– Виктор Николаевич, – спросила она, – Заложное от нас в какой стороне?
Веселовский махнул рукой вправо, и они зашагали по колдобинам.
Минут через пятнадцать из-за поворота, чихая и фыркая, вырулил трактор. Добрый самаритянин, сидевший за баранкой этого корабля среднерусской возвышенности, сообщил, что им надо вовсе в другую сторону, и будет до города километров двадцать, не меньше.
Через три минуты тракторист, загипнотизированный пятисотрублевой купюрой, послушно изменил маршрут и затарахтел обратно, в сторону бывшего кирпичного завода, где у бывшей проходной Дусю дожидался верный джип.
Едва трактор, увозивший Дусю и Веселовского в город, скрылся из виду, как на дорогу выглянул человек. Выглянул, и тут же снова скрылся в ельнике. Нет, нельзя ему было показываться здесь, надо было хорониться, выбирать окольные пути, тайные звериные тропы… Вчера он переночевал в корнях огромного дерева. Нагреб сухой хвои, зарылся в нее. Холод пробирал до костей, улыбались с неба холодные яркие звезды, и хотелось ему, как зверю, завыть, но было нельзя. К утру человек так промерз, что решил было завтра, как стемнеет, пробраться в город, переночевать в доме, в тепле. Но теперь раздумал: он никому не доверял, боялся подходить близко к человеческому жилью. Чутье подсказывало: если кто его заметит – не миновать беды. Раза два он издали видел людей, и тут же, охваченный паникой, убегал в лес, забивался в чащу, зарывался в мох. Нет, он не пойдет в город. Останется здесь, будет ночевать в корнях деревьев, питаться падалью, выкапывать мерзлую картошку, оставшуюся гнить в земле на краю чужого поля. Человек прислушался к удаляющемуся тарахтению трактора и свернул в лес.
Спустя два часа он уже соорудил себе место для ночлега. На этот раз нашел неподалеку стог сена, и под покровом темноты натаскал немного в свою нору в корнях старой сосны. Обложив убежище сеном, он потер руки, радуясь, что сегодня спать будет теплее, чем вчера, и, прячась по кустам, снова отправился к дороге – поискать съестного. Была половина седьмого вечера.
К этому времени полумертвая Дуся, проболтавшаяся честных двенадцать часов по лесу, забросила Веселовского домой и притормозила около центрального универмага города Заложное. Ей нужна была местная пресса, банное полотенце и аптечный киоск. После прогулки по лесу на ноге высыпала мелкая красная сыпь, которая жутко чесалась. Следовало немедленно раздобыть какого-нибудь кларитина, супрастина или тавегила, на худой конец.
* * *Полная луна заливала палату диким светом. Соня услышала за спиной какое-то шевеление, обернулась, закричала и бросилась бежать. Пребольно стукнулась коленом и проснулась. Все правильно. Она свалилась со своей скрипучей кровати в гостиничном номере. Первым чувством было облегчение: ну, слава тебе, Господи, просто сон. Однако тут же в памяти всплыли странненькие события минувшей ночи, и Соня почувствовала себя неуютно.
Вчера, под утро, услышав шаги за спиной, Соня перепугалась. Чего можно бояться в больничной палате заштатного городка? Ясное дело, нечего. Просто нервы расшалились. Богданова очередной раз обругала себя дурой и обернулась, ожидая увидеть на пороге Федора Ивановича. Но никакого Федора там не было. Там вообще никого не было. Только сгусток темноты. По сердцу у Сони разлилась жуть. Кто-то страшный притаился в этой темноте…
Дрожащими руками она повернула колпак настольной лампы и направила свет в дальний угол палаты – самый темный. Метнулась по полу тень. Лампа высветила голую стену, выкрашенную зеленой масляной краской.
– Кто здесь? – тихо спросила Соня. Ей было по-настоящему страшно. Что-то пряталось от света, что-то чужое, недоброе.
Соня сделала шаг к двери. Еще шаг. Еще… Сейчас она щелкнет выключателем, яркий свет зальет палату, и больше не будет ночных страхов, темных углов и жути в затылке. Еще шаг. Снова тихий шорох. Ближе. Будто сквознячок по щеке. Кто это дышит за спиной? Соня повернула голову. Никого. И опять шорох. Теперь с другой стороны, как раз у выключателя. Еще шаг. Еще. Чье-то осторожное дыхание и тихий угрожающий рык – будто сторожевой волкодав предупреждает: «Не ходи дальше, худо будет!». Соня замерла, прислушиваясь. Раздался резкий хлопок, и настольная лампа погасла. Стало совсем темно. То, что пряталось в углу у двери, засопело громче и приблизилось. Теперь оно дышало почти в самое лицо, и от его дыхания исходил смрадный запах сырого мяса.
Соня поморгала, до рези в глазах всматриваясь в черноту. Тот, кто там прятался, замер. Через пару минут (или пару недель, или пару раз по бесконечности?) глаза немного привыкли к темноте, и Соня наконец увидела: прямо перед ней покачивался неясный силуэт.
«Это сон, – пронеслось в голове. – Просто страшный сон. Сейчас я проснусь, и все будет хорошо и нестрашно».
Но, судя по всему, это не был сон. То, что стояло перед ней в темноте, снова тихонько зарычало.
Соня почувствовала, как капля холодного пота стекает между лопаток. Она не могла убежать и бросить Вольского одного. И закричать не могла – голоса не было. Она стояла, оцепенев от ужаса. Если бы пахнущее мясом существо бросилось на нее, было бы не так страшно. Если бы оно бросилось, Соня, наверное, принялась бы наугад бить его стулом, кричать, царапаться, звать на помощь. Но оно не бросалось. Просто покачивалось перед Соней сгустком темноты, будто выжидая.
В голове внезапно поплыло, и медсестра Богданова почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Ее качнуло в сторону, послышался грохот, звон битого стекла, с опрокинутого подноса посыпались на пол ампулы… От этого шума Соня пришла в себя. Невидимые пальцы больше не сжимали горло, и она, крепко зажмурившись, изо всех сил заорала:
– Федор, Федор, Федор!
Соня кричала не переставая, пока ее не взяли за плечи и не тряхнули хорошенько. Она открыла глаза. Горел свет. Федор Иванович держал медсестру Богданову своими огромными ручищами, тряс и заглядывал в глаза.
– Софья Игоревна, что случилось? Софья Игоревна, вы в порядке?
О да. Софья Игоревна была в полном порядке. Она сошла с ума прямо во время дежурства, переполошила всю больницу, но не бойтесь, граждане: при ярком электрическом свете, да еще в присутствии большого количества народу Софья Игоревна не представляет опасности для общества и ведет себя адекватно.
– Д-да… В п-порядке… – заикаясь, сказала Соня.
В коридоре послышался топот. Главврач больницы, милейший Валентин Васильевич, закричал сердито за дверью:
– Андрей, голубчик, что ж такое?! Я ведь просил, ведь за ним же смотреть надо было! Стоит отлучиться, как пациенты начинают разгуливать по больнице! Забирай его быстро! Еще раз повторится – можешь писать заявление!
– Что там? – спросила Соня.
– Да я, как эту образину у Аркадия Сергеевича в палате увидел, сразу ее шуганул и охрану позвал, – сообщил совершенно будничным тоном Федор Иванович.
Значит, все же была какая-то образина. Пряталась в углу, дышала Соне в лицо, и тошнотворный запах сырого мяса ей не почудился…
– Да вы не переживайте, я им сейчас такой разнос устрою, мало не покажется! Это что же: на этаже охрана, дежурная сестра, врач, а всякая дрянь по палатам шатается, – решительно заявил Федор Иванович и, печатая шаг, двинулся к дверям. Соня, держась за стеночку, зашаркала следом.
Посреди коридора Валентин Васильевич на чем свет стоит ругал дюжего красномордого санитара, который укутывал одеялом совершенно голого мужика с шитым через край швом от горла до паха. Мужик таращил мутные глаза, шевелил губами и сипел, будто силясь что-то сказать. Увидев выползшую в коридор Соню, он ощерил зубы в некоем подобии улыбки, и в глазах его, минуту назад будто пеленой затянутых, появился безумный блеск.
– Да что ж ты стоишь, колодина! – взвизгнул Валентин Васильевич. – Уводи его уже!
– Вы уж простите, голубушка, – обратился он к Соне – Напугал вас мой пациент? Второй месяц лежит в хирургии. Тяжелейший случай. Оперировали перитонит, организм не справился, развился сепсис. Две недели без сознания был, думали, не выживет. А он вот так неожиданно в себя пришел, и айда гулять…
Соня кивнула: после сепсиса действительно случается иногда некоторое помутнение сознания.
– Ничего, не беспокойтесь, – заверила она главврача. – Все в порядке.
Но все было очень даже не в порядке. Соня дико перепугалась. И сейчас, проснувшись у себя в номере, чувствовала все тот же тошнотворный липкий страх. Что-то не то было с этим пациентом. Что-то очень не то. Понять бы, что именно…
Ушибленное колено саднило. За окном было почти темно, и Соня долго пыталась разобраться, утро сейчас или вечер, и не проспала ли она дежурство. В конце концов, удалось сообразить, что половина седьмого на часах – это половина седьмого вечера. До дежурства еще полно времени.
Соня умылась и потащилась в буфет пить кофе.
Буфет в Заложновской гостинице был на удивление приличным. Заправляла здесь тетя Рая – пышногрудая мадам в неизменном кружевном передничке. Увидев Соню, она просияла, налила «деточке» густого ароматного кофе, выставила на стойку тарелку с горячими булочками, от одного запаха которых можно было с ума сойти.
– Кушай, деточка, – распорядилась тетя Рая. – А я тебе сейчас котлетку нагрею.
Соня попыталась было от котлетки отказаться, но тетя Рая и слушать не стала.
– Не понравится – можешь не кушать, – разрешила она. – Но сначала попробуй. Я их сама делаю, это тебе лучше любого ресторана.
И впрямь: котлетка размером с лапоть, явившаяся на столе через пять минут, дышала домашним теплом и сделана была явно из мяса. Подобрав с тарелки последние котлетные крошечки, Соня с удивлением обнаружила, что жизнь, в сущности, не такая уж гадкая штука. Ночные страхи растаяли почти без следа, осталась лишь легкая ломота в висках.
Расплатившись и поблагодарив тетю Раю, Соня оделась и решила пройтись по магазинам, благо время позволяло. Собираясь второпях, она сделала страшную глупость: взяла с собой одну пару колготок (которую успела вчера разодрать) и, что еще хуже, одну книжку любимой Кристи (которая к утру закончилась).
Спустившись вниз по бульвару, Соня зашла в центральный универмаг города Заложное. Времени было около семи. Работал центральный универмаг до полвосьмого. «Если ты, Богданова, поторопишься, то успеешь себе купить, и колготки, и книжечку», – подумала Соня.
Колготки нашлись быстро, стоили фантастически дешево, так что жадная и экономная Богданова приобрела вместо намеченных двух пар аж три (ну не бывают же колготки лишними, правда?). Продавщица настойчиво рекомендовала хорошенькой молодой девушке, за которую она по ошибке приняла почти тридцатилетнюю толстую Соню, приобрести также ярко-красные кружевные трусы.
– Берите, не пожалеете! – уговаривала продавщица – Уверена, вашему мужу понравится.
– Я не замужем, – призналась Соня.
Продавщица смерила ее оценивающим взглядом и зацокала языком:
– Да что вы! Такая красавица – и не замужем! И куда только мужики смотрят? Вы знаете, у нас есть одно боди, только вчера привезли, очень пикантное. Моя подруга, она постарше вас, взяла. И знаете, просто удивительно, какое это производит впечатление на мужчин.
Продавщица полезла было за удивительным боди, но Соня, пискнув «Спасибо, не нужно», сгребла с прилавка колготки и быстрым шагом направилась в сторону лотка с книгами.
Подошла она очень вовремя. Тетенька-продавец, позевывая, начала уже убирать с прилавка товар – стопки любовных романов, пачки газет «Голос Заложновца» и вездесущей «Комсомольской правды», «Космополитен» трехмесячной давности, который, полюбовавшись и пожаловавшись, что дорого, вернула ей местная красавица в красном пальто с песцовым воротником.
– Будьте добры, – обратилась Соня к продавщице. – У вас Кристи есть что-нибудь?
– Нет, – ответила та скучным голосом. – Возьмите новый детектив Корецкого.
– Нет, спасибо, – ответила вежливая Соня и задумалась. Если нет Кристи, что же читать ночью?
– А скажите, – попросила она. – Может, есть Голсуорси? Или Цвейг?
Продавщица покачала головой и с некоторым уже нетерпением в голосе повторила:
– Я ж вам говорю, возьмите Корецкого, последняя книга. Или Шелдон, «Голливудские куколки». Не пожалеете. Это такой любовный бестcеллер замечательный, у меня все женщины, кто покупал, просто оторваться не могли!
Пока тетка расхваливала «Голливудских куколок», а Соня выпрашивала классику, появившаяся у лотка девица начала нетерпеливо постукивать остроносым ботинком крокодиловой кожи. В конце концов ей, видно, все эти прения надоели, и она предложила Соне:
– Возьмите Акунина. Вон, видите, в самом низу лежит? Не Бог весть что, но, по крайней мере, отвращения не вызывает. Девушка! Акунина дайте нам!
Продавщица шлепнула книжку на прилавок. Бойкая девица в крокодиловых ботинках сунула Акунина Соне и принялась рыться в газетах. Набрав их целую пачку, потребовала пакет, распорядилась, чтобы продавщица не искала сдачу, повернулась и с изумлением уставилась на Соню, которая все еще листала книжку.
– Бог мой, да берите же! Приличная книжка, честное слово!
– Ну что, берете? – поинтересовалась продавщица. Мне закрываться пора.
«Тоже мне, культурные, – думала она. – Дуры дурами, книжку им купить – два часа нужно, а ты торчи тут…»
– Берем, – ответила бойкая девица, сунула тетке сто рублей и вручила книжку Соне.
– Читайте, наслаждайтесь.
Повернулась, и стремительно зашагала к выходу. Соня кинулась за ней.
– Погодите, а деньги-то?
Девушка обернулась, оценивающе посмотрела на Соню и сообщила, что денег не надо, она счастлива будет, если кто-то в этом городе прочтет что-нибудь получше «Голливудских куколок». На такое дело ей стольника не жалко.
Соня улыбнулась.
– Все правильно, – сказала она. – Но я вообще-то москвичка. Так что вот, возьмите…
– О! А я тоже из Москвы! – обрадовалась девушка. Анна. Можно Дуся. Вы сейчас в гостиницу? Я на машине, могу подвезти.
– Да нет, – засмущалась Соня. – Я еще думала по магазинам походить, а к девяти надо в больницу.
– У вас болен кто-то?
– Нет, у меня пациент. Я медсестра. Тут один золотой мальчик попал в аварию, ну я и сижу с ним.
– Понятненько, – протянула Дуся. – Знаете что? Магазины уже закрываются. Поехали в гостиницу, выпьем кофе, а потом я вас доброшу до больницы. Идет? А то я тут второй день с сумасшедшими валандаюсь, хочется с нормальным человеком поговорить.
* * *Уже на второй чашке кофе две москвички, заброшенные в Богом забытый городишко, болтали так увлеченно, будто знакомы полжизни. Помимо общего несчастья, их сближала любовь к черному шоколаду, фильмам Финчера, крепкому кофе и ментоловым сигаретам. Обе обожали запах прелых листьев, прогулки по набережным и яблочные пироги с корицей (потому что без корицы это полная туфта, а не яблочные пироги). Обе терпеть не могли рэп, сырость, трамвайное хамство и тараканов, которые здесь выглядывали из-за каждого плинтуса. Надо ли говорить, что спустя час они чувствовали себя почти сестрами.
Дуся болтала без умолку. Сообщив Соне, что все мужчины суть дети большого размера, она в красках рассказала об их с Веселовским совместной прогулке, после чего свернула с уфологии на тему, куда более любимую всеми девушками на свете, и за полчаса поведала медсестре Богдановой перипетии своей непростой личной жизни.
Первая несчастная любовь случилась с ней в третьем классе. Мальчика Андрея Слободская любила два года, искренне считала его вратарем своего сердца и принцем жизни, пока в один прекрасный день Андрей (не замечавший ни Дуси, ни ее чувств, и бегавший за толстопопой Светкой со второй парты) не издал посреди урока чудовищный громоподобный пук. В тот момент, когда Дуся поняла, что предмет ее романтической привязанности – живой мальчик, который иногда пукает, ходит в туалет и болеет ангиной, любовь умерла. Больше такого сильного и чистого чувства она ни к кому не испытывала. Зато чувства к Слободской испытывали окружающие мужчины. В основном – сумасшедшие или неполноценные. Среди Дусиных поклонников имелось два-три алкоголика, распространитель бульонных кубиков «Магги», корреспондент вечерней газеты, настолько тупой, что при виде его коллеги пламенной журналистки в ужасе разбегались, даже не считая нужным сослаться на неотложные дела. Этому придурку Слободская ответила взаимностью исключительно потому, что у него была очень красивая мясистая попка, а Дуся именно эту филейную часть в мужчинах ценила превыше всего.