Я был залит виски, и люди брезгливо уступали мне дорогу. Какой-то пацан крикнул мне вслед:
— Эй, мистер, от тебя воняет, как от пивного бара и пивоварни вместе взятых!
Ноги или сердце вели меня? Прежде чем мне это стало ясно, я уже стучал кулаком по мраморной стоике справочного бюро вокзала Грэнд-Сентрал.
— Когда ближайший поезд на Голливуд? — завопил я. У меня появилась безумная идея сесть в поезд и отправиться туда.
— Через тридцать пять минут, — ответила испуганная девушка.
— Какой путь? — пролаял я. Она сказала. Я вышел взглянуть. Прямо впереди меня в сопровождении двух нагруженных багажом носильщиков в красных кепи шли, держась за руки, Долорес и какой-то мужчина. Это чуть не стало причиной моего конца. Весь мир вдруг обрушился на меня. Не помню, как я добрался до отеля. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на своей кровати в верхней одежде и в ботинках. Рядом на стуле стояла литровая бутылка виски. Я был жалким, несчастным человеком. Мой мир рухнул, а с ним рухнуло все, чем я мог еще дорожить. Я был полон терзаний. Теперь я все понимал как надо. Я был швалью, ист-сайдской швалью. На меня снова накатил приступ жалости к самому себе, и я жадно припал к бутылке с виски.
Через некоторое время я выпил уже столько, что впал в прострацию и пришел в себя только много часов спустя. Можно было заранее предположить, что виски только усилит мою страсть к Долорес и мою опустошенность. Я вновь попытался оказать сопротивление своей страсти. К чему эти страдания? Неужто я не смогу отшвырнуть ее прочь? Я, крутой — круче некуда, Башка, ист-сайдский громила, буду вести себя как больной от любви школьник? Лучшее противоядие — другая женщина. Да, надо подцепить какую-нибудь симпатичную куколку и забыть об этой суке Долорес.
Я принял ванну, тщательно оделся и вышел на улицу Бродвей был залит светом ночных огней; на нем находился целый миллион прекрасных женщин, и многие призывно мне улыбались, но ни одна из них не была Долорес.
Глава 21
На Пятьдесят второй улице я зашел в ночной бар, который мы время от времени посещали. Усевшись за отдельный столик в дальнем конце зала, я заказал бутылку виски. Как всегда, за пианино сидела Элен. Она исполняла печальные песни о разбитой любви, и от этих песен тоска в моей груди становилась сильней и сильней. Я пил виски прямо из бутылки и в пьяном оцепенении слушал обжигающий, с хрипотцой, жалующийся голос Элен, протяжно выстанывающий слова песни о неразделенной любви. К моему столику подошла симпатичная девушка, подсела ко мне и с улыбкой сказала:
— Привет, красавец-мужчина. Ты выглядишь совсем одиноким. У меня на глазах выступили слезы.
— Разве ты Долорес? — рыдающим голосом спросил я. — Мне нужна только моя Долорес.
— О, ты тяжело их воспринимаешь, — сказала она.
— Ты о чем? — сдерживая рыдания, — спросил я. Об этих блюзовых мотивах.
— Ты страдаешь от любви, правда? Расскажи мамочке все об этой Долорес, малыш. Тебе сразу станет гораздо легче.
Она была славная и симпатичная. Она потрепала меня по руке и жестом велела официанту принести ей стакан. Подойдя к нам со стаканом, он что-то прошептал ей на ухо, и она посмотрела на меня с особым интересом. Налив виски себе и мне, она с дружелюбной улыбкой произнесла:
— Значит, ты и есть Башка. Ты верно?
Я равнодушно пожал плечами.
— А знаешь, — сказала она, — я работала официанткой во многих барах и поняла, что так оно и есть.
— Что так и есть?
— Что вы, крутые парни, всегда в чем-то очень уязвимы. Вы ужасно сильно привязываетесь к женщине, к лошади, к собаке, к ребенку, к матери или к кому-нибудь еще. Просто поразительно, как вы умеете привязываться.
— Поразительно? Разве мы не люди? — прохныкал я. Она потеребила мою руку и виновато улыбнулась.
— Я имела в виду совсем не это. Я хотела сказать, что это странная, но очень славная особенность.
— Да, но я совсем не славный. Я — скотина. Я пытался изнасиловать девушку свою девушку. — Я начал стучать кулаком по столу и громко причитать: — Я дрянь! Я вонючка! Я ублюдок!
Слезы жалости к самому себе хлынули у меня из глаз и полились в мой стакан с виски. Я больше не мог сдерживать себя и зашелся в рыданиях.
— Ш-ш-ш, успокойся, пожалуйста. Люди смотрят, — прошептала она.
— Оставь меня в покое. Мне нужна только моя Долорес, — простонал я.
— Да ты и впрямь ужасно расстроен. Прости меня, — сказала она и обиженно удалилась.
— Эй, Башка, возьми себя в руки, — произнес знакомый голос. Это была Элен. Я не знаю, как долго она сидела рядом и наблюдала за тем, как я плачу. Она вытерла мне лицо салфеткой.
— От алкоголя и меланхолических песен тебе будет только хуже. Они, словно ветер, лишь раздувают сжигающий тебя огонь. Ты неплохо поплакал, а теперь тебе надо погасить то, что жжет тебя изнутри. — Она потрепала меня по щеке. — Ты сам знаешь, что здесь может помочь симпатичная девочка. Я удивлена, что ты в таком состоянии. Хочешь, я подыщу тебе прелестную крошку?
— Нет, — пробормотал я. — Я справлюсь сам.
— Тогда лучше иди, подыши свежим воздухом. Оттого что ты болтаешься здесь, тебе может стать только хуже.
— Да, — пробормотал я. Не глядя, я достал из кармана купюру, швырнул ее на стол и вышел из бара:
Когда я двинулся вдоль по улице, ко мне пристроилась какая-то девушка. Улыбнувшись, она сказала:
— Добрый вечер, мистер. Ищете, где бы хорошо провести время?
— Ты Долорес? — спросил я. Она улыбнулась и понимающе кивнула:
— За десять долларов я буду для вас вашей Долорес.
Она подхватила меня под руку и отвела к себе, в небольшой отель на Сорок седьмой улице.
В ее объятиях я вновь разрыдался:
— Долорес, Долорес, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя!
Воображая, что нахожусь с Долорес, я занимался любовью с десятидолларовой заменой. Но после, когда я заплатил ей больше, чем она просила, я почувствовал себя совершенно разбитым. Я ушел от нее, испытывая отвращение к самому себе за то, что осквернил воспоминания о Долорес.
Я выглядел растрепанным и помятым, когда следующим утром появился в нашей комнате у Толстого Мои. Мой приход прервал общий разговор присутствующих, и я подумал, что речь шла обо мне.
— А мы только что вспоминали тебя, Башка, — насмешливо улыбнулся Макс.
Значит, я был прав — они обсуждали меня. Обсуждали за моей спиной.
— Что же вы вспоминали? — проворчал я.
— Ты выглядишь как жертва кота, поигравшего в кошки-мышки, — сказал Косой и с глупой ухмылкой описал вокруг меня круг, демонстративно разглядывая со всех сторон. — Да и пахнешь ты, как вполне дозревший, — добавил он и начал громко принюхиваться. Меня это начало раздражать, и я зло посмотрел на него.
— Кончай паясничать, Косой! — рявкнул Простак.
— Отвяжись от Башки, — с упреком добавил Макс и взглянул на меня с сочувственной улыбкой. — Ты был вчера вечером в забегаловке на Пятьдесят второй улице?
— И что? — спросил я.
— Вот. Это вернула Элен. — Он протянул мне тысячедолларовую купюру. — Она сказала, что ты оставил ее на столе. Ты был не в себе и рыдал о какой-то девке.
Я ничего не ответил. Голос Макса стал мягче.
— Она сказала, что у тебя неразделенная любовь, — сочувственно произнес он.
— Я был пьян, — ответил я.
— Она забыла имя этой девки, — добавил Косой. — Кто-нибудь, кого мы знаем?
— Слушай, Косой… — зарычал я.
— Заткни пасть, Косой, — посоветовал Макс. — У Башки неразделенная любовь. Ну так что? Значит, такая у него судьба.
Он налил мне двойное виски. Я выпил, и мне стало немного лучше. Я сел к столу, и Макс налил мне еще. После второй порции мой взгляд на мир изменился, и я улыбнулся Косому. Он хлопнул меня по спине.
— Башка, ты ведь знаешь, что я всего лишь шутил, — извиняющимся тоном сказал он.
— Да, так мне и надо. Я действительно прошлой ночью вел себя как идиот.
— Она, наверное, красотка? — осторожно улыбнулся Косой.
— Да, она красотка, — охотно согласился я.
— Вот ведь странно, — промурлыкал Макс, — что такой парень, как ты, знающий цену женщинам и изучивший их вдоль и поперек, вдруг втрескался подобным образом. — Он недоуменно встряхнул головой. — Сколько у тебя было женщин, Башка? Если начинать счет с Пегги? — Макс рассмеялся над своим вопросом.
— Не умею считать такие большие числа, — смущенно ответил я, пожимая плечами.
— Как и все мы, — ласково пробормотал Макс. — Ну ладно, к черту все это. Ты давно уже должен был понять, что женщина — это всего лишь женщина, тогда как… — он прервался и затянулся сигарой, — хорошая сигара — это настоящее наслаждение.
— Кто-то уже говорил это до тебя, — спокойно заметил я.
— На самом деле? — недоверчиво протянул Макс. — Парень, который это сказал, должно быть, был таким же умным, как я. — Он добродушно хохотнул и, растянувшись в кресле, начал пускать в потолок колечки дыма. Немного погодя он заговорил, обращаясь к самому себе: — Умные парни вроде нас должны понимать это лучше всех остальных. У нас было такое количество всевозможных девок, что мы-то знаем — как их ни верти, всегда будет одно и то же… — Макс запнулся и напряженно уставился на поднимающийся к потолку сигарный дым. Он не мог найти нужного слова. Затем он взглянул на меня: — Верно ведь, Башка? Женщина — всего лишь женщина. Как ее ни верти, всегда будет одно и то же.
— Не всегда, — небрежно ответил я. — Если ты начнешь вертеть гермафродита, то, пожалуй, можешь очень сильно удивиться, а, Макс?
Макс задумался и, видимо, представив себе картину, заливисто рассмеялся.
— А что такого есть у гермафродита? — спросил Косой.
— Все! — со смехом ответил я. Этот смех и несвязные рассуждения Макса о женщинах вообще повлияли на меня благотворно. Я сидел, курил и занимался самостоятельным восстановлением формы. Что за дурацкое чувство эта моя так называемая любовь к Долорес? Я не мог дать четкого определения и попробовал разобраться с этим чувством так же, как поступал со всеми остальными. Бывали дни, недели и месяцы, когда я ни разу не вспоминал о ней. А когда вспоминал, то почти всегда мог придать своим мыслям нужное направление или просто выбросить их из головы. Лишь изредка, как в этот раз, когда она позвонила Мои, ее голос или вид производили на меня сверхъестественное воздействие. Высвобождали во мне какую-то неконтролируемую силу. Самым лучшим будет никогда не слышать ее, или о ней, или о чем-нибудь, связанном с ней. Пошла она к черту для нашего общего блага. Макс взглянул на часы.
— Отлично, пора двигать.
— Что за дело, Макс? — спросил я, когда мы уже вышли на улицу.
— А, я забыл, что ты не знаешь. Вчера вечером звонили из главного офиса. Сегодня мы должны быть у Франка дома.
— Ты, случайно, не знаешь, чего хочет от нас пахан? — спросил Простак по дороге в верхнюю часть города. Макс пожал плечами:
— Из главного офиса мне передали только то, что он хочет нас видеть.
— А я думал, что он все еще в Новом Орлеане, — подал голос Косой из-за баранки.
— Эй, Макс, — недоверчивым тоном произнес Простак, — неужели ты хочешь сказать, что босс с самого утра садится за дела?
— Этот парень пашет больше всех в Обществе, — ответил Макс. — Его рабочий день начинается раньше семи утра и продолжается до часу, двух, трех ночи. Я слышал, что иногда он проводит на ногах сутки напролет.
— Но он хоть приплачивает себе полставки за сверхурочные? — спросил Косой.
— Он платит себе совсем неплохо, — заверил его Макс. — Он получает десять тысяч в неделю лишь на одних игровых автоматах.
Я присвистнул:
— Это ж полмиллиона в год на одних автоматах!
— А если прибавить самогон, пиво, казино, собачьи бега, ночные клубы, операции с недвижимостью и плюс легальные предприятия, которыми он владеет?
— Черт возьми, — произнес Простак. — Как ты думаешь, сколько он имеет всего, а, Макс?
Макс пожал плечами:
— Кто его знает. Думаю, он сам точно не знает, но могу предположить, что где-то между десятью и пятнадцатью миллионами в год.
— И как только можно прожить на такие деньги? — ехидно заметил Косой.
— Ты помнишь. Башка, — задумчиво произнес Макс, — как он начинал с пятнадцати долларов в неделю, работая охранником в плавучем казино?
— Да, — ответил я. Макс продолжил:
— Затем он сам стал устраивать азартные игры. Я вам кое-что скажу, ребята. Кто бы ни участвовал в его играх, все до одного были уверены в честной раздаче. В тех местах, где он заправлял, не допускали никаких трюков. Все было на высшем уровне. Он заслуженно оказался на месте, которое занимает. У него есть мужество и железйая воля. Если он даст слово, то выполнит его, даже если обещал десять миллионов или свою жизнь!
Косой повернул машину на Сентрал-Парк-Вест. Мы проехали пару кварталов.
— Вот этот дом, с тентом над окнами, — сказал Макс. Косой нажал ногой на сцепление, поставил рычаг скоростей на ноль и плавно вкатил «кадиллак» под навес. Швейцар, вышедший из дверей высокого, роскошного особняка, с приветливой улыбкой распахнул дверцы машины, и мы вслед за Большим Максом вошли в знание.
В холле к нам приблизились двое здоровенных ребят, одетых в серую униформу. Они вежливо кивнули нам, и один из них произнес:
— Минуточку, ребята. Порядок есть порядок. Я должен вначале получить разрешение сверху.
Он подошел к внутреннему телефону, воткнул штепсель в розетку и прошептал в трубку несколько слов, затем с улыбкой повернулся к нам и, сообщив, что все в порядке, проводил нас по коридору до лифта. Мы поднялись на верхний этаж. Макс позвонил в дверной звонок у входа в квартиру. Улыбающийся негр в белом костюме открыл дверь и встретил нас приветливым:
— Доброе утро, джентльмены. — Он принял наши шляпы и, махнув рукой в сторону бара, спросил: — Что-нибудь оттуда или кофе? Босс будет через несколько минут.
— Нам что-нибудь от трезвости, — сказал Макс.
— Понятно, мистер Макс. Проходите сюда, джентльмены.
Он провел нас в обставленное под бар помещение. Оно было оформлено с роскошью, подобной той, что встречалась лишь в немногих заведениях для привилегированной публики. Стены были отделаны голубым итальянским кафелем. В дальнем конце помещения находился объект, который совершенно не вписывался в окружающую шикарную обстановку. Это был игровой автомат. Негр наполнил наши стаканы.
— Лед, соду или воду, джентльмены?
— Ничего такого, спасибо, — ответил Макс. — Как здоровье у вас и у вашей жены?
— Мы в наилучшем здравии, мистер Макс, благодарю за заботу.
Этот негр и его жена служили у Франка уже много лет, с тех пор, когда он только начинал свое восхождение. «Непритязательный штат для человека с его положением и богатством», — подумал я. Хотя, с другой стороны, какого черта? Он, может быть, и не живет здесь почти. Я точно знал, что у него не меньше десятка домов в разных частях страны. Есть некоторое отличие от старой, темной конуры, в которой он вырос. Да, он проделал большой путь, выйдя из самого сердца трущоб восточного Гарлема.
Мы сидели спиной ко входу. Когда мы принялись за вторую порцию выпивки, я услышал, что кто-то вошел в комнату. Затем низко вибрирующий, приятный голос произнес:
— Всем привет. Как дела, ребята?
Мы обернулись. Он стоял в дверях, разведя в приветствии руки, с улыбкой на загорелом, гладко выбритом, по-мужски красивом лице. На нем был пурпурный халат, схваченный поясом на стройной талии, что подчеркивало ширину его плеч. Белый, с вышитой монограммой платок аккуратно выглядывал из левого нагрудного кармана. Его черные волосы были гладко зачесаны назад, открывая высокий лоб. В какой-то из картинных галерей я видел портрет средневекового короля. В чертах его лица было такое же, приводящее в замешательство, смешение грубости и изящества. Такой же резко очерченный нос, такие же проницательные и умные глаза.
Он был королем, да. Он был королем бандитов, по первому слову которого были готовы прийти в движение и выполнить любой приказ несколько тысяч головорезов, разбросанных по всей стране. В каждом его жесте, в каждом слове сквозила абсолютная уверенность в своих силах.