– Это Гарик, корги, – серьезно сказала Василиса. – Он – собака. Ему всего годик. Я купила его после смерти Коли. Да, Дима, Коля умер, я теперь вдова. Это было так внезапно и ужасно, что я не смогла всем сообщить.
– Что случилось?
– Самолет разбился. Ты, наверное, знаешь об этой катастрофе.
Дима был в ужасе. Его хорошее отношение к большинству людей выражалось, кроме прочего, в паническом страхе перед их смертью. Дима не умел расставаться с теми, кто ему нравился. У него много знакомых, они не видятся годами, но он должен время от времени узнавать, что все они в порядке. И как он ничего не узнал о Коле?
Они не были друзьями, просто импонировали друг другу. И было у приятного, добродушного Коли такое достоинство, как прелестная жена со сказочным именем Василиса. Над нею не подшучивал только ленивый, называя мужским именем Вася. Но это имя странно шло полноватой, очень женственной блондинке с нежным, круглым лицом и большими синими глазами. Глазами, как волшебные озера.
Дима проводил Васю с Гариком до их дома. Они постояли у подъезда, поговорили о Коле, вспомнили, как интересно и дружно все жили в Варшаве. И Дима ответил согласием на приглашение выпить чаю с тортом.
Дима никогда не был в такой уютной квартире. Вроде бы обычная мебель, только необходимые вещи. Простая посуда, чай в пакетиках, такой же, как на ходу покупает он, чтобы не возиться с заваркой. Трюфельный торт, который так любит Маша.
– Съешь его, пожалуйста, весь, – улыбнулась Василиса. – Не могу не покупать сладкое. Только оно и вытаскивает меня из депрессии. Но вес… Каждое утро – битва с джинсами за то, чтобы сошлись на мне.
– Ты очень хорошо выглядишь, – сказал Дима.
А хотел сказать: «Ты такая же милая и прелестная, как раньше». Но сейчас ночь, они наедине, у нее горе. Слишком восторженные комплименты неуместны и неприличны.
Василиса легко заговорила. Она делилась с Димой самыми дорогими воспоминаниями, говорила о своем одиночестве и тоске. Дима понимал, почему так уютно в этой квартире. Ее обживали любящие, добрые люди, похожие во вкусах и потребностях. Эта квартира не могла остыть после смерти мужа. Преданная жена поддерживает в ней огонь.
Дима выскочил в круглосуточный магазинчик неподалеку, вернулся с бутылкой вина. Они помянули Колю. Василиса расплакалась у Димы на груди. Его жалость разрасталась, колотилась в сердце. Он гладил пышные золотые волосы, целовал заплаканное лицо, чище и добрее которого никогда не видел.
Очнулись они оба, когда отхлынула волна нестерпимого притяжения. Когда вздохнули в унисон их горячие влажные тела.
– Господи, так вот как это бывает! – искренне сказал Дима. – Ты не поверишь, Васюта, но я, муж со стажем, ничего об этом не знал. Я так не уверен ни в чем, что не разрешаю себе ничего загадывать наперед. И потому скажу сейчас быстро и прямо. Я люблю тебя, Василиса. Ты кажешься мне единственной и лучшей женщиной моей жизни. Я сделаю все, чтобы к тебе вернуться. Если ты этого захочешь.
– Я захочу, – просто ответила Василиса.
Так Дима поверил в свое везение. В самый черный час его жизни, в такой беспросветный, что об этом никому и не расскажешь, именно в этот час судьба зажгла для него золотую звезду. Встреча с Василисой открывала для него мир чудес, секреты невероятных деталей, каждая из которых стоит многих лет жизни. И они оба, два скромных, нежных, очень похожих человека, расходовали свое тихое счастье несмело и экономно. Встречались редко, тайком, чтобы никто не видел. Никогда не говорили о будущем и о семье Димы.
Метров тридцать между их домами, но Дима после работы неизменно возвращался домой. И даже, если перед сном выходил на улицу подышать, то чаще всего просто ходил вокруг дома Василисы. И было ему так хорошо представлять, как она в халате и тапочках хлопочет на кухне, разговаривает своим милым голосом с корги Гариком, читает книгу. У Димы было чувство, будто он должен постоянно доказывать судьбе, что достоин такого подарка, такой тайны. Что он заслуживает такого богатства. Он приходил к Василисе после особенно тяжелой недели, после трудной и удачной работы, после моря тоски…
Разумеется, им только казалось, что их встречи остались тайной для соседей. Но Диму любили, ситуация с Кирой и Машей становилась для многих все очевидней и неприятней. И Кира была не из тех женщин, с которой другим хотелось бы пообщаться. Даже ради удовольствия «раскрыть жене глаза». А Василиса, которая никогда особенно не наряжалась, не красилась, не кокетничала с мужиками и не раздражала хвастовством, не вызывала у других женщин зависти. Это значит, что сплетен у дворовых бабушек практически не было. Только деликатная информация на ухо.
Так продолжалось три года. В этом переплетении четырех судеб не изменились внешне только Дима и Василиса. Светлые глаза у обоих стали еще мягче и добрее. Кира подурнела: лицо и некогда аккуратная фигура стали абсолютно бесполыми. Не каждый выдерживал ее колючий взгляд. А жесткий рот и агрессивно выдвинутый вперед подбородок делали ее особенно отталкивающей. Голос у Киры теперь был громкий, резкий, она не говорила, а заявляла, поучала. И она была совершенно одна. Ни подруг, ни просто знакомых для обычной соседской болтовни. Маша очень вытянулась. На худом бледном лице трагически темнели глаза. Она редко улыбалась даже отцу. И Дима, глядя на Машу, обреченно думал о том, что это его главная миссия: нести вахту при драме дочери, которой он не смог обеспечить нормальную жизнь. Для этого нужно было так много: выбрать ей нормальную мать. Он страховал, как мог, свою девочку на границе безумия ее матери. И все равно чувствовал себя предателем. Ведь у него, в отличие от Маши, было тайное убежище. У него был близкий человек. И к нему, наконец, пришла любовь. Та, которая навсегда и не зависит от расстояния.
Дима ценил и боготворил свою Василису. Его отношение стало для нее самой большой болью. Ей разрывала сердце мысль о великой несправедливости. Нельзя людям, связанным таким чувством, расставаться. Видеться тайком и урывками. Это убийство их предназначения. Но Василиса все знала о Маше и Кире. Она тоже не видела другого выхода. А Дима пытался скрывать от нее свое тревожное ожидание. Он постоянно был готов к новым страшным открытиям и ударам. Деградация Киры была слишком очевидной. И такой же неизбежной казалась Диме собственная казнь за слишком яркое счастье.
Нельзя таким невинным и простым людям, как Дима, судить о собственной вине перед остальными. Потому что они по открытости и беспомощности непременно свою казнь притянут. Беда случилась. Ничего Дима не уберег на границе Машиной драмы. Зря лишил себя теплых дней и ночей. Три года великой любви вытекли сквозь пальцы, как мгновение, не смягчив зловещий рок.
В тот день Дима не мог ни на чем сосредоточиться на работе, неважно себя чувствовал. Он все чаще и болезненнее ощущал свое сердце. И приехал раньше домой. И не удивился, когда группа возбужденных соседей у подъезда повернулась к нему. Они явно его и ждали. Что произошло в семье Димы, люди поняли из обрывочных фраз Киры и полицейских. Кира вызвала полицию и заявила, что Маша ее избила, возможно, хотела убить. По ее звонку прибегала и классная руководительница Маши. Когда полицейские, опросив мать и дочь, учительницу и соседей, уехали, Кира с учительницей вывели Машу и увезли куда-то в такси. Участковый сказал, что повезли к психиатру.
Через час, когда Дима уже места себе не находил в пустой квартире, жена и дочь вернулись. Маша молчала и смотрела мимо отца, она не плакала, но была смертельно бледной и совершенно ко всему равнодушной. Кира, напротив, была оживлена и активна. Она горела желанием поделиться своей версией событий. Дима прервал ее рассказ сразу. Проводил Машу в ванную, подождал, пока она умоется, предложил поесть. Девочка отказалась. Затем Дима уложил ее спать, сел у кровати, тихо приговаривая что-то ласковое и глупое, чтобы она уснула. Маша прямо и неподвижно смотрела в потолок. Затем шепнула:
– Это все неправда, папа.
– Я знаю, детка. Все будет хорошо. Я с тобой.
Когда Маша уснула, Дима вошел в спальню к Кире, закрыл за собой дверь.
– Рассказывай.
И Кира рассказала, как она сделала Маше замечание из-за очередной провинности, а та вдруг на нее набросилась, сбила с ног, начала душить. Кира показала царапину на руке – от ладони до локтя. Она вызвала полицию, все рассказала, настояла, чтобы Машу поставили на учет в детскую комнату. Затем свозила дочь на прием к районному психиатру. Маша никому не сказала ни слова, что говорит о ее неадекватности. Кира была полна решимости поставить девочку на психиатрический учет, возможно, отправить на лечение в стационар.
Дима слушал спокойно. Жена и не догадывалась, что его сердце сейчас может выбить ребра и полететь горящим снарядом в ее голову. В том, что она говорила, не было и капли правды. Он очень хорошо представлял себе, что произошло. Но все проверил: задал ей несколько уточняющих вопросов. Кира отвечала так же прямолинейно и нагло, как говорила с полицией. Но Дима – не мент. Он хороший и опытный журналист. И вышел к ней с разговором, имея улики про запас.
– Говоришь, набросилась в ответ на мирное замечание? Уронила тебя и душила? А почему царапина только на руке? На той руке, которой ты ее избивала. Маша никому не показала свои синяки. Такие хорошие профессионалы – твои полицейские, врачи, да и учительница: они именно ее не осмотрели. А на скуле у нее синяк, и на шее именно у нее пятна от твоих пальцев. У нее просто появились силы, чтобы тебя оттолкнуть, вот ты упала и поцарапала руку. Я даже знаю, обо что ты ее оцарапала: стеллаж в комнате Маши немного сдвинут. Кира, или ты сама даешь всем отбой, предварительно озвучив правду, или это делаю я. Но во втором случае я пойду дальше. Подниму всех своих знакомых юристов и врачей. В стационар лечиться поедешь ты. Ты – больная, сумасшедшая садистка. И тебя должны по суду лишить материнских прав. Я больше не могу оставлять свою дочь наедине с потенциальной убийцей.
Кира долго и тупо молчала. Она ждала, что неожиданно сильная реакция Димы, как обычно, быстро сойдет на нет. Ушла на кухню, повозилась там с обедом. Когда Дима отказался есть, поела сама с отличным аппетитом. Затем легла отдыхать. Она изменилась в лице и повадках, лишь когда Дима вошел в спальню в сопровождении пяти мужчин. Это журналисты, юрист и психиатр. Люди известные, с авторитетом, именами.
Беседа была четкой, информативной, Дима все записывал на диктофон. Когда все точки над «и» были расставлены, он произнес:
– Я обещал ей, что не стану нападать сам, если она даст отбой и во всем признается. Но я передумал. Я на самом деле хочу освидетельствования, суда, лишения материнских прав. И если врачи скажут, что Кира не сумасшедшая, пусть отвечает за истязание ребенка, как преступница. Впрочем, я забыл, что в России это не преступление. Но что-то же я могу потребовать как отец. И я хочу, чтобы она на дух никогда больше не приближалась к Маше.
Кира возмущалась, жаловалась, что у нее был нервный срыв. Изображала рыдания без слез: плакать она не умела. Каялась. Когда привели Машу, она даже пыталась на колени плюхнуться. Маша брезгливо отвернулась и сказала отцу:
– Не надо, папа, с ней связываться. Не нужно никаких судов. Я не хочу, чтобы мы тратили на это жизнь. Я взрослая. Помоги мне уехать в другую страну. Здесь она мне все испортила. Я хочу закончить нормальную школу, стать нормальным свободным человеком. А ты ко мне приедешь.
Это было самой трудной, правильной и главной работой Димы – он все сделал, как хотела Маша. Все друзья объединились для помощи ему. Когда Маша уехала учиться в колледж в Париже, Дима отнес заявление в суд о разводе.
И наступила его счастливая пятница. После работы он поехал к Василисе. Он не был у нее два месяца, пока занимался делами дочери. Он мечтал, как они вместе отдохнут, отогреются у костра своей любви. И с понедельника начнут совсем другую, удивительную жизнь.
Она прильнула к нему в прихожей, выдохнув свои тоску и страхи. Сказала, что у него высокая температура, наверное грипп. Два дня поила его чаем с малиной, кормила с ложечки куриным бульоном. Диму мучил озноб. Но он отсчитывал каждую минуту своего неслыханного блаженства.
Так они прожили два дня. В понедельник Дима собрался на работу, подошел к входной двери и вдруг беспомощно произнес:
– Не могу отсюда уйти. Такое ощущение, что все убийцы мира ждут меня на улице, чтобы выстрелить в сердце. Так оно ноет. Для него слишком много любви.
Василиса помогла ему вернуться в комнату, сесть в кресло. Вышла за сердечными каплями и водой. Когда она вернулась с лекарством, Димы уже не было. Он улетел в облаке своей непереносимой любви подальше от земли с ее темной водой.
Антипов
За двадцать лет многое изменилось в жизни Антипова. Неизменной осталась лишь одна привычка. Или потребность. Он выходит из дома и смотрит по сторонам в любое время суток. Он ищет взглядом Лену. Каждый день, много раз на дню. Если увидит ее, надвинет бейсболку на лоб поглубже и пойдет в другую сторону или мимо с безразличным, холодным выражением лица. В последний месяц он с ней не здоровается.
Он идет или один, или с собакой – агрессивным ротвейлером Ральфом, бейсболка в любое время года скрывает раннюю лысину. Он держит голову по обыкновению заносчиво. Взгляд – в никуда, подбородок – вверх. Походка, отработанная десятилетиями, с подростковых времен, должна демонстрировать суть альфа-самца. Плечи чуть назад, сильные бедра картинно вперед, ноги в обтягивающих джинсах ступают легко и небрежно. Расступитесь, бабы, ваша беда идет. Плейбой, прожигатель жизни, смертельный номер для серой публики. И вроде бы не было осечек, по крайней мере с первым впечатлением. А тут такой облом. Злая и нахальная дамочка с рыжим хромым волком вдруг звонко произнесла после того, как Ральф их обрычал:
– Убери ты своего урода. И вообще, смотреть нужно за агрессивной собакой, а не выгуливать торжественно свои дряхлеющие яйца.
Антипов впервые в жизни утратил защитную реакцию и не огрызнулся, не отшутился. Он поймал сочувственный взгляд своего Ральфа, и они быстро пошли домой, как будто оба потерпели поражение в драке.
Как назло, дамочка была очень даже ничего, она недавно появилась в районе, и Антипов все собирался познакомиться поближе. Но после этой встречи он понял, что возненавидел ее на всю жизнь. Он очень злопамятный. А то, что произошло с ним сейчас, изменило в момент отношение к себе. Он даже по квартире не смог пройти обычной небрежной походкой. Да, яйца мешали. Да, наверное, дряхлеющие. Антипов двадцать лет скучно женат. Скоро станет дедушкой. Что может быть убийственнее для альфа-самца, чем добропорядочная семейная жизнь?
Он вдруг подумал о том, что его всегда называли только по фамилии, даже в школе, даже в постели. В этом было какое-то всеобщее уважение, признание силы. И только Лена и жена Тамара называли его по имени – Андрей. Но как по-разному у двух женщин звучало это имя. «Андрей», – выдыхала потрясенная и трепещущая Лена, и он таял от ее семнадцатилетней сладости, купался в глубокой синеве ее глаз. «Андрей», – произносила Тамара, и Антипов чувствовал себя то мальчишкой, которому сейчас дадут очередное распоряжение, то провинившимся мужем-подкаблучником, которому нужно безропотно выслушать суровую мораль.
Как сложилась бы жизнь Антипова, если бы он двадцать лет назад не влюбился в девочку из соседнего дома? Он ведь для всех в той истории главный виновник.
Он тогда только начал работать, успешно закончив юридический факультет. И ему прочили блистательную карьеру адвоката: говорили, что дар публициста, психолога и драматурга сочетался в его выступлениях с актерским мастерством. Он выиграл два серьезных дела. К нему выстроилась очередь клиентов. И он был уже женат на Тамаре. Тамара тоже закончила юридический, сейчас у нее абстрактно-лицемерное занятие – «общественный деятель». Она вписывается в политически важные акции не без пользы для семейного бюджета. Стала амбициозной, категоричной и уверенной в собственной непогрешимости. А двадцать лет назад она была искренней и влюбленной женщиной, которая встретила свой идеал мужчины.