– Вон там, – Кулешов махнул рукой в направлении станции, – примерно в километре отсюда.
– Всю одежду с нее и все его шмотки – на экспертизу. На кровь, на микрочастицы и на все остальное.
– Сделаем немедленно. А мы с тобой, Никита Михайлович, на переезд? – Кулешов вытащил телефон – звонить в Воздвиженское в отделение, чтобы там изъяли верхнюю одежду у задержанного Мячикова.
Шлагбаум на переезде, когда они подъехали, был закрыт. Сигнал семафора – красный. А шоссе в ту и другую сторону было совершенно пустым. Зато из окна сторожки железнодорожников сочился на улицу тусклый свет. Рельсы блестели под дождем как лакированные. Вдалеке слышался шум приближающегося поезда.
– Марья Никифоровна! – Кулешов забарабанил кулаком в дверь сторожки.
Наплывающий грохот колес, лязг – тяжелый товарняк переезжал переезд. Никита на секунду совершенно оглох. Вагоны, вагоны, груженные лесом, углем, цистерны, цистерны, контейнеры с песком…
– Марья Никифоровна!!!
– Хто там еще? Хто тепается? Хто такие? – послышалось из-за двери.
– Марья Никифоровна, милиция. Откройте, пожалуйста.
Дверь приоткрылась, затем распахнулась, и они вошли. В железнодорожной сторожке была всего одна комната и один обитатель – дежурный Марья Никифоровна Дуля. Примерно так, судя по звучной фамилии, Колосов эту царицу поездов себе и представлял: рост ниже среднего, вес выше нормального, волосы седые, собранные в пучок, лицо мясистое, в красных прожилках, руки крестьянские, привычные к тяжелому труду. На литом торсе – традиционная оранжево-дорожная безрукавка.
– Заходьте, заходьте, товарищи, сырости мне не напустите, – басом пригласила их Марья Никифоровна.
В комнатке всю стену занимал электрический щит-переключатель семафора. У окна оставалось место лишь для маленького стола и двух табуреток. Зато на столе свистел-закипал электрический чайник, стояла початая бутылка пива «Арсенальное» (с мужским, естественно, характером) и покоилась на тарелке с голубой каемочкой обезглавленная копченая скумбрия.
– Заходьте, дверь плотнее прикрывайте, – Марья Никифоровна сложила руки на груди. – Ну?
– Убийство у нас, – не таясь, сообщил ей Кулешов.
– Ну! – Марья Никифоровна всплеснула руками. – Далече?
– Недалеко от платформы, – сказал Колосов. – Мы бы хотели узнать у вас – вы с какого часа здесь, на переезде, сегодня дежурите?
– Как по графику положено, с семи тридцати. Я своего Митрича сменила, – Марья Никифоровна повернулась к Кулешову – человеку здешнему. – Митрич-то мой захворал. Прострелило ему всю поясницу.
– Сегодня, примерно с восьми часов до двенадцати, какие машины здесь у вас проезжали, останавливались? – спросил Никита.
Марья Никифоровна как рентген сверлила его взором.
– Утром-то? Да в двенадцать колонна воинская проходила. Одни грузовики.
– А до этого? Раньше? Часов в девять-одиннадцать?
– Милый, а кого убили-то? – спросила Марья Никифоровна.
– Профессоршу из Лесного, реставраторшу, – ответил Кулешов.
– Это полную-то такую, в очках, что в церковь нашу все ходила, к отцу Димитрию?
– Нет, подругу ее, Наталью Павловну, которая профессор-искусствовед из Москвы, – сказал Кулешов. – Она на станцию шла утром, видно, на электричку спешила.
– Видала я ее, тоже в церкви нашей видала, – Марья Никифоровна покачала головой. – Представительная женщина, солидная… Ох, горе-то. И что же это такое тут у нас делается-то? Прямо оторопь берет. Кто ж это у нас тут такой завелся-то? Нелюдь-то?
– Ищем мы, Марья Никифоровна. Видишь, только с места, оттуда. Промокли все до нитки.
– Так чайку, может, горяченького? Или пивка вон – согреться?
– Нет, спасибо, некогда нам, – сказал Колосов. – Так вспомните, пожалуйста, какие машины тут утром проезжали?
– Да проезжали, разве все вспомнишь? Военные вот, потом перед ними-то самосвал был перхуровский, почтовая одна была. Продуктовая в магазин, в Воздвиженское. И эта была тоже – та, на которой профессорша-то ваша тут прежде ездила.
– Какая эта? Чья? – спросил Никита.
– Да Малявина. Иномарка-то иностранная которая. Она самая и была. У шлагбаума тут стояла – я как раз скорый пропускала пятьдесят седьмой в десять десять.
– В десять минут одиннадцатого? – переспросил Никита. – И Малявин останавливался тут на переезде? Вы его самого видели за рулем или только его машину?
– А как же? И машину, и его самого видала. Курил он папироску все в окно, пока поезд-то ждали, – Марья Никифоровна покачала головой. – Ой-ей, как теперь ходить-то нам тут, как жить? Кто ж это творит-то все? А мы со стариком-то моим Митричем одни ведь в доме. И он с утра пластом уж лежит, поясница у него…
– А куда Малявин ехал? В какую сторону? – спросил Никита.
– Туда, куда ж еще? Тут одна дорога – прямо все, прямо, – Марья Никифоровна Дуля ткнула рукой в окно. – Назад-то он, видно, другим путем вертался. Не здесь. А машина-то у него приметная, солидная. С нашими замухрышками не спутаешь.
Глава 14
ИДЕАЛИСТЫ И ПРАГМАТИКИ
В этот понедельник Анна Лыкова работала в антикварном салоне с трех часов дня. Антикварный мирок на Сивцевом Вражке в последнее время стал для нее последним прибежищем. Здесь, на работе, она была день-деньской на людях и одновременно предоставлена сама себе. Анна Лыкова – ведущий артдилер салона «Галантный век». Антикварный бизнес – дело прибыльное, торговля шла неплохо, но для Анны все эти вещи, что проходили через ее руки и оседали на витринах за пуленепробиваемыми стеклами в ожидании покупателей, были не просто товаром на продажу. Во многих из них она словно узнавала старых знакомых, которых уже видела однажды – давно, в какой-то другой жизни.
Антикварный салон на Сивцевом Вражке за скромной вывеской своей скрывал первоклассные, редкие вещи. Хозяин салона Навроцкий – стреляный антикварный воробей, выходец из некогда знаменитой, давшей антикварному миру десятки громких имен коллекционеров, скупщиков и оценщиков системы Ленкомиссионторга, обладал двумя главными профессиональными достоинствами, столь редкими в мире бизнеса, – безошибочным чутьем и безукоризненной репутацией.
На маленьких витринах салона, подсвеченных серебристым светом, бывало, встречались друг с другом и будущими своими владельцами ювелирные украшения фирм «Фаберже» и «Кехле», колье и броши «французские цветы», великолепные камеи и медальоны восемнадцатого века. В сейфах-шкафах искушали коллекционеров обширные нумизматические коллекции, жемчужиной которых был серебряный динарий Нерона, отчеканенный в год пожара Рима, старинная бронза, фарфор, стекло и мозаика.
Выходец из знаменитой системы Ленкомиссионторга Навроцкий не уставал повторять Анне Лыковой, которую в свои шестьдесят пять ценил и как дельного специалиста, и как молодую симпатичную женщину, что все новое – это хорошо забытое старое, и поэтому не стоит гнаться за изменчивой модой, а надо самим формировать ее среди своих потенциальных клиентов. Он располагал обширными связями как среди собирателей и коллекционеров, так и среди нуворишей-толстосумов, а также среди сдатчиков, между которыми было немало владельцев наследственных собраний – племени, как известно, почти совершенно исчезнувшего.
Когда в антикварном салоне «Галантный век» раздался этот телефонный звонок, Анна с Навроцким были заняты осмотром только что сданных на комиссию парных бронзовых ваз. Вазы эти стали предметом жаркого спора.
– Анна Николавна, вы взгляните на это клеймо непредвзято, – говорил старый Навроцкий, осторожно поворачивая в руках маленькую вазу стиля ампир. – Это клеймо петербургской ювелирной фирмы «Никольс и Плинке».
– Да, но это их стандартное фабричное клеймо, – возражала Анна. – А на этой вазе, парной, заметьте, помимо этого фабричного, есть еще именное клеймо Роберта Кохуна. А он был ведущим мастером этой фирмы.
– Вот это меня и смущает. Даже более скажу – настораживает, Анна Николавна. Отчего же тут два клейма? Вазы изготовлялись как парные, видимо, для одного владельца, – Навроцкий бережно взял в руки вторую вазу, сравнил. – Да, похоже на именник Кохуна. А он, насколько мне известно, никогда не ставил свое именное клеймо рядом с клеймом фирмы.
– А может быть, эта ваза в конце века не была продана через их ювелирный магазин в Петербурге, – возражала Анна. – А ушла к заказчику прямо с фабрики, из рук мастера.
– Возможно, но меня это несоответствие все же смущает. Посмотрите в ваш верный компьютер, я не мастак обращаться с этой новой техникой, вы знаете, – во сколько эти вазы у нас были оценены первоначально?
– Анна Николаевна, вас к телефону, – в кабинет Навроцкого, где они сидели, заглянул охранник из зала.
– Павел, я сейчас занята. Пусть перезвонят минут через двадцать, – ответила Анна.
– Вас спрашивает Роман Валерьянович Салтыков.
Анна резко поднялась с мягкого кресла. Навроцкий оторвался от изучения клейм.
– Анна Николавна, дорогая, что с вами? – спросил он.
– Ничего… голова что-то вот… закружилась.
– Идите, идите скорее. Он ждет на телефоне. Это наш лучший клиент. Передайте ему от меня, пожалуйста, что, если он, как и было условлено, приедет взглянуть на камеи, я закрою магазин. Мы будем договариваться с ним приватно.
– Хорошо, я передам, – Анна направилась в зал. Походка на зоркий опытный глаз Навроцкого у нее была какой-то неровной. Словно ей сейчас немилосердно жали замшевые итальянские туфли на высокой шпильке.
Она взяла трубку телефона на пульте охраны.
– Алло, я слушаю.
– Анечка, это я, – голос Салтыкова был глух и отрывист. – Я звонил вам на мобильный, но он не отвечает.
– Я просто забыла его включить. Здравствуйте, Роман, – Анна Лыкова чувствовала, что все внутри ее словно сжалось от сладкой мучительной боли. Он позвонил ей… Он сам, первый позвонил ей. Взволнован, что-то спрашивает… Какая же это пытка – слышать его голос так близко и не говорить ему самого главного, от чего так сильно бьется сердце в груди.
– Анечка, я знаю, вы мой самый верный, самый преданный друг. Анечка, я совершенно потерян – случилось страшное несчастье, я просто не знаю, к кому мне еще обратиться, кроме вас!
Его голос доносился словно из тумана. Усилием воли Анна стряхнула с себя этот морок – нет, нельзя поддаваться, нельзя раскисать!
– Роман… Роман Валерьянович…
– Анечка, сегодня утром убита Наталья Павловна! Вы слышите меня? Ее нашли мертвой на дороге, что ведет от нас на станцию. Я не знаю, что делать. Мне только что звонили из милиции, требуют, чтобы я немедленно приехал, – голос Салтыкова вибрировал как струна. – Анечка, я никогда в жизни не имел дела с полицией, тем более здесь. Я знаю, вы мой самый верный друг, Анечка, помогите мне…
– Вас вызывают в Лесное? Я сейчас же беру такси и еду! – Анна уже не грезила наяву и более не раздумывала.
– Нет, меня вызывают в полицейское управление здесь, в Москве. Вот я адрес записал под их диктовку – Никитский переулок, какое-то Гэ У Вэ Дэ – ГУВД Московской области. Я понятия не имею, что означает эта аббревиатура.