— Вот черт! Только этого не хватало.
Кровь сочилась из раны слабыми толчками. Две тонкие струйки текли по спине, подбираясь к джинсам. Денис схватил первое попавшееся полотенце, накинул его на спину и зажал концы под мышками.
— Ребята-а-а! — пропел он, выходя из ванной. «Видимо, я все-таки боюсь и начинаю паниковать». Он чувствовал это, потому что неоправданная веселость нарастала с каждой минутой. — У меня к вам один нескромный вопрос. Никто из вас в детстве не мечтал стать врачом?
Дубенский осторожно спускался вниз, хватаясь руками за скобы, торчавшие из стены вентиляционной шахты. До дна было не более пяти метров, но он старался не смотреть вниз. Следом за ним лез Кондратьев, и Дубенский понимал, что тормозит всю процессию: тяжелые ботинки капитана с коваными каблуками так и норовили наступить ему на пальцы, когда Михаил боялся отпустить скобу.
— Ну? — услышал он тихое шипение командира штурмовой группы.
Дубенский ничего не ответил и стал двигаться быстрее.
Внизу послышались осторожные шаги: первый боец уже спустился. За ним — второй. Наконец ноги Дубенского ощутили дно шахты, покрытое тонким слоем воды — конденсата.
Он дождался Кондратьева и схватил его за плечо. Рука капитана мягко, но очень настойчиво отцепила его пальцы.
— Что?
— Дальше по прямой — около тридцати метров. Уклон будет, но небольшой — чтобы конденсат стекал в канализацию. А потом…
А потом… Его больше всего волновало именно то, что начнется потом.
— Да?
— Потом начнется подъем.
— Это вас смущает? — Кондратьев говорил ему на ухо — громким шепотом.
— По отвесной стене, по таким же скобам… — Михаил сам не понимал, что ожидал услышать в ответ. Может, он надеялся, что капитан покачает головой и повернет назад?
— Ну и что? — начал раздражаться Кондратьев. — Здание новое, скобы крепкие… Полезем потихонечку. Вы, главное, не тормозите.
— Понимаете… Поток воздуха… Я опасаюсь, что…
Кондратьев, кажется, понял, что он хотел сказать.
— Вы боитесь высоты?
— Ну да… То есть… Мы ведь можем добраться до второго-третьего этажа, а там, через вентиляционный короб, вылезти в холл, затем выйти на лестницу…
Нет, так не получалось. Двери, ведущие на лестницу, были закрыты, и он знал об этом.
— Сломаем двери, выйдем на лестницу, — поправился Дубенский, — и по ней поднимемся до технического этажа…
Кондратьев помолчал, обдумывая его слова.
— Где установлены камеры слежения?
— В холлах… — упавшим голосом сказал Дубенский. — И… на лестницах, между этажами…
Кондратьев молчал.
Конечно, Дубенского взяли потому, что он знал в Башне каждый закоулок. Его взяли, чтобы проникнуть в здание бесшумно и незаметно… А если ломать двери… И бегать по лестницам перед камерами, то эффект внезапности пропадет. Он и сам это понимал.
Михаил вздохнул.
— Полезем до технического этажа, — оправдывая его самые худшие ожидания, сказал Кондратьев. — Главное — не перепутать.
— Не перепутаете… — язык у Михаила стал заплетаться, словно первым отреагировал на предстоящую прогулку по отвесной стене шахты. Двести метров — это не так уж много, если идти по земле. Но если карабкаться двести метров вверх… — Там… краской… нарисованы цифры. Вы не перепутаете.
— Я все-таки надеюсь, что вы будете с нами, — с мягким нажимом произнес Кондратьев и слегка подтолкнул Дубенского вперед.
Михаил почувствовал, что его ноги стали как ватные: они с трудом сгибались в коленях, но стоило бы им согнуться чуть больше нужного, и он бы упал.
Дубенский медленно двинулся вперед, по наклонному дну желоба. В какой-то момент он подумал, что сейчас остановится и больше не сделает ни шагу, но капитан толкал его в спину, и Дубенский волей-неволей переставлял непослушные ноги…
Наконец они подошли к тому месту, где дно резко переходило в вертикальную стену, из которой торчали скобы. Сейчас эти скобы из металлического рифленого прута толщиной в палец казались Дубенскому такими хрупкими… и ненадежными.
В шахте было темно: лишь слабый электрический свет, пробивающийся сверху (из вентиляционных камер, стоявших через каждые пять этажей; там небольшие вентиляторы поддували отработанный воздух в гигантскую трубу), озарял оцинкованные блестящие стенки. В этих отсветах он увидел, как первый боец решительно и уверенно, будто и не знал другого способа подниматься на верхние этажи, полез вверх. За ним последовал второй.
Дубенский отошел в сторону, пропуская остальных.
Он не мог видеть взгляда, устремленного на него Кондратьевым, но уловил движение, которым капитан, чуть помедлив, хлопнул по плечу третьего бойца, и тот послушно шагнул вперед.
— Вот что… — Жесткая и сильная рука схватила Дубенского за шиворот и подтянула к себе — так легко, словно бы Михаил и не весил девяносто два килограмма при росте метр восемьдесят девять. — Ты сейчас полезешь наверх, понял?
— Нет, — еле слышно ответил Михаил и покрутил головой.
Вместо ответа он получил легкий удар раскрытой ладонью в лоб.
— Мы не на прогулку собрались, и ты не сидишь, почесывая пузо, у себя в кабинете. Здесь сто пятьдесят человек, соображаешь? И они ждут помощи. Где, ты говоришь, технический этаж? На пятидесятом? Ты взлетишь по этой лестнице и будешь думать вот о чем: каждый этаж — это три спасенных души. Усек?
Дубенскому стало холодно, и виной тому был не только поток влажного воздуха сверху.
— Я…
Кондратьев не дал ему договорить.
— Манда рожает дураков, а Родине нужны герои. Ты будешь героем, парень! Твоя семья будет гордиться тобой! — голос капитана вдруг изменился: из резкого, приказного, он стал мягким и вкрадчивым. — Я бы, конечно, мог и сам, но, извини, не закончил компьютерные курсы. Зато свою часть работы я сделаю, как надо, можешь не сомневаться… — В чем-в чем, а в этом Дубенский не сомневался. — Нам без тебя никак. Давай, дружок! — Кондратьев подтолкнул Михаила к этим проклятым скобам.
— Скажите… — он почти знал, каким будет ответ, но все же… надеялся. — У вас нет… никакой страховки?
В темноте сверкнули белые зубы капитана. Та же самая рука — вроде бы и небольшая, но очень крепкая — снова схватила его за шиворот и оторвала от земли.
— Это тебя устроит? Я буду снизу, если что, подхвачу… — Кондратьев заметил, что он не только не успокоил Дубенского, но скорее, наоборот, еще больше напугал. — Да ничего с тобой не случится. Вперед! Разрешаю тебе помочиться мне на голову, если уж будет совсем невмоготу, но только не останавливайся. Давай! Пошел!
Дубенский шагнул вперед и положил руки на прутья. «Главное — не смотреть вниз. Что бы ни случилось, не смотреть вниз. Отключить мозги, забыть про то, что внизу — пустота… »
— Ребята! — сказал капитан, обращаясь к бойцам. — Если кто надумает падать, то тихо, без крика. Лады?
Бойцы сдавленно захихикали, словно услышали самую смешную шутку в мире, Дубенского же бросило в дрожь. Юмор Кондратьева казался ему чересчур черным. Но самым страшным было то, что это… вовсе не было шуткой. Это был приказ, и он не сомневался, что если кто-нибудь из «ребят» сорвется, то будет падать молча, ударяясь о гулкие податливые стенки шахты и до последнего думая, как бы не подвести товарищей.
Рука Дубенского, уже протянувшаяся к ближней скобе, застыла в воздухе.
— Ну что опять? — голосом, лишенным всяческого дружелюбия, спросил капитан.
— Я… Я не взял перчатки. Боюсь, руки замерзнут…
Катание на гидроцикле по глади Клязьминского водохранилища всего лишь пару часов назад теперь казалось таким далеким и нереальным… А собственная напыщенность и строгий тон, которым он разговаривал с подчиненными, — глупыми и нелепыми…
«Да пропади она пропадом, эта Башня! — подумал Дубенский. — Чертова собачья работа! Чертовы деньги! Какого хрена я позарился… »
Ощутимый толчок в область правой почки заставил его поморщиться и вернуться к действительности.
— На! — Кондратьев снял с рук перчатки и отдал Дубенскому. — Только не вздумай говорить, что размер не тот или фасон тебе не подходит.
Дубенский покорно натянул перчатки.
Он был хозяином в Башне — когда-то. Никто не посмел бы ему «тыкать», и уж тем более тыкать ему кулаком в почки. Но не сейчас. В эту минуту хозяином в Башне был некто, засевший в помещении центрального пульта на техническом этаже (возможно, и не человек, а просто смертоносный хаос), а хозяином его жизни (и еще восьми молодых отчаянных жизней) — этот квадратный мужчина среднего роста с холодными безжалостными глазами. Перед ним стояла задача — цель, оправдывающая любые средства. И Дубенский не чувствовал ни тени сомнения: ни в голосе, ни в жестах капитана. Это был человек, готовый (и наверняка не раз делавший это) идти по трупам. В том числе, и по его, Дубенского, трупу.
До сегодняшнего дня он видел лишь одного такого человека — Мерзликина. Казалось, босс, разговаривая с людьми, изо всех сил стремился скрыть свою истинную сущность. Его подвижное некрасивое лицо складывалось в тысячу смешных и нелепых гримас, но иногда злобная решимость зверя все-таки прорывалась наружу, и в такие моменты Дубенскому становилось страшно.
А Кондратьев… Он ничего и не скрывал. Наоборот, он показывал Дубенскому, что знает, как заставить его взобраться по этим скобам до самого пятидесятого этажа.
«Что он в таких случаях делает? Для острастки? Ломает палец? Отрывает ухо? Выдавливает глаз?»
Холодный влажный воздух наваливался на плечи, как скомканная мокрая простыня. Но еще больше Дубенского пугала пустота, образовавшаяся вокруг него. Ни один из бойцов не испытывал к нему сочувствия. Вся группа была идеальной боевой машиной с девятью телами и одним расчетливым мозгом. Судьба главного управляющего Башни, молодого преуспевающего бизнесмена, менеджера высочайшего класса и так далее и так далее… была такой мелочью, на которую никто не собирался обращать внимания.
— Ну? — в голосе Кондратьева слышалась угроза — настолько явственная, что Дубенский на секунду забыл о своем страхе высоты. — Пошел!
И он покорно взялся за нижнюю скобу, подтянул погрузневшее тело (катание на гидроцикле — это скорее развлечение, чем настоящий спорт) и начал подниматься. Кулак капитана еще раз ударил его — прямо в пятку, и Дубенский ускорил движения. Ему совершенно не хотелось смотреть вниз: там не было ничего, кроме пугающей бездны вентиляционной шахты… и еще более страшной бездны — в глазах капитана.
Он лез вверх, постепенно забывая о привычном ходе времени. Все мысли, ощущения и чувства свелись к одному — покрепче ухватиться за скобу и перевести взгляд на следующую, торчащую из блестящей стенки на полметра выше.
Он сильно замерз, леденящий поток проникал под куртку и выдувал остатки тепла из испуганного тела. Дубенский старался вообще никуда не смотреть — только на следующую скобу. Но иногда он все же заставлял себя скосить глаза чуть вправо и различить в полумраке цифры, нарисованные черной краской. «25». Он на мгновение представил двадцатипятиэтажный дом и себя, стоящего на самом краю крыши… Эта мысль вызвала дрожь во всем теле; Дубенскому показалось, что его сейчас вырвет. Но в этот момент снизу раздался ободряющий шепот.
— Мы на полпути. Скоро все это закончится. Ты молодец, парень… Ползи!
Это «ползи» подхлестнуло его не хуже удара бича. Действительно, полпути уже позади, и если он смог забраться сюда, то, наверное, сможет долезть и до самого конца.
«Надо только представить себе, что ты снова стоишь на дне шахты и снова начинаешь подъем — с нуля». Дрожь потихоньку отступила. Дубенский помедлил, прислушиваясь к осторожному постукиванию ботинок, доносившемуся сверху, и почувствовал, как его наполняет законная гордость. Его «я постараюсь» (с помощью капитана, не сказать, чтобы дружеской, но, во всяком случае, своевременной и КВАЛИФИЦИРОВАННОЙ) превращалось в «я сделаю».
«Я сделаю. Я смогу», — прошептал он про себя и ощутил прилив сил.
Дубенский подтянулся и перехватился за следующую скобу. Он был на середине, а середина — это то самое место, когда уже все равно: что повернуть назад, что двигаться вперед — одинаково. Но… Он должен был двигаться вперед. И он полез дальше.
Внезапно он почувствовал, что воздух, дующий сверху, еще сгустился и потяжелел, повисая на плечах вязкой холодной массой, обволакивая. Михаилу показалось, что к его собственным девяносто двум килограммам добавилось еще тридцать. Или сорок. Или даже все пятьдесят. Движения замедлились, руки и ноги вновь задрожали, но не от страха, а от напряжения.