Кортни карикатурно пожала плечами, сжевала еще клинышек пиццы и лишь затем высказалась:
— У меня нет мамы.
(Правда? Отличная новость. Во всяком случае, для Трейси.)
— Ну, теперь есть, — сказала она.
Девочка вскинула голову, уставилась на нее, потом опасливо обвела взглядом кухню:
— Где?
Трейси прижала руку к сердцу и весьма героически провозгласила:
— Вот. Я буду твоей мамой.
— Да? — с сомнением ее оглядев, переспросила Кортни.
Неудивительно, подумала Трейси. Есть вещи, через которые не переступить. (Опять это слово.)
— Последний кусочек? — (Кортни большим пальцем показала вниз — маленький император в Колизее. Зевнула.) — Тогда в постель, — сказала Трейси, изо всех сил делая вид, будто знает, что делает.
Она помыла похищенного ребенка. Грязи море, но ни синяков, ни явных увечий. Худенькие ножки и ручки, тонкие плечи, лопатки — точно ростки крыльев. Заметное родимое пятно, крошечной опечаткой в генетическом коде вытатуированное на предплечье. Родинка в форме Индии — или это Африка? Трейси с детства не ладила с географией. Особые приметы?Кожа навеки отмечена печатью владельца. Клеймо. Может, есть способы его удалить. Лазером, например.
Кортни смирно сидела, а Трейси намылила ее, ополоснула, распустила тощие косички, аккуратно вымыла волосы, завернула девочку в полотенце и вынула из ванны. Надо же, какая маленькая. Маленькая и ранимая. И тяжелая. Как будто тебе поручили заботиться о вазе эпохи Мин — и пугает, и будоражит. Слава богу, не младенец — такую нервотрепку Трейси вряд ли бы пережила.
Ее недавно купленный дом в последний раз ремонтировали где-то в начале восьмидесятых — едва ли вершина стиля — и ванную выкрасили в цвет грязного авокадо — цвет Шрека. Трейси в одиночестве посмотрела все три DVD про Шрека. Если у тебя есть ребенок, можно смотреть мультики, ходить на представления, ездить в Диснейленд и не чувствовать себя жалким горемыкой. Увидев это голое тельце в своей ванне цвета соплей, Трейси чуть не расплакалась. Сама удивилась, сколь глубоки залежи первобытных, нетронутых эмоций внутри отвердевшего панциря — поди объясни, откуда взялись.
— Подожди секундочку, лап, — сказала она, усадив Кортни, закутанную в полотенце, на табуретку. Порылась в шкафчике, достала маникюрные ножницы. — Приведем тебя в порядок слегка, — пояснила она и отрезала прядь девочкиных волос. Будто границу нарушила, но это же просто волосы, успокоила она себя.
Она помогла Кортни надеть новую пижаму из «Гэпа» и сказала:
— Залезай в постель, лап.
И сердце снова перекувырнулось, когда Кортни послушно забралась в постель, легла на спину и натянула одеяло до подбородка. Господи боже, маленького ребенка можно заставить делать что угодно — ты ему говоришь, а он делает. Ужас какой.
Трейси оглядела пустую комнатушку с нищенской кроватью — словно впервые увидела, до чего здесь пусто и неуютно. Была и третья спальня, но та еще с переезда забита коробками и всяким мусором из родительского дома, на который у Трейси не хватало ни сил, ни любопытства, — груды расшитых салфеток на подносы, щербатых тарелок и старых фотографий неопознанных родственников. Да зачем распаковывать? Собрать и вывалить на тротуар перед лавкой «Оксфама» — и вся недолга.
Надо было отремонтировать спальни, а уж потом заняться первым этажом. Трейси так радовалась, когда закончила гостиную, неделями корпела над «Миром интерьеров» и «Домом и садом», но огляделась и поняла, что стало похоже на гостиничный вестибюль, а не на уютное гнездышко. Ее спальню прежний владелец оклеил обоями с большими пурпурными цветами смутно неприличного вида.
В пустой комнатушке, оклеенной скучными обоями под покраску, раньше, вероятно, был кабинет. На окнах хлипкие пластмассовые жалюзи, на полу — дешевый бежевый ковролин. Жаль, что Трейси не подумала заранее, не купила цветастые занавески и красивый мягкий ковер, не покрасила комнату приятной пастелью. Или белым. Чистый, незапятнанный цвет лебедей и глазури на деньрожденном торте. Предусмотрительная женщина предвидела бы похищение ребенка.
Горячее молоко? Или какао? Трейси изобретала детство, которого у нее не было, поскольку эгоцентричные родители рассчитывали, что Трейси вырастет как-нибудь сама. Никогда ею особо не интересовались — лишь после их смерти она сообразила, что и не заинтересуются. Будь у нее родители получше (любящие родители), она бы, может, выросла другой — уверенной в себе, популярной, способной заманивать противоположный пол в постель и любовь, и сейчас у нее был бы свой ребенок, а не подержанный.
Горячий шоколад, решила Трейси, — так она представляла себе лакомство. Когда вернулась с двумя кружками, Кортни сидела в постели, разложив на тонком одеяле из «Икеи» содержимое розового рюкзачка. Коллекцию тотемов, чье значение известно лишь их маленькой хозяйке:
потемневший серебряный наперсток
китайская монетка с дыркой посредине
кошелек с улыбающейся мартышкой
снежный шар с топорной пластмассовой моделью парламента
ракушка в форме трубочки с кремом
ракушка в форме шляпы кули
целый мускатный орех
— Да у тебя тут сокровищница, — сказала Трейси. Девочка оторвалась от своего вампума, взглянула на нее непроницаемо, а потом, впервые с тех пор, как Трейси ее купила, улыбнулась. Блаженно просияла солнышком. Трейси просияла в ответ, в груди раздулся пузырь какой-то мешанины — агония и экстаз один к одному, в голове мутится. Господи Исусе! Как родители справляются каждый божий день? Трейси заморгала, сдерживая слезы. — Только, боюсь, у меня нет книжки на ночь почитать, — поспешно сказала она.
Сама Трейси любила толстые книжки Джеки Коллинз [82]. Она бы никому не обмолвилась — это ее тайный порок, невыразимое удовольствие, как порнография (или «Дисней»). Ребенку подойдет едва ли, и Трейси на ходу сочинила сказку про бедную маленькую принцессу Кортни — у нее была злая мать, а потом ее спасла очень добрая мачеха. Трейси щедро подсыпала мифологической параферналии — прялок и гномов, — и, когда на ножку принцессы Кортни примеряли стеклянную туфельку, настоящая Кортни уже спала.
Трейси робко поцеловала ее в щеку. Девочка пахла мылом и свежим хлопком. Трейси не припоминала, целовала ли когда-нибудь ребенка, — маленький примитивный обитатель ее души поежился, будто снова переступил границу, нарушил закон природы. Она бы не слишком удивилась, если б случилось нечто грандиозное — небо раскололось, как яйцо, явился ангел, — и, когда ничего не произошло, Трейси вздохнула с облегчением. Словно достигла чего-то, хотя поди пойми чего же.
На первом этаже мигал автоответчик, хотя звонка вроде не было. Она послушала сообщение — а вдруг ей сейчас объявят об изгнании из рая? Подтверждаете ли вы, что держите у себя чужого ребенка?Дети — собственность, люди не любят, когда крадешь их вещи. Она годами следила за тем, чтоб никто ничего не крал. Поспать, поесть, защитить, повторить.
Слава богу, звонила всего-навсего Линда Паллистер, хотя неясно, с какой радости ей вдруг приспичило поговорить. Жуть нагоняет: только что Трейси подумывала звякнуть Линде — и Линда звонит сама. Она хоть раз сюда звонила? Что-то Трейси такого не припомнит. Сообщение и вовсе озадачивало. Трейси? Трейси? Я не знала, кому еще позвонить. Мне нужно поговорить с тобой. Кажется, у меня… проблемы.Какие проблемы могут быть у Линды Паллистер? И при чем тут Трейси? Длинная пауза, потом Линда заговорила опять — невнятно забормотала. Это про Кэрол Брейтуэйт. Помнишь Кэрол Брейтуэйт, Трейси? Меня тут про нее спрашивают. Позвони мне срочно, ладно? Пожалуйста.
Кэрол Брейтуэйт? — изумилась Трейси. После стольких лет? Линда звонит ей из-за Кэрол Брейтуэйт?Трейси убрала Кэрол Брейтуэйт в коробку, поставила коробку на полку в шкаф, закрыла дверцу и вот уже тридцать с лишним лет не открывала. А теперь Линда Паллистер хочет поговорить о Кэрол Брейтуэйт. Линда Паллистер, окрашенный гроб [83]. Линда Паллистер взмахнула рукой — и маленький ребенок испарился. Раз — и нету.
Прошлое есть прошлое, сказала себе Трейси, оно мертво, потеряно, а вот настоящее живо, здорово и спит в дальней спальне. А впрочем… можно перезвонить Линде и невзначай ввернуть: «Келли Кросс, Линда, у нее все дети пристроены, не знаешь?» Трейси позвонила — в трубке только длинные гудки. Вот и славно — у Трейси своих проблем выше крыши, не хватало взваливать на себя Линдино бремя. И однако же… Кэрол Брейтуэйт. Давненько Трейси о ней не вспоминала. Кошмарный был день. Бедный ребятенок.
Она достала из холодильника банку пива. Открыла, набрала номер Барри Крофорда. Бывший коллега ответил раздраженно — но иначе он и не разговаривал.
— Хотела спросить, Барри, — ты в последнее время не сталкивался с Келли Кросс?
— Девочка-развлекалочка? Давно в деле? Нет, я слишком высоко в пищевой цепи, мне донные отложения не попадаются. А что? По улицам соскучилась?
— Нет-нет, ничего особенного. А потерявшихся детей никто не заявлял?
— Детей? Я поспрошаю. Я не знаю, может, ты совсем с катушек съехала, но, вообще-то, ты уже не первый месяц на пенсии.
— Да-да.
Барри перезвонил почти сразу. Ничегошеньки, вообще ничего, никакие птенцы ни из каких гнезд не выпадали. Трейси слышала, как в трубке воет сирена, бубнят рации. Вот чертовня же — она и впрямь скучает.
— Ты где?
— В фургоне на вызове. В Мабгите в мусорном контейнере женский труп, — сказал Барри. — Рабочая лошадка.
— Как и все мы. А ты что там делаешь?
— Еду глянуть что и как. Дежурил, перехватил вызов.
— А расследование чье?
— Отдал Энди Миллеру, — ответил Барри. — Ты не знаешь. Выпусник-метеор. Очень блестящий.
А вот Барри не блещет. Юрский период.Как и Трейси. Окончил школу набитых шишек, защитил диплом в университете жизни.
— У меня новая девочка, вся из себя независимая. Из отдела по наркотикам и тяжким преступлениям. Джемма, забыл фамилию.
— Джемма Холройд. Пару месяцев назад стала инспектором. А чего ей следствие не отдал? Было бы у нее первое.
— Деве невинной? Нет уж, спасибочки.
— Она хороша, и она не девочка, Барри. Это называется «женщина».
— Она же вроде лесба?
— Они тоже женщины.
Да чего она прицепилась? Барри неисправим, таким выйдет на пенсию, таким же и умрет, вообще не понимая, как нынче обстоят дела. Его бы забросить обратно в семидесятые — отлично приспособится. Джин Хант без харизмы, Джек Риган без нравственного стержня [84].
— Ну и кто это сделал, по-твоему? — спросила Трейси. — Клиент небось?
— Ну а кто?
Наверняка Барри думает, что проститутки сами нарываются. Собственно, Трейси в курсе — именно так он и думает. «Шлюхи», — твердил он, и этой привычки из него не выбьешь, что ни говори. («Политкорректность? Со шлюхами? Я тебя умоляю».)
Вдруг накатило — вспомнила, как бесконечно возилась с каталожными карточками во времена Потрошителя. Неблагодарная работенка. Полицейских посылали записывать номера машин в квартале красных фонарей, вычисляли те, что приезжали регулярно, появлялись и в Брэдфорде, и в Лидсе, и в Манчестере. В том числе и машину Сатклиффа, ну еще бы — девять раз допрашивали, поводов придраться не нашли. Ошибка на ошибке. Трейси была наивная, не догадывалась, сколько мужчин ходят к проституткам, — тысячи, из всех слоев общества. Глазам своим не верила. Азартные игры, алкоголь, шлюхи — три столпа западной цивилизации.
До сих пор помнит, как впервые увидела проститутку. Двенадцать лет, в субботу пошла гулять по центру Лидса со школьной подругой Полин Барратт. Бургер в «Вимпи» считался вершиной утонченности, а макияж украдкой в туалете «Шофилдза» — подводка для глаз «Майнерз» — дерзким героизмом. Зашли на дневной сеанс, посмотрели «Что случилось с Беби Джейн?» [85]в старом «Одеоне», а потом в переулке где-то у вокзала, в туманной мути зимних сумерек, увидели страшную женщину. Она стояла в дверях — волосы, как у Майры Хиндли [86], мини-юбка, бедра в ямочках посинели от холода и побоев. Веки поблескивали зелеными тенями — Трейси представила себе змею.
— Шмара, — прошипела Полин, и они бежали в ужасе.
Трейси в жизни не встречала таких некрасивых женщин — вопрос о том, чего мальчики хотят от девочек, стал еще загадочнее. Вот мать Трейси, задавленная и консервативная, вот сама Трейси, двенадцатилетняя и невзрачная, — ясно, что им не тягаться с зеленоглазой женщиной в ночи.
— Уж я-то скучать не буду, — сказал Барри. — Торчишь на холоде, мертвых шлюх разглядываешь.
— На холоде? Ты же в фургоне.
Барри тяжело вздохнул и сказал — непонятно к чему:
— Теперь другая жизнь, Трейс.
— Ага. И она лучше. Что с тобой? Впервые в жизни экзистенциальный ужас?
Вряд ли стоило говорить такое человеку, который потерял внука, у которого дочь — овощ. («В стабильном вегетативном состоянии», — поправляла Барбара.) Может, Трейси и сама стабильна и вегетативна, порой думала она по утрам, особенно после пива накануне. Застой.
— Я скучаю по старым добрым временам.
— Они не были добрые, Барри. Хлам, а не времена.
Старые добрые времена.Ей привиделась мертвая кукриджская мадам в бархатном кресле «Городского варьете». Барри, вероятно, помнит, как ее звали, но такого удовольствия Трейси ему не доставит.
— Сколько тебе еще до пенсии?
Барри задержался в полиции дольше ее.
— Две недели. Потом в круиз. Карибское море. Барбара придумала. Черт его знает зачем. Ты-то небось радовалась, когда ушла?
— Нацист ли папа римский? — Трейси натужно хихикнула. — Была бы умнее — не тянула бы столько лет. — Врушка, врушка.
— Слыхала про Рекса Маршалла?
— Рухнул замертво на поле для гольфа. Туда и дорога, Бог не подмога.
— Ну не знаю, начальник он был неплохой, — возразил Барри.
— Может, для тебя.
— В субботу на похороны, значит, не пойдешь?
— Только если заплатят… Барри? Еще кое-что.
— Да всегда еще кое-что, Трейс. Потом умираешь, а потом ничего. Хотя, конечно, для этого и умирать не обязательно, — мрачно прибавил он.
— Мне Линда Паллистер оставила сообщение на автоответчике, — сказала Трейси.
— Линда Паллистер? Эта сбрендившая курица? — Барри не сдержал смешка. Смешок преобразился в глубокий недовольный вздох. Трейси понимала: от Линды Паллистер — к Хлое Паллистер, от Хлои — к Эми, а мысль об Эми заводит во тьму. — Чего ей надо? Что сказала?
— Сказала, что у нее проблемы. Упомянула Кэрол Брейтуэйт.
— Кэрол Брейтуэйт? — переспросил Барри, будто впервые слышит имя.
Плохо он врет, никогда врать не умел.
— Вот именно, Кэрол Брейтуэйт. Убийство в Лавелл-парке. Все ты помнишь, не прикидывайся.
— А, этаКэрол Брейтуэйт, — сказал он. Воплощенная невозмутимость. — И что?
— Не знаю. Линда не сказала. А теперь не подходит к телефону. Она тебе не звонила?
— Кэрол Брейтуэйт?
— Нет, Барри, — терпеливо сказала Трейси, — если, конечно, ее не воскресили. Линда Паллистер— Линда тебе не звонила?
— Нет.
— Если позвонит, выясни, в чем дело, ладно? Может, она решила признаваться.
— Признаваться?
— Про то, что случилось с ребятенком.
Трейси и сама не понимала, чего дергается. У нее дела поважнее. И она давным-давно ни при чем. Она начинает новую жизнь. Она уходит из дома [87].
— В общем, спасибо за информацию, — сказала она, вдруг вся из себя такая деловитая. — Увидимся.
— Сначала я тебя увижу, кобыла старая.
— Да я с пятницы в отпуске.
— Ну, ты уж возвращайся к моей отвальной.
— Какой отвальной?
— Ха-ха. Отвали.
Этот день когда-нибудь закончится? Очевидно, нет.
Около полуночи зазвонил телефон. Кто звонит в такой час? Беда звонит, вот кто. Сердце стиснуло ужасом. Ее вычислили, кто-то хочет отнять у нее ребенка. Трейси представила себе, как эта беспомощная крошка спит наверху в пустой комнате, и сердце стиснуло сильнее.