Манн совершенно справедливо назвал ее романом, и я мгновенно увлекся этой историей. Стиль Прендика казался несколько холодноватым и нервным, но в этом не было ничего неожиданного, учитывая дальнейшую судьбу автора. Он рассказывал о том, как спасся на лодке со злополучной «Леди Вейн», как его подобрал корабль, перевозивший провизию на тот остров, где жил и работал доктор Моро. Прендик был высажен на берег после того, как капитан корабля поссорился с Монтгомери, и очутился в западне вместе с двумя учеными и кучкой аборигенов. Дальше он рассказывал еще более странные вещи, но я, испугавшись, что могу опоздать на поезд, прервал чтение и поспешил к станции.
В поезде я вернулся к саге Прендика о событиях, происходивших на далеком острове в Тихом океане. Там он познакомился с доктором Моро, а затем и с результатами его работы – странными существами, обитавшими в джунглях. Неудивительно, что Манн посчитал эти записки плодом больного воображения, однако сам я был лишен такой счастливой возможности. Со слов Майкрофта я знал, что рассказ Прендика во многом правдив. К тому времени, когда поезд прибыл на Ливерпуль-стрит, мне стало немного не по себе. Это была поистине темная история.
Горя желанием поскорее поведать о своих успехах Холмсу, должно быть уже вернувшемуся на Бейкер-стрит, я взял кеб и направился домой.
Расплатившись с кебменом, я вошел в дверь и тут же услышал грохот падающей мебели. Значит, мой друг действительно дома. Шум меня ничуть не встревожил. Мои постоянные читатели прекрасно знают, что Холмс жил по своим правилам, и порой это приводило к разрушительным последствиям. Однажды мне пришлось целый вечер утешать миссис Хадсон, когда он сломал диван, ударяя по нему молотком, чтобы проверить «прочность на разрыв» красного дерева. Разумеется, детектив компенсировал хозяйке все убытки, но у нее от такого варварского обращения с мебелью едва не случился нервный припадок.
– Чем это вы заняты, Холмс? – спросил я, открывая дверь в гостиную. – Если миссис Хадсон дома, вам следует подготовиться к серьезному объяснению.
– Оно уже началось, Ватсон, – ответил мой друг несколько сдавленным голосом.
Хрипел он отнюдь не без причины. Его горло огромной рукой в кожаной перчатке сжимал Кейн, уродливый главарь банды, от которой мы, казалось, благополучно ускользнули в Ротерхите.
– Вы очень вовремя, Ватсон, – продолжал Холмс. – Вас не затруднит помочь мне?
С каких это пор он стал таким любезным? Я уронил на пол бумаги и бросился на Кейна – человека мощного, но, несомненно, не способного справиться сразу с двумя противниками. Однако едва я схватил его за руку, как тут же отлетел в сторону и растянулся на ковре, сбив по дороге подставку для ног.
– Не могли бы ударить чуть сильнее? – умудрился прохрипеть Холмс, пытавшийся сбросить с горла руку в перчатке, прежде чем Кейн окончательно задушит его.
Я схватил кочергу и обрушил ее на спину громилы. Хотелось бы сказать, что я как врач выбрал для удара безопасную точку, но это было бы неправдой. В этот момент я ничуть не заботился о здоровье главаря банды, а стремился лишь сбить его с ног и избавить своего друга от смертельной опасности. Кейн оглушительно взревел, отпустил Холмса и повернулся ко мне. Я был рад, что добился своей цели, но теперь, по моим подозрениям, мне грозило не менее тяжелое положение, чем у детектива.
Мой друг тем временем лежал на полу и растирал занемевшее горло.
– Могу я рассчитывать на ответную любезность? – поинтересовался я.
– Разумеется, – сказал Холмс, вскочил на ноги и рванулся в свою спальню.
Озадаченный – и не на шутку рассерженный – я старался удерживать Кейна на расстоянии, размахивая перед ним кочергой. Он отбил очередной удар своей мощной рукой и оттеснил меня в угол. Я представил себе его уродливое лицо под черной вуалью – ужасную, похожую на открытую рану зубастую пасть, из которой капает слюна.
– Холмс! – закричал я. – Револьвер в верхнем ящике комода!
– Знаю, – ответил он, возвращаясь в гостиную. – Но у меня есть кое-что понадежнее.
Я заметил в его руке маленькую трубку, которой он уже однажды воспользовался, но, находясь в дурном настроении, отказался объяснять, что это такое. Холмс поднес ее к губам и дунул в отверстие.
Штуковина поначалу показалась мне разновидностью духового оружия, однако я не заметил вылетевшей стрелы. Тем не менее Кейн встал как вкопанный, с диким животным ревом схватился за голову и повалился на пол, словно срубленное дерево.
– Черт побери, что это за штука? – воскликнул я.
Холмс усмехнулся и поднял ее повыше.
– Позвольте представить вам собачий свисток Перри, позаимствованный мною у добрейшего изобретателя во время нашей встречи в музее.
– Что вы сказали?
Объяснение моего друга совсем сбило меня с толку. Я подошел к Кейну и сдернул с него шляпу с вуалью. Под ней оказалась голова гигантской собаки!
Часть третья. Ужасный отец
Глава 21
– Вы знали? – спросил я Холмса. – Когда мы бежали по канализации, вы догадались, что Кейн – один из чудовищных монстров?
– Я предположил это по его повадкам, – согласился мой друг. – По тому, как он принюхивался, по походке, по сверхъестественно острому слуху… Если нам еще когда-нибудь придется столкнуться с противником, способным услышать, как на расстоянии в тысячу ярдов падает иголка, будьте так добры, не называйте меня по имени. Это все равно что оставить бандиту свою визитную карточку.
Жаль, что он не предупредил меня заранее, но спорить уже не имело смысла. Я принес извинения, а затем присел над Кейном, чтобы рассмотреть его более внимательно. Голова его действительно напоминала собачью. Похоже на мастифа, учитывая размеры и складки кожи. Черная короткая шерсть с белым пятном на морде.
– Какая удача, что вы прихватили этот свисток, – заметил я. – И сколько еще продлится его действие?
– Думаю, не очень долго. – Холмс направился в свою спальню за наручниками, которые он держал на верхней полке книжного шкафа. – И это вовсе не удача, – крикнул он оттуда, раздвигая коллекцию словарей. – Нас предупредили, с какими монстрами нам предстоит иметь дело, и у одного из ученых оказалось при себе устройство, болезненно действующее на собак. С моей стороны было бы глупостью не одолжить его.
– А если бы Кейн оказался, например, котом? – спросил я, пока он надевал наручники на запястья чудовища.
– Что ж, – ответил Холмс, выпрямившись. – Тогда мне пришлось бы дразнить его бумажкой на ниточке.
Я расстегнул воротник тяжелого пальто Кейна, чтобы продолжить осмотр. В нижней части косматой шеи виднелся толстый рубец шрама. Неужели собачья голова просто пришита к человеческому телу? Разумеется, нет. Только теперь я понял, почему он носил перчатки. Под ними были черные руки крупной гориллы. Казалось, тело Кейна составляли таким образом, чтобы придать ему как можно больше силы и агрессивности.
Веки монстра дрогнули, и он открыл глаза. Я поднялся и отступил на пару шагов. Любопытство любопытством, но мне вовсе не хотелось почувствовать его зубы на своем горле, так и не услышав ответы на мучившие меня вопросы. Их можно задать и позже, когда чудовище будет под надежной охраной.
– Послать Билли за полицией? – вспомнил я о посыльном Холмса. – Чем быстрее эта тварь окажется за решеткой, тем лучше.
– Даже не знаю. – Холмс опустился в кресло и раскурил трубку. – Думаю, мы обойдемся своими силами. – Он пристально взглянул на существо, теперь уже настороженно и осмысленно следящее за нашими движениями. – Вы ведь не откажетесь со мной поговорить, Кейн?
В ответ раздался звериный рык, что после осмотра чудовища уже нисколько не удивило. Однако чуть позже я понял, что принял за рычание звуки человеческой речи, исходящие из собачьего горла.
– Какая мне от этого польза? – спросил монстр.
– Полно вам! – поморщился Холмс. – Думаете, меня интересует ваша подземная деятельность? Что мне за дело до банды преступников, пусть даже хорошо организованной и необычайно жестокой. Мне нужен ваш создатель, тот, кто сделал вас таким. Познакомьте меня с ним, и я отпущу вас на все четыре стороны.
– Холмс! – изумленно воскликнул я.
Это был далеко не первый случай, когда мой друг присваивал право выносить приговор. Однако есть большая разница между защитой человека, нарушившего закон ради благой цели, и укрывательством преступника в обмен на полезную информацию. Возможно, у полиции иногда находятся основания для подобных сделок – я не настолько наивен в отношении методов их работы, – но мне категорически не хотелось участвовать в таких аферах.
– Мы должны думать о том деле, которое нам поручили, Ватсон. Оно намного серьезнее и опаснее, чем ловля грабителей и контрабандистов.
– Вы правы, – произнес Кейн. – Если отец начнет действовать, то скоро будет держать за горло всю Англию.
– Отец? – переспросил Холмс. – Вы называете его отцом?
– В том смысле, что именно он сделал меня таким, какой я есть. Но особой любви я к нему не испытываю и с радостью расскажу вам все, что вы хотите знать.
Холмс, подтянув колени к подбородку, сосредоточенно посасывал трубку.
– В таком случае будьте любезны начать. – Он сделал театральный приглашающий жест. – Поведайте нам все, что вам известно.
Глава 22
– Я называю его отцом, но он лишь один из многих. Поэтому он и возненавидел меня. Отцы, как и боги, мгновенно приходят в ярость, когда кто-то претендует на их титул. Те чистокровные существа, которых он сам произвел на свет с помощью скальпеля и иглы, кажутся ему прекрасными. А полукровки вроде меня, собранные из купленных в мясной лавке частей, – для него пустые, бесполезные, ни на что не годные твари.
Но я не пустой, я наполнен жизнью тех, кто был до меня. Я помню теплую подстилку и сладкий вкус молока. Помню густую траву, которую я рассекал грудью на бегу. Помню стук сердца кролика у меня в ушах и вкус его страха у меня во рту. Помню солнце, светящее мне в спину, и соленый ветер, бьющий в лицо – лицо, которого больше нет, потому что голову отрезали и выбросили на помойку. Помню просмоленный канат в моих руках и прочную палубу под ногами, когда волны подбрасывали меня к небесам. Помню, как затянулась петля на моей шее, как блестела в свете фонаря пряжка кожаного ремня, которым меня хлестали по спине.
Последнее я помню лучше всего и могу поклясться вам, джентльмены, что ни один человек никогда больше не ударит меня, не поплатившись за это. Теперь у меня хватит силы, чтобы ответить ему.
Я попал в руки моего ужасного отца очень простым способом. Одну часть меня он купил у человека с ремнем и сильными руками. Другая была приобретена незаконным путем. Никогда не забуду вкус пива у меня во рту, когда я сошел с корабля на берег, чтобы потратить несколько пенсов, завалявшихся в моем кармане. Я бродил по улицам, подыскивая место, где можно выпить и найти крошку, которая согреет мне душу на несколько часов. Потом я почувствовал ужасную боль в затылке, а когда пришел в себя, понял, что лежу на соломенном тюфяке в сарае, пахнущем навозом и гнилыми объедками. Если бы у меня был тогда тот превосходный нос, какой вы сейчас видите, – нос, способный определить, что ваша домохозяйка готовила вам на ужин, – думаю, тот запах свел бы меня с ума. Но возможно, я ошибаюсь. Вероятно, то, что так не понравилось матросу, теперь показалось бы мне таким же приятным, как свежие фрукты. Многое во мне изменилось, и в первую очередь – мои вкусы.
Он кричал и ругался, он бился в оковах, сжимающих тисками его руки и ноги, – вот и сейчас на мне наручники, но вы напрасно думаете, джентльмены, что я буду долго терпеть их. Матросу было страшно, как собаке, что съеживается, заслышав шаги хозяина, но еще не видя его. Она не знает, что ей предстоит. Да и откуда ей знать? Ни одно живое существо, ни двуногое, ни четвероногое, не способно предсказать, что его ожидает.
Потом наступила темнота. Помню легкий укол иглы, словно укус насекомого, и скальпель, разрезающий кожу. Я не раз приходил в сознание, потому что надо мной проделали множество операций, одну за другой. Я очнулся от страшной боли, все мое тело было истерзано. Старый матрос, помнящий все, от обжигающей шею веревки до гладкой кожи на щеке женщины под его ладонью, с отвращением взглянул на свои руки – ужасные, уродливые, звериные! Руки, способные лишь разрушать, бить и калечить, и для этого у него теперь хватало ярости.
Спустя несколько часов он проснулся и обнаружил, что у него теперь есть хвост, сердито хлещущий по спине, словно кнут, подгоняющий раба. О да, ему было из-за чего разозлиться, он прямо кипел от гнева! Но он все еще оставался пленником, и темнота опустилась опять. И снова его плоть резали и сшивали.
Я понимаю, что это были сложные операции. Невозможно заставить мышцы одного существа управлять конечностями другого. И я не смог бы объяснить, как это удалось моему отцу. Хотя я знаю, что у него случались неудачи. Вдоль стен лаборатории стояло множество клеток, в которых томились жертвы его научных просчетов. Эти существа кричали, мяукали, лаяли, пищали или щебетали по-птичьи, когда бились своими бесполезными телами о железные прутья. Куски разнородной плоти отторгали друг друга или вздувались воспаленными багровыми волдырями. Одни уроды хотя бы годились для устрашения или охраны. Кошмарные чудовища набрасывались на первого встречного и вымещали на нем свою ярость и боль. Другие были всего лишь живыми хранилищами органов, которые вырезали, как только возникала необходимость. Вы не можете знать, что такое страдание, джентльмены, если никогда не лежали на холодном каменном полу, прислушиваясь к воплям отвращения и мольбам о смерти! Это отвращение не имеет ничего общего с тем мимолетным недовольством, какое вы испытываете, глядя на себя в зеркало.
Затем последовала заключительная серия операций. Мое горло горело, нервы были натянуты, словно корабельные канаты, глаза метались в орбитах, потому что их слепил яркий свет, рот разрывался от крика до самых ушей. Потребовалась неделя, чтобы придать моей голове нынешний вид: подшить здесь, подрезать там.
А затем отец взялся за мой череп, заменяя части моего мозга другими. Я лишился многих кусков этого вещества, джентльмены. Я слышал, как они падали на холодный камень подо мной, а он продолжал выкраивать и удалять. Но не думайте, что я превратился в идиота, мне вполне хватает того, что осталось. Это было чертовски больно, и порой я чувствовал, что мое сознание разделяется. Но со временем привыкаешь и к боли. Знаете, как бывает, когда долго находишься в зловонной комнате и в конце концов перестаешь чувствовать мерзкий запах? Нос привыкает и уже не реагирует на него. Точно так же исчезает и ощущение боли, если испытываешь ее достаточно долго. Думаю, что он помог мне и в этом. Теперь я уже не так чувствителен, как раньше. Я почти не ощущаю то, что держу в руке, и иногда случайно ломаю какие-то вещи.
Потом работу закончили, и у меня появилась физиономия, которую вы видите, – пасть с острыми зубами, впивающимися в мясо, словно ножи. Не могу сказать, что часто проделываю это, во всяком случае, не с живой плотью. Я выгляжу чудовищем, но стараюсь вести себя как человек. Ах да, зная, чем я зарабатываю на жизнь, вы сомневаетесь в этом. Что ж, возможно, я не очень страдаю из-за того, что не похож на примерного гражданина, но иногда так трудно бороться с соблазном. Вы понятия не имеете, джентльмены, какая ярость поднимается во мне, когда я вижу ваши гладкие розовые лица. Порой мне кажется, что я не желал бы ничего лучшего, чем вцепиться в них зубами и захлопнуть пасть. Я всегда легко впадал в бешенство – и когда был моряком, и когда был собакой. Но теперь обе части объединились. Бог мой, иногда я удивляюсь, как может столько лютой злобы уместиться в одном существе.
Но я способен ее контролировать. Да, и поэтому я не останусь бесполезным созданием, каким меня считает отец. Я превзойду самые смелые его ожидания. Все будут восхищаться мной – существом, при виде которого недавно морщились от отвращения.
Это было первое, что мои глаза увидели на лице человека, который сделал меня таким. Омерзение. Вы могли бы подумать, что он станет гордиться своей работой, что ему приятно будет смотреть на свое творение. Очевидно, нет. Когда мой отец взглянул на… это тело… это существо, на создание которого он потратил так много времени и сил, единственной его реакцией было разочарование. И отвращение. Я спрашиваю вас, какой смысл был во всем этом? О чем он думал, когда кроил меня своими испачканными в крови руками?