Съехав на полной скорости в кювет, Колосов выскочил из машины и бросился в лес, расстегивая на бегу кобуру. Катя побежала следом – но разве могла она его догнать! Запах гари становился все сильнее. Ноги подламывались – сдавать кросс по пересеченной местности в босоножках на высоких каблуках было ой как нелегко! Она сильно отстала, остановилась, снова побежала. Внезапно где-то сбоку в чаще затрещали кусты – кто-то прокладывал себе путь назад к шоссе.
– Никита, это ты? Я здесь! Где самолет? – крикнула Катя.
Все стихло – из зарослей не доносилось ни звука. Потом шум и возня в кустарнике возникла снова, но уже на значительном расстоянии. Кто-то продирался сквозь заросли, как медведь. На мгновение воцарилась тишина, а затем Катя услышала рев мощного мотора – там, на дороге, с места в карьер сорвалась какая-то машина.
Катя повернула назад и что было сил побежала к шоссе. Но когда она наконец выскочила на дорогу, то увидела лишь далекие красные точки габаритных огней. А с другой стороны уже слышались звуки сирен: к месту крушения самолета спешили пожарные, МЧС, «Скорая» и милиция.
Самолет, покореженный ударом, она увидела через десять минут на небольшой поляне – хвост его был охвачен пламенем. Подбежал покрытый сажей Колосов:
– Стой, ближе пока нельзя, – крикнул он. – Там, в кабине, Поповы – оба мертвы. У обоих пулевые ранения в туловище и в голову. Надо дождаться пожарных, к самолету сейчас подходить опасно.
– Никита, я слышала, я кого-то слышала в зарослях, там, в стороне. Только вот не догнала! У него была машина, он на ней уехал. Только что, – Катя задыхалась от волнения, от бега. – Это тот, кто в них стрелял, – я уверена. Но я не смогла его разглядеть. Даже номер машины не засекла, даже ее марку.
– Он тут оказался раньше нас, – Колосов вытер грязное потное лицо ладонью. – Там, у кабины, следы мужских кроссовок, размер примерно сорок третий. Когда я подбежал, дверь кабины была распахнута. У одного из пилотов выстрелом в упор раздроблен висок – возможно, он был еще жив, и его прикончили тем самым выстрелом, который мы слышали последним. Катя, я голову даю на отсечение: тот, кто стрелял, что-то забрал из самолета. Диспетчер про какой-то ящик говорил, помнишь? Так вот, я наскоро осмотрел всю кабину, там нет никакого ящика!
– Что он мог забрать? Почему их убили? Боже, и мы ничего не смогли сделать. Совсем ничего, – Катя закрыла лицо руками. – Никита, ты видел, как падал самолет? На мосту этот тягач с Гришенковым, тут Поповы. В один вечер еще три трупа. Что это за дело такое, а? Что происходит?!
В ответ уже совсем близко тревожно запела сирена.
ГЛАВА 19
ЗА СТОЛИКОМ КАФЕ
Прошло три дня. И все вроде бы вошло в привычную колею. Словно и не падал с неба на ваших глазах самолет…
– Клин, Катя, вышибают клином, – сказала Анфиса. – Такие впечатления надо чем-то закрыть – ну, словно занавес задернуть. Надо нам с тобой как-то отвлечься, что ли, – последний, правда, совет прозвучал не совсем уверенно.
Кате звонил муж – «Драгоценный В.А.», но она и словом ему не обмолвилась о происшедшем. А вот Сергею Мещерскому выложила все. Мещерский выслушал, не перебивая, а спустя час перезвонил и … предложил Кате и Анфисе пойти вместе с ним вечером в театр: «Я сейчас заказал по Интернету билеты на «Лес» Комеди Франсез».
Но именитые зарубежные гастролеры, увы, не стали для Кати лекарством от… Впрочем, от чего ей было лечиться? От того, что составляло саму суть ее профессии? От тревожных мыслей, прогоняющих сон? От предположений и догадок, которые пока ничего толком не предполагали и не разгадывали?
В театре было яблоку негде упасть – несмотря на разгар летнего «несезона» на спектакль Комеди Франсез собралась, как говорится, вся театральная, и околотеатральная и совсем-совсем не театральная Москва.
Катя смотрела на сцену, теребила в руках сумочку, расшитую пайетками. Пошлая сумочка. И зачем она только купила ее? На сцене двигались фигуры. Представляли «Лес» Островского. Наверху пульсировала, светилась бегущая строка с переводом. А где-то там, в темноте на фоне тусклых театральных декораций падал самолет. Он по-прежнему падал, падал, и с этим ничего нельзя было поделать…
Она помнила каждое мгновение того вечера. Помнила тот лес возле аэродрома Басманово. Помнила и то, как вечером уже следующего дня к ней зашел Никита Колосов. Положил на стол толстую папку документов.
– Вот, ознакомься. Это результаты дактилоскопической экспертизы. Отпечатки пальцев Глеба и Михаила Поповых идентичны тем, что обнаружены нами на надувной кровати в бассейне сауны. Но это еще не все. Мы сравнили их и с отпечатками, изъятыми на месте убийства Алексея Неверовского. Так вот, их отпечатки совпали с изъятыми там, на кладбище, с надгробья и с канистры…
– А с ножа? – спросила Катя.
– Там, к сожалению, ни одного отпечатка, пригодного для идентификации. Видимо, Неверовский в агонии хватался за рукоятку ножа, пытался вытащить его из себя, поэтому там все наслоилось, смазалось, но… Лично для меня это уже неважно. Я знаю, что Поповы были в ту ночь не только в сауне, но и в Мамонове на кладбище. На аэродроме в ангаре обнаружен их «Форд». Следы его протекторов те же, что обнаружены нами на дороге, у подножия холма возле захоронений.
Со сцены грянула музыка – бойкий такой мотивчик. Катя вздохнула и… вернулась в театр. Посмотрела на Мещерского – тот сидел с невозмутимым лицом, как маленькая буддийская куколка с усиками. Посмотрела на Анфису – на ее сильно напудренном лице было написано изумление и…
– Да что же это такое?! – громовым шепотом спросила она вдруг. – Сережа, ты только не обижайся, ты хотел как лучше, поэтому и пригласил нас, но…
– Анфиса, ты что? – спросила Катя. А ушлый французский мотивчик так и кружил над партером этакой меровингской пчелкой с остреньким галльским жалом…
– Я сейчас или закричу, или укушу кого-нибудь, или умру! Это ж просто сил нет никаких!
– Анфиса, тебе нравится спектакль? – вежливо осведомился Мещерский.
Позорно было сознаваться, но по щучьему ли велению, по своему ли хотению, под давлением ли разгневанной Анфисы – они встали и ушли, улимонили дружно со спектакля Комеди Франсез!
– Да что же это такое? – вопрошала в фойе под недоуменными взглядами старушек-билетерш Анфиса. – Дожили! Сподобились. Что это такое, я вас спрашиваю? Вот десять лет назад по дурости своей пропустили «Медею» на Таганке – теперь сиди, смотри вот это.
– Девочки, на вас прямо не угодишь, – хмыкнул Мещерский. – Ну, раз не желаете приобщаться к новейшим тенденциям, тогда пойдем в кафе.
Сплоченной компашкой они покинули Камергерский переулок. Мещерский поймал такси. Через полчаса они уже сидели на открытой веранде на крыше уютного кафе на Сретенском бульваре, смотрели на ночные огни.
– Ночь-полночь, а этот миленок, – Анфиса любовно указала на свой живот, – требует своего. Сережа, ты не удивляйся и не обращай внимания – просто я патологически прожорлива и не умею этого скрыть даже на людях. И потом я так счастлива, что мы смылись с этой «Комеди»! Вы пейте, как пижоны, свой мартини, а я перекушу, чем бог послал. Эй, официант!
– А я тоже голодный, как волк, – нашелся Мещерский. – Катя, а тебе что заказать? Что-нибудь сладкое?
Славно было вот так сидеть на вольном воздухе в плетеном кресле за крахмальной скатертью, смотреть на ночной город, пить ледяной мартини, лениво болтать ложечкой в креманке с ананасовым шербетом, радоваться теплому вечеру, радоваться Анфисе, постепенно обретающей свое прежнее буйное жизнелюбие. И хоть на короткое мгновение забыть про тот лес, про кувыркающийся в небе смертельно раненый «кукурузник»…
– Катюша, эй, ты где опять? – тихо окликнул ее Мещерский.
– Я тут, – Катя закуталась в шелковую шаль, поежилась от ночной прохлады. – Я все спросить тебя хотела – как насчет той фотографии?
– Ой да, – подхватила Анфиса. – После таких-то событий!
– Я звонил в Париж Петьке Кабишу, – ответил Мещерский, – и послал ему отсканированный снимок по электронной почте.
Катя покачала головой – звонил в Париж. Как все это просто у Сереги! Про Кабиша она слышала не раз – его предки со времен революции жили во Франции. Он работал в Фонде русского зарубежья, издавал сборник по истории Белого движения. «Там же на фотографии – офицеры, поэтому Серега и начал с него наводить справки, этот Петя парижский – настоящая ходячая энциклопедия», – подумала она.
– Петюн прямо в осадок упал, как снимок увидел, – Мещерский подлил в их бокалы вина. – Звонил, интересовался, где я его раздобыл.
– И что дальше? – спросила Катя.
– А ничего, – Мещерский вздохнул, – или почти ничего. Я-то надеялся, что он мне сразу даст полный отчет, кто есть кто на фото, а он смог точно назвать мне лишь двоих. Некоего барона Шиллинга – это тот, что в белой черкеске и папахе на снимке, и Викентия Мамонова.
– Мамонова? – переспросила Катя.
– Кабиш справился в русском военном архиве – барон Шиллинг был убит в августе двадцатого года в Крыму. Значит, снимок был сделан до этого времени. Викентий Мамонов, по данным архива, в Первую мировую служил в Персидской казачьей Его величества Шаха бригаде. Было тогда такое войсковое подразделение на Кавказском фронте. В девятнадцатом-двадцатом он был в Добровольческой армии, служил начальником личного конвоя командира Таманской дивизии генерала Безкровного. Когда того убили красные, Врангель взял его свой штаб. После сдачи Крыма он эмигрировал во Францию.
– А этот твой Петя не знает, кем мог быть тот жуткий мертвец на столе? – спросила Анфиса.
– Этого он, к сожалению, не знает. Не знает он и человека в черной маске, сидящего среди офицеров. Но он рассказал мне вот что. – Мещерский помолчал секунду. – Про Викентия Мамонова – как тот погиб в сорок первом.
– Погиб? – про Мамонова Катя слушала очень внимательно. Эта фамилия… Эта старая дворянская фамилия… Знаковая фамилия?
– Во время оккупации Парижа он вдруг вроде бы без всякой причины был арестован гестапо. Его страшно пытали. И он умер от пыток в тюрьме.
– Он что, был в Сопротивлении?
– Ни в каком он Сопротивлении не был. В том-то все и дело. Петя Кабиш говорит – он был вообще странной, одиозной фигурой в эмигрантских кругах. Его чурались, с ним не очень-то общались. Одни утверждали, что от перенесенных в гражданскую лишений он тронулся умом. Другие подозревали его в связях с польской, румынской разведками и с ЧК – якобы он торговал информацией направо и налево. Вроде бы он постоянно изыскивал пути для нелегального вояжа в СССР. А уже после Второй мировой войны в Париже в среде эмиграции ходили упорные слухи о том, что его арест и пытки были как-то связаны с доносом, полученным гестапо, о том, что Мамонов в свое время встречался с Алистером Кроули, когда тот приезжал в начале тридцатых в Париж.
– Кроули – это ведь какой-то черный маг? – спросила Катя. – Что-то я читала… А что, он действительно – реальная фигура?
– Очень даже реальная, – Мещерский вздохнул. – Вот только что могло быть общего у него с бывшим адъютантом генерала Безкровного? И что могло так заинтересовать гестапо?
– Наверное, мы так никогда этого и не узнаем, да? – Катя внимательно наблюдала за Мещерским: или он говорит не все, или же…
– Петя по доброте душевной подкинул мне одну небольшую идейку. В Прагу из Вены на эти выходные приезжает Владимир Всеволодович Головин – сын графа Головина, знаменитого историографа русского зарубежья. Петя обещал ему позвонить – он сам чрезвычайно заинтригован. Я вот что подумал – мне по делам турфирмы тоже надо смотаться в Прагу на пару деньков Я планировал ехать позже, но теперь, раз уж такое дело, могу поехать сейчас.
– А сколько лет сыну графа? – спросила Катя.
– Восемьдесят семь.
– И ты думаешь, старичок что-то еще …
– Зачем он едет в Прагу из Вены? – усмехнулся Мещерский. – Петя сказал по секрету: туда из Америки вместе с дочерью и внуками прилетает его дама сердца. Ей восемьдесят два, она всегда была замужем, но у них был роман. И он продолжается до сегодняшнего дня. Вот вам и старикан… Нет, Катя, это такие могикане – несгибаемые.
– А чем он может нам-то помочь?
– Ну, учитывая сферу его научных интересов… Видишь ли, он, как и его отец, всю жизнь изучал историю революции и зарубежья, только в большей степени интересовался тайной, так сказать неофициальной ее стороной – слухами, версиями тех или иных событий.
– Масонами небось, – фыркнула Анфиса.
– И масонами, конечно, но… Все, что происходило при Врангеле в Крыму, он знает досконально. И не по книгам, а из первоисточников – от собственного отца, от людей, которые принимали личное участие во многих событиях.
– И ты правда поедешь в Прагу? – недоверчиво спросила Катя.
Мещерский вздохнул. Подлил им еще вина.
– Вадик звонил, – пробормотал он смущенно, – беспокоится за тебя очень. Я сказал, что… что, в общем, все у тебя нормально.
– Скорей бы уж он возвращался, – Катя сжала хрупкую ножку бокала. – И надо же было случиться такому, когда его нет со мной!
ГЛАВА 20
ДУБЛЬ ВТОРОЙ – ПРИЗРАК САУНЫ
Произошло все опять же просто.
– Катя, у нас все готово к небольшому эксперименту в этой чертовой бане в Скарятине, – буднично объявил Никита Колосов на следующее утро. – Ты с нами – нет?
У подъезда главка ждал микроавтобус. Почти все места в нем уже были заняты. Вместе с оперативниками в Скарятино ехали следователь прокуратуры и оператор телегруппы Марголин – эксперимент должны были записать на видео.
– Никита, а почему с тобой уйма народа? – шепотом спросила Катя.
– Надо, чтобы обязательно было больше шести человек, – ответ прозвучал туманно.
Дорогой она чутко прислушивалась к общему разговору, надеясь уловить суть будущего следственно-оперативного действа. Но следователем прокуратуры и Колосовым горячо обсуждались совершенно другие дела – результаты баллистической экспертизы пуль, извлеченных из тел братьев Поповых. Колосов говорил, что по их самолету стреляли из винтовки отечественного производства – и, скорее всего, с оптическим прицелом.
Долго ли коротко ли – наконец-то добрались до Скарятино. И Катя снова увидела старые заводские корпуса, чахлое игорное заведение, шоссе, милицейские машины, флигелек сауны и ларек через дорогу. Пока снимали пломбу и открывали двери сауны, Колосов подошел к ларьку и поздоровался с молоденькой продавщицей, как со старой знакомой. Катя поняла, что это и есть та самая Галя Мизулина – важный свидетель.
– Вы опять к нам? – спросила она.
– А ты опять у прилавка? – усмехнулся Колосов. – Твоя смена?
– Моя. Я теперь только днем здесь.
– А что так?
– Страшно ночью. И мать моя боится, – Мизулина выглядывала из окошка ларька, как белка из дупла. – Брат за нас отдувается. Но и ему, хоть и не признается, тут ночью – в лом.
– Чего страшно-то? – спросил Колосов. – Кого, Галя? Может, ты опять кого-нибудь видела? Кто-то был здесь?
Мизулина нырнула обратно в ларек.
– Смеяться надо мной будете, – донеслось оттуда. – Дура, скажете, ненормальная… А я видела. Точнее не видела, а… вроде слышала. Будто машина проехала, я смотрю – никого. Вроде шаги по ступенькам – туп, туп в темноте – отчетливо так. Посмотрела на ту сторону – опять никого. Над входом в баню эту проклятую – лампочка горит. Свет, паразит, так и мигает. Никого у дверей-то – а шаги слышны… Так испугалась, что вон к ребятам в игровуху постучалась. С тех пор больше по ночам не торгую.
– Это сон тебе такой приснился.
– Какой сон? Я не сплю – кассу караулю, клиентов из проезжающих жду. Ни в жизнь ночью тут торговать больше не буду – так своим и сказала. Они ведь это, говорят, привычку такую имеют – являться…
– Кто? – хмыкнул Колосов.
– Висельники.
На такой вот ноте и начался этот следственный эксперимент.