза де Бопро. Как же он удивился, когда Маргарита выбрала де Бопро, потому как полагал, что тот не очень собой хорош.
Истинная правда!
И уже тогда при взгляде на дорогого принца детское сердце Маргариты замирало, тронутое неведомым чувством. Он, белокурый и синеглазый, прехорошенький, как все картинные ангелы, был чудом, но чудом капризным, своевольным. И вечно норовил сделать именно так, как хочется ему, а не Маргарите. А де Бопро пусть и смугл, черноволос, но послушен.
И влюблен в Маргариту.
Он сам ей сказал, а еще поклялся служить вечно…
Маргарита вздохнула, по своему верному пажу она тосковала, впрочем, как и по нянечке, по слугам, по старым псам, с которыми она любила играть, но матушка сказала, что брать с собой еще и собак – никак невозможно…
Маргарита вздохнула и отвернулась от окна.
Вспоминать о матушке не хотелось вовсе, но не вспоминать не получалось, потому как все путешествие, первое и чудеснейшее в жизни Маргариты, всецело было связано с ее именем, с ее образом, затмевавшим в глазах подданных и фигуру отца.
Он, единственный из семьи, кто искренне любил свою принцессу, всегда готов был выслушать ее, жалобы, обиды принимал близко к сердцу, погиб.
Маргарите сообщили о том, но она долго не могла поверить.
И требовала сказать правду.
Как возможно, чтобы отец, ее отец, который умел смеяться так громко, что пламя факелов дрожало, и стены пиршественной залы дрожали, и сам древний замок тоже дрожал, погиб? Он был сильнее всех, лучше всех…
И обещал, что всегда будет с нею.
Солгал.
Нет, Маргарита, позже, став взрослей, осознала, что в смерти отца не было виновных, что сама судьба подготовила тот предательский удар, но стало ли ей легче?
Ничуть.
В Амбуазе, довольствуясь слухами, сплетнями, в которых если и была правда, то малая ее толика, шептались и о том, что матушка тотчас отослала прекрасную де Пуатье, так и не простив супругу этой измены, и власть взяла в свои руки, пусть и готовили к коронации Франциска. Он был так слаб, болезнен, что никто не удивился, когда Франциск умер. И королем назвали уже Карла. Но он, матушкин любимец, всегда делал лишь то, что она говорила… и средь этих перемен, которые многими принимались как недобрые, сама Маргарита терялась. Она не знала, что будет с нею, и никто не знал, и незнание это страшило. Но вот в Амбуазе появилась матушка, которая и объявила об отъезде.
– Наши подданные, – сказала она, – должны узреть нового короля.
Она пребольно ущипнула Маргариту за щеку.
На щеке остался красный след.
– Веди себя хорошо. Не забывай, что ты – принцесса.
Отъезд остался в памяти невероятнейшей суматохой, среди которой все будто позабыли о Маргарите, предоставив ее саму себе, что было внове и неприятно. И лишь в день отъезда, оказавшись в экипаже с матушкой, Маргарита осмелилась обратиться к ней.
– Куда мы едем? – спросила она.
– В Бар-ле?Дюк, – ответила матушка, которой вовсе не хотелось разговаривать, она пребывала в собственных мыслях, несомненно, важных, но оттого гляделась мрачной. – Тебе понравится.
Матушка оказалась права: Маргарита, до сего дня не покидавшая Амбуаза, была увлечена путешествием. Ее поражало все, и сама дорога, по мнению королевы-матери дурная, вызывавшая у нее приступы дорожной болезни, и городишки, попадавшиеся на пути, и люди. Живость дочери, ее неуемное любопытство, тысячи вопросов, которые задавала Маргарита, постоянно забывая про матушкину просьбу о молчании, утомляли королеву.
Сама же Маргарита, получая замечания, печалилась, но печаль ее не длилась долго. И Маргарита вновь и вновь находила нечто чудесное, чем желала бы поделиться… когда же она добралась до Бар-ле?Дюка, то была совершенно поражена его великолепием и тем, как обставлены были крестины ее племянника, принца Лотарингского.
– Великолепно! – восхищалась Маргарита, пожалуй, чересчур уж восхищалась, выражая собственные эмоции с непозволительной вольностью. И королева морщилась, утомившись одергивать дочь, которая, казалось, не имела ни малейшего представления о правилах приличия.
В Лионе столь же бурный восторг у Маргариты вызвал приезд месье и мадам Савойских, в Байонне – встреча ее драгоценной сестры, королевы Испании, и брата, короля Карла… пусть и был он братом Маргариты, но держался сухо, отстраненно, будто вовсе чужой человек. И сама Маргарита несказанно робела, глядя на него, столь величественного и прекрасного.
Но сильнее прочего незрелую душу ее, не избалованную зрелищами, тронуло превосходное пиршество с балетом, устроенное матушкой на острове Дегмо.
Впрочем, день этот принес не только радость. Пожалуй, именно тогда Маргарита поняла, сколь ничтожно мало значит ее жизнь.
В тот день Маргарита, пусть и имела привычку оставаться в постели допоздна, вскочила едва ли не раньше служанок, из страха, что пропустит сие представление. Или что его отменят из-за дождя… Не отменили.
День выдался солнечным, ясным и теплым, но не жарким. Остров Дегмо, куда гостей доставили на барже, украшенной лентами и цветами, был невелик. Однако казалось, что сама природа его располагала к празднику: посреди острова находился большой луг, который окаймляла сосновая роща. На этом лугу по матушкиному приказу устроили беседки, а в каждой из них – круглый стол на двенадцать персон. Только стол их Величеств располагался на зеленом газоне. Все столы обслуживались группами пастушек, на которых были одежды из сатиновых с золотой нитью тканей – в соответствии с обычаями различных провинций Франции. Каждая группа пастушек исполняла танец своей провинции: пастушки из Пуату танцевали под звуки волынки, из Прованса – под цимбалы, пастушки из Бургундии и Шампани – под гобой и скрипки. Бретонки танцевали веселый бранль, приостукивая каблуками.
И Маргарита тоже желала танцевать, однако матушка, строго глянув, велела вести себя так, как подобает принцессе. И брат, окинув Маргариту недовольным взглядом, будто самим своим присутствием она мешала ему насладиться празднеством, сказал:
– Вы слишком вольно себя ведете, сестра.
Маргарита едва не расплакалась от обиды, ведь ей так хотелось понравиться брату…
Когда пиршество закончилось, появилась большая группа музыкантов-сатиров и нимф, девушек невероятной красоты… и Маргарита спросила:
– А я буду такой же красивой? – До того дня все, с кем случалось ей говорить, включая зловредного принца Жуанвиля, так и не простившего Маргарите, что выбрала она не его, уверяли, что она рождена красавицей и с каждым днем ее красота становится лишь ярче. И ныне ей отчаянно хотелось, чтобы и матушка, и строгий брат улыбнулись и сказали, что Маргарита непременно будет такой же, как сии нимфы, а то и прекрасней, потому как она – принцесса.
Однако матушка сказала:
– Ты не о том думаешь, Маргарита. Красота преходяща.
Сама она, если и была когда-то красива, после многочисленных родов, а также от излишеств в еде красоту утратила. Матушка, будучи невысокого росту, сделалась полна и одышлива. Она сильно потела, и самые лучшие ароматические масла, которыми она щедро умащала волосы, кожу, не способны были заглушить запах пота. Пышные платья делали матушкину фигуру еще более безобразной, чем-то напоминающей пивной бочонок.
– Какая разница, – отмахнулся братец, увлеченный чудесным танцем.
И верно, сей вечер мог бы стать вовсе огорчительным для Маргариты, но вдруг начался дождь. Потоки воды хлынули с неба, еще недавно чистого. Блеснула молния, потом другая, заглушая музыку, грянул гром… порыв ветра едва не опрокинул стол…
Кто-то закричал.
Завыли псы.
И стало так темно… Маргарита боялась темноты… она так боялась темноты, что сама не поняла, как оказалась под столом. Кругом же гремело, кричало… метались тени, представлявшиеся Маргарите едва ли не бесами, что вышли из преисподней, чтобы утащить ее, своевольную себялюбивую девицу с собой.
От страха она заплакала.
И плакала, казалось, целую вечность, звала матушку, брата, кого-нибудь… она почти поверила, что навсегда останется в ненадежном своем укрытии, когда кто-то огромный, и в первое мгновенье показавшийся Маргарите ужасным, вытащил ее из-под стола.
Маргарита закричала.
– Она здесь! – Голос, в котором не было ничего человеческого, оглушил. – Принцесса здесь!
И только тогда Маргарита осознала, что держит ее вовсе не бес, не сказочное чудовище, а обыкновенный человек, стражник из тех, которые повсюду сопровождали матушку, брата. Она вновь расплакалась, на сей раз от величайшего облегчения. И плакала, вздыхая, размазывая слезы, пока ее несли на баржу, где передали на руки служанкам матушки.
Та была в ярости.
– Посмотри, Маргарита, на кого ты похожа! – Она отвесила дочери пощечину. – Ты выглядишь как свинарка, а не как принцесса!
Маргарита разрыдалась, не столько от боли, хотя пощечина была болезненной, сколько от невероятного огорчения. Ей-то представлялось, что матушка волнуется.
Переживает.
И мечется, спрашивая всех, где же Маргарита. И что появлению ее, чудесному спасению от грозы, она обрадуется. Быть может, обнимет, сбросив маску равнодушия, и погладит по спутанным волосам, скажет, что ничего страшного не случилось…
Действительность редко соответствовала ожиданиям Маргариты.
Пожалуй, именно тогда она осознала, что матушка ее не любит.
И Маргарита самозабвенно рыдала, пока лицо ее не опухло от слез, а голос не сделался сиплым, старушечьим.
– Выглядишь отвратительно, – брезгливо произнесла матушка, которая заглянула, чтобы проверить, как исполняются ее приказы. И служанки, страшась гнева королевы, злопамятности ее, низко склонили головы. Но во взглядах их Маргарите виделась насмешка. – Ты позоришь весь наш род…
И матушка вышла, оставив Маргариту наедине со слезами и ночными кошмарами.
Ей снилась гроза. И теперь молнии, все, какие были на низком небе, летели к ней, желая уязвить, испепелить. Черная же земля раздавалась, выпуская кривоватые, искаженные фигуры, не то людей, не то демонов. Они тоже желали схватить Маргариту…
Проснулась она больной.
И остаток пути, к вящему матушкиному неудовольствию, провела в постели, почти не вставая. Матушка, которая испытывала лишь раздражение – дочь всегда была чересчур капризна, своевольна, – заглядывала ежедневно, желая убедиться, что болезнь ее – не есть притворство.
В Париже Маргарите стало легче.
Ее несказанно удивил, поразил этот город, о котором ей столько доводилось слышать, что от отца – а рассказывать он умел, не важно, о балах ли, о турнирах; что от служанок. Они о Париже говорили шепотом, с придыханием и восторгом…
И Маргарита глядела.
На узкие улочки, с трудом умещавшие толпу – все желали воочию узреть короля, королеву-мать и саму Маргариту. И люди эти любили ее!
Она чувствовала их обожание всей кожей.
Она купалась в нем, оживая, как оживает завядший цветок, получив столь желанную ему влагу. И на губах Маргариты вновь появилась улыбка. Приветственные крики оглушали ее, и голоса толпы сливались в гул, мешались, отчего казалось, что все эти добрые люди зовут именно ее.
Ей признаются в любви.
Правда, в самом дворце все было иначе. Огромный Лувр очаровал Маргариту, она видела его не домом, а живым существом, исполненным любопытства. Лувр приглядывал за всеми своими обитателями, коих было превеликое множество, и Маргарита не избежала его интереса. Впрочем, девочку, только-только вступившую в тот хрупкий возраст взросления, когда в детском теле уже просыпается женская душа, он счел мало интересной.
Матушка же, оказавшись в своих владениях – а Лувр она полагала законной своею вотчиной, – преобразилась. Исчезла улыбка, которая на полном лице ее казалась ненастоящею, а само это лицо обрело выражение брюзгливое, раздраженное. Голос сделался скрипуч.
А взгляд – холоден.
– Веди себя достойно, – сказала матушка, передавая Маргариту на руки служанкам. Нынешние, в отличие от прежних, помогавших Маргарите в пути, были столь же холодны и преисполнены чувства собственного достоинства, будто были и не служанками, а родовитыми госпожами, ей не понравились. Как и она им.
Служанки, прожившие во дворце не один год, разбиравшиеся в хитросплетениях местных интриг едва ли не лучше, нежели сами интриганы, живо сообразили, что Маргарита – слаба. Безразлична и матери своей, более занятой попыткою удержать власть, и царственному брату. Служанки сплетничали о католиках и гугенотах, о любовниках и любовницах, фаворитах и фаворитках, спеша поделиться последними новостями. Маргарита мешала… она была тиха, ненавязчива, но то, что им выпало служить ей, приводило их в величайшее раздражение. И раздражение это женщины, недостаточно обласканные судьбой, по их собственному мнению, спешили выместить на Маргарите. Расчесывая, они дергали волосы, порой выдирая целые клочья, щипали, толкали, затягивали шнуровки платьев так, что Маргарита едва могла дышать…
Она терпела.
Она жаловалась матушке, но та вновь отмахивалась от жалоб, говоря, что Маргарите не след тратить драгоценное ее время на пустяки… что ж, признаться, девочка ничего другого и не ожидала. Она принимала холодность матушки с дочерней покорностью.
Время шло.
Маргарита взрослела.
Ее по-прежнему мучили кошмары, к которым она постепенно привыкла, как привыкла к материнской нелюбви и равнодушию людей, ее окружавших. И теперь главным врагом ее стала скука. Она была слишком мала, чтобы получать удовольствие от интриг или же игры во власть, что являлось обыкновенным времяпрепровождением для обитателей Лувра, также и многие другие развлечения оставались Маргарите недоступны.
Она и знать о них не знала, запертая в своих покоях наедине со Священным Писанием, философскими трактатами и собственными нехитрыми мыслями.
Но однажды все переменилось.
Случай этот не стоил бы внимания, поелику был обыкновенен для Лувра, где царили нравы весьма вольные, если бы не переменил мировоззрение Маргариты.
Той ночью ей вновь приснился кошмар.
Гроза. Молнии. И черные тени, обступившие Маргариту. Они тянули к ней руки и звали по имени, но в голосах их слышались насмешка и изрядное презрение к ней, которая полагает, будто королевская кровь защитит ее от геенны огненной.
Во сне был отец с окровавленным лицом, с пустою глазницей, из которой торчал обломок копья. Он хотел обнять Маргариту, но от отца пахло землею и тленом, и запах этот страшил…
Маргарита проснулась, когда его руки, стремительно теряя плоть, которая словно стекала с них, коснулись ее, не то обнимая, не то хватая, чтобы уволочь в расщелину.
Она села в остывшей постели.
Под тяжелым балдахином было холодно. Свернувшись калачиком, спала у ног служанка, похрапывая во сне. У Маргариты появилось преогромнейшее желание пнуть девицу, чтобы свалилась она на пол, но вместо этого Маргарита встала сама.
Каменный пол оказался ледяным, но домашние туфельки были тут же и просторная домашняя накидка. Маргарита не знала, зачем она одевается и почему так не желает, чтобы служанка помогла ей. Пожалуй, она все еще пребывала в болезненном своем полусне.
Маргарита вышла из комнаты.
Стражника, которому полагалось охранять ее покой, не было.