Глава 24
ТУМАН
После обеда по предложению Кати они мирно загорали на пляже. Сильно парило. Где-то над морем собирался дождь. На закате небо стало оранжевым. Вдоль горизонта поплыли фиолетовые облака, как полки на параде. Первое облако было похоже на гриб, второе – на ежа, седьмое – на кактус, тринадцатое – на зубастого злого волка.
– Ты как мыслишь, эта девчонка действительно что-то видела? – спросил Мещерский.
После долгого сонного послеобеденного молчания и созерцания небесного свода вопрос прозвучал, словно корабельный колокол: полундра, все по местам.
– Что-то из головы у меня не идет эта девчонка. – Мещерский перевернулся на живот, подставляя закатному солнцу порозовевшую спину.
– Показала-то она при всех свидетелях на тебя, моя радость. – Катя хищно пощекотала дремлющего, точнее притворяющегося, что дремлет, Кравченко. – Ну-ка, признавайтесь, где вы были с восьми до одиннадцати?
– Ну, она могла его просто с кем-то спутать, – заметил Мещерский.
– С кем это меня можно спутать? – Кравченко живо открыл глаза. – Это мою-то яркую внешность?
– Не ори мне в ухо. – Мещерский откатился по песку. – А перепутать она тебя могла с тем, кто почудился ей похожим на тебя. Это ж шизо, больной мозг. Тут тысячи ассоциаций сразу могли возникнуть.
– Или же она сделала это намеренно, – сказала Катя, – отвлекала внимание от кого-то другого.
– От кого? – хмыкнул Кравченко.
– Ну, кроме нас, там еще были люди. Но это все равно что гадать на кофейной гуще – что она там хотела нам сказать, что выразить. Нет, я хочу сама с ней поговорить. – Катя вздохнула. – И возможно, даже сегодня вечером, если участковый здешний раскачается. Мы с ним сходим к Крикунцовой домой.
Мещерский покосился на Кравченко. Тот вроде бы снова созерцал облака: тридцать шестое – копия вороны на заборе, сороковое – кленовый лист.
– Если получится, ты меня проводишь к Крикунцовым? – спросила Катя Драгоценного В.А.
– Вот правильно, вместе идите, – встрял Мещерский, – может, девочка еще разик на тебя, Вадик, взглянет и…
– И в обморок шлепнется? Ах, я ужасен, ах я опасен, – прорычал Кравченко, – я бегаю по Африке и лопаю детей… Катька, да прекрати ты меня щекотать!
Он вскочил, сгреб ее в охапку, поднял с песка.
– Все, мочить без пощады! Мочить! Эй, Серега, да она ж еще тут ни разу в море не окуналась!
– Пусти, холодно, ай! Вода – лед, пусти. – Катя сражалась за свою свободу отчаянно, но больше для вида.
А вода оказалась как на грех теплой, прогретой солнцем на мелководье. Кравченко отпустил ее, и Катя поплыла. Крохотные соленые волны плескали в лицо. Катя закружилась в воде как юла, брызгаясь на Кравченко, бултыхая ногами. Потом перевернулась на спину. Ну и небо тут – как на юге! Небо стало медно-золотым, облака потемнели: вот сорок пятое облако – точь-в-точь гроздь спелого винограда, а вот пятидесятое – как чьи-то пышные кудрявые волосы, растрепанные ветром. Вспыхнули последние закатные лучи, море покрылось пурпурной рябью. Катя плыла, наслаждаясь каждым своим движением. Тело в воде было послушным, легким, просто невесомым. Облака, освещенные солнцем, внезапно из темных сделались золотыми. Как кудри Водяного… Катя опустила лицо в воду – ровное песчаное дно. Зеленая мгла внизу. А вдруг прямо сейчас мелькнет серебристый плавник? «Рыба, пловец» – вспомнились странные слова Линка.
Когда она вышла на берег, Кравченко и Мещерский все еще совершали свой фирменный заплыв – кто кого? Катя вытерлась досуха, закуталась в полотенце и села на песок. Смотрела, как играют на воде оранжевые блики – вспыхивают, гаснут, точно искры… «Печален Водяного взгляд, а волосы золотом горят».
Она увидела, как из моря на берег вышел человек и направился к ней – темный стройный силуэт. Тень. Ведь если долго смотреть против солнца, черты неразличимы, даже знакомые, любимые, родные. Видна лишь тень.
– Держи подарочек со дна морского.
Что-то мокрое легко упало ей на колени. Катя вздрогнула: Кравченко, вышедший на берег, наклонился за полотенцем. Катя подняла брошенный им подарок и замерла – это был восхитительный крупный кусок янтаря. У нее не было слов – как, неужели он отыскал для нее эту красоту? Сам, сейчас, на дне, без акваланга, без снаряжения?
– Нравится? – услышала она ехидный голос Мещерского. Он тоже выбрался на берег и теперь скакал на одной ноге – ему в ухо, как всегда, попала вода. – Это Дергачев тебе презентовал.
Катя посмотрела на Драгоценного В.А.
– Шутка, – сказал он.
– Дергачев тебе принес, а Вадька сунул в карман да и забыл. Хорошо, я ему сейчас напомнил. – Мещерский звонко шлепал себя по груди.
Катя положила янтарь на песок. Он сразу как-то потускнел.
– За что же он мне это подарил? – спросила она.
– Видно, за то, что на колокольне его узрела и нас остановиться заставила. – Мещерский поднял полотенце и начал усердно вытираться, словно от этого зависела его жизнь и счастье. – А на колокольню-то за ним, дураком, нам лезть пришлось.
– Выходит, он нас видел тогда, – сказала Катя, – выходит, он был не таким уж пьяным и невменяемым, как хотел казаться.
Мещерский встряхнул полотенцем.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он.
Катя молчала. Кравченко нагнулся, поднял янтарь и опустил его в Катину пляжную сумку.
Дождь, собиравшийся над морем, пришел в поселок. Сначала редкий и робкий, он все расходился и расходился и к ночи уже настырно и нудно барабанил по крышам Морского. Рыбный базар затих, свернулся, с тем чтобы с самого раннего утра, несмотря на непогоду, снова открыть торговлю. В связи с базаром народа в Морское понаехало немало. На площади, на причале, в гостинице, в баре слышалась литовская, русская, польская речь. Возле «Пана Спортсмена» на автостоянке выстроилась вереница грузовых трейлеров. Почти все номера в гостинице на этот вечер оказались заняты. Юлия, оживленная, энергичная, облачившаяся ради такого случая в строгий стильный деловой костюм менеджера, цвела как роза, с улыбкой вручая постояльцам ключи от номеров.
– Вот так и живем, так и существуем, – шепнула она Кате, подошедшей за ключом. – Я сегодня как белка в колесе, не присела еще. Сейчас закончу тут, в бар перейду. Там сегодня этот прибирает… новенький.
– Чайкин? – удивилась Катя. – Ну? Все же взяли его?
– Мой-то сначала уперся рогом – ни в какую. Зачем, куда, ему еще и платить? А я и говорю: «Ты что ж хочешь, чтоб я тут зашилась одна, да еще когда рынок откроется?» Еле уломала. Илья иногда ничего, а иногда упрется, как пень. Чудной какой-то характер… А он-то, ну Борис-то этот, Боря, и сам надолго не хочет, мы с ним пока на неделю сговорились – сдельно и, конечно, с нашей кормежкой.
– Жаль такого красавца в уборщицах держать, – усмехнулась Катя.
– А пусть его. А помнишь, каким он явился-то сюда? – Юлия прыснула. – Принц-королевич. Вот пусть теперь полы мне драит за то, что тогда сервиз разгрохал, нахал. Ой, мне же еще вам ужин подавать! Сейчас, пять минут потерпите, ладно? Все уже готово. Я вам прямо в номер принесу. Внизу в кафе поляки все столы заняли. Пиво дуют. Шоферня, она и есть шоферня. Что наша, что ихняя. Еще пристают: пани – прэлесть. А я ему тихо так, чтобы другие не слышали: «Вот как дам тебе, ясный пан, прэлесть, в лоб! У меня муж есть, в порт езжай, там себе интердевочек на ночь ищи». Ну, прямо голова с ними кругом! Илья тоже вымотался сегодня. В этой кутерьме, пожалуй, до утра не приляжешь. Да, я что спросить-то хотела, Катя… Илюшка сказал мне: там вроде новости появились, да?
– Новости? Какие?
– Ну, он мне про Крикунцову-то рассказал. Про Машку. Есть у нас тут дурочка одна. Бедный, несчастный ребенок, беспризорный. – Юлия притворно вздохнула. – Ну? Он говорит: вроде видела она что-то там? Вроде узнала кого-то?
– Она что-то при нас начала вдруг кричать такое странное, – ответила Катя, – но никто ничего толком не понял. А Катюшин сказал: ну что взять с сумасшедшей?
– Это конечно. Что с дурочки взять? Однако… Ну, ладно, заболтала я тебя. Ужин через минуту. Вы, пожалуйста, Сережу к себе в номер позовите, я уж сразу на всех все принесу. А внизу стол в баре оставлю свободным. А то как орда эта приезжая нахлынет, как рассядется, до утра никого с места не сдвинешь.
В баре к десяти часам яблоку было негде упасть. Сигаретный дым витал грозовой тучей. Из угла высоко под потолком бубнил телевизор. Справа в пику ему на эстраде врубили музыку. Возле стойки толкались, курили, обсуждали цены на бензин и на рыбу. Пиво текло рекой, кран не закрывался.
У Кати от всего этого веселого содома голова пошла кругом. Среди обрывков фраз, долетавших с разных столиков, пару раз ей мерещилась фамилия Крикунцовой. Видно, новость о происшедшем уже успела с быстротой молнии облететь поселок. И хотя никто из местных точно ничего не знал, не слышал и не понимал, все равно обсуждалось все это с завидным жаром и азартом.
Ровно в одиннадцать начались танцы, подвалила молодежь. Дальнобойщики сразу взбодрились, отставили кружки с недопитым пивом в сторону и наперебой начали приглашать местных красавиц от пятнадцати до сорока. А их, как справедливо подозревала Катя, на последних рейсовых автобусах понаехало немало: из соседнего Рыбачьего, и из Зеленоградска, да и с той стороны литовской границы – из Ниды и Превалка. В полночь никто и не думал расходиться. Было совершенно ясно, что гулянка затянется до рассвета.
– Нет, все, ребята, не могу! Друзья, не могу больше терпеть! – крикнул вдруг Базис, грохнув кофейной туркой по стойке. На секунду все голоса смолкли. Головы посетителей удивленно повернулись к стойке. А Базис, стараясь перекричать музыку, объявил: – Прошу внимания. Дорогие друзья, вас ожидает сюрприз! Все за мной!
Никто ничего не понял, в том числе и Катя. Но все засвистели, захлопали. Базис выскочил из-за стойки, ринулся к двери, расталкивая танцующих. За ним, спотыкаясь на высоченных каблуках, бежала Юлия, уже успевшая переодеться из костюма в блестящий топ и мини-юбку.
– С ума спятил? – донесся до Кати ее растерянный вопль. – Зачем ночью-то? Что, до завтра нельзя было подождать?
– Только сейчас, – на ходу отрезал Базис. – Жена, ш-ш-ш, молчи! Сейчас показать его им – это же… это же кайф! Друзья, все за мной!
Все, пьяно галдя, повалили за ним. За стойкой Катя увидела Чайкина. Его, видно, оставили караулить кассу. В бежевой футболке – явно с плеча Катюшина, растрепанный, вспотевший, он растерянно взирал на пустеющий на глазах зал, на сдвинутые столы, на гору посуды, на аппарат для разлива пива и тающий в мельхиоровом корытце лед.
– Что это наш Илюша затеял? – удивился Мещерский. Он двинулся к выходу, так и не расставшись с бутылкой «Баварии». – Что за муха его укусила?
С улицы донеслись восторженные вопли. Катя выглянула за порог, и… Дождь успел кончиться. Но теперь Морское окутывала плотная стена тумана. Со ступенек гостиницы еле видны были фасад автомастерской и угол соседнего дома. Улица, палисадник, кусты жасмина, бузины, сирени, яблони и вишни – все тонуло в непроницаемой пелене. Ночная темнота в сочетании с этим, окутывавшим землю ватным облаком было зрелищем настолько фантастическим, что у Кати захватило дух. Увы, никто ее восторгов не разделил. Мещерский буркнул, что «туманы тут, на косе, – обычное дело, но теперь фиг два на рыбалку утром поедешь». А все остальные были поглощены совершенно другим зрелищем. В том числе и Кравченко.
Толпа плотным кольцом окружила гараж. Раздался резкий гудок, потом звук тарахтящего мотора. И под оглушительные крики восторга из автомастерской выкатил сияющий «Мерседес Родстер». Белая крыша его была откинута, а за рулем на белых кожаных сиденьях восседал Базис – счастливый и гордый. Машина посреди расступившейся толпы проехала до дверей гостиницы, описала круг и остановилась. Буря восторга!
– Сюрприз! – крикнул Базис. – Вот, друзья, хотел вам всем показать… представить на ваш суд… несколько лет каторжного труда… вот этими самыми руками, – он поднял руки, – каждый болт, каждая гайка…
Иностранные дальнобойщики, завсегдатаи бара, местные вездесущие подростки облепили машину со всех сторон. В толпе, осаждавшей Базиса и его творение, Катя вновь оказалась возле Юлии.
– Ну спятил, совсем спятил. – Юлия и смеялась и тревожилась. – Я ему кричу: да погоди ты, вот Григорий Петрович приедет завтра, а он… Ну, прямо свербит, не терпится. Скорей показать надо, похвалиться… Впрочем, может, он и прав. Сколько чужих-то понаехало. Может, так и покупатель быстрей найдется. Земля слухами полнится.
– Ваш муж, Юленька, просто молодчина, – сказал Мещерский. – Золотые руки. Даже не верится, что все это он сам.
Тут Базис снова нажал на газ, «Мерседес» снова затарахтел и медленно двинулся вниз по улице к причалу. Народ повалил за ним. Туман, как занавес, поглотил всех. И только хохот, крики и стрекот мотора будоражили сонный поселок.
– Черт возьми, – сказал Кравченко, и в голосе его было восхищение, – в этом городишке не соскучишься. Не одно, так другое. Вот тебе и сюрприз! Катька, ну а ты что?
– Ой, у меня просто глаза слипаются, – тихонько призналась Катя и оперлась на руку Кравченко. – Все это, конечно, прекрасно, но уже два часа ночи.
Музыка в баре не смолкала. Туман сгущался. По улице, пугая котов, тревожа собак за заборами, раскатывал черно-белый «Мерседес». Базису на всех углах кричали «ура» – по-русски, по-польски, по-литовски, по-немецки. В довершение веселья в летней пивной напротив почты, в эту ночь весьма успешно конкурировавшей с «Паном Спортсменом», дальнобойщики из Литвы горланили залихватские песни.
Но Катя ничего этого не слышала. Она снова плыла, странствовала по теплым волнам – во сне. И во сне же самой себе чудилась то робким бумажным корабликом, то несокрушимой подводной лодкой, то легендарным крейсером «Аврора», а то вообще чем-то фантасмагорическим, призрачным и быстроходным, оснащенным разбойничьими черными парусами с белой ухмыляющейся черепушкой-лейблом.
За кормой мерно вздымалась волна – зеленая, искристая, точь-в-точь как на полотнах Айвазовского. Ненастоящая волна, потому и нестрашная. И, плавно покачиваясь на этих ласковых волнах, Катя видела только…
Она открыла глаза. Кравченко, полуодетый, тряс ее за плечо. Шторы на окне были отдернуты – вчера они даже жалюзи не опустили – зачем, все равно туман, не видно ни зги. И сейчас из окна в комнату сочилась белесая мгла. Катя подумала, что, наверное, еще очень рано…
– На рыбалку? – пролепетала она, снова закрывая глаза. – Скатертью доро…
– Там этот внизу, – тихо, жестко сказал Кравченко, – участковый… разбудил всех. Только-только все угомонились. Тебя хочет видеть. Говорит, та девчонка исчезла. Он эту девчонку вместе с ее бабкой всю ночь искал.
Глава 25
БОЧКА
В половине пятого, когда туман из темно-серого стал молочно-белым, когда стихли пьяные песни и вырубили музыку в баре, когда в поселке воцарилась тишина и жители Морского наконец-то заснули, на шоссе тревожно завыли милицейские сирены. Морское снова бодрствовало, разбуженное новой напастью. Распахивались ставни, скрипели двери, лаяли во дворах собаки, гоготали гуси, хлопали калитки. Все были снова на ногах. Но туман по-прежнему плотно окутывал местность.
Это было, наверное, и к лучшему. Катя, например, думала именно так. А еще она радовалась, что, покидая гостиницу, они не разбудили Мещерского. Пусть спит Серега. Пусть хоть кто-то спит в Морском в это утро и видит славные сны.
Они медленно брели в тумане. Кажется, по берегу. Потому что справа шагах в десяти слабо плескались волны. Кажется, в направлении Высокой Дюны. Потому что там, по словам Катюшина, в небольшой бухте был еще один ремонтный причал. Там обычно стояли вытащенные на берег лодки. И там еще не искали в эту ночь Машу Крикунцову. А она туда иногда забредала. Порой она пряталась под перевернутыми лодками, когда играла сама с собой в свои непонятные странные игры. Но искать кого-то в этом молочном киселе, обволакивающем все вокруг, было делом почти безнадежным. В трех шагах от себя уже ничего не было видно. Катя споткнулась и даже и не увидела обо что. И если бы Чайкин, шедший рядом, не подхватил ее, она непременно шлепнулась бы на песок.