Пухов пожал плечами.
– Мустьерская культура намного древнее, чем те орудия, что найдены на его стоянках. Но… время в те незапамятные дни шло очень медленно, прогресс двигался еще медленнее. Рубило же всегда было универсальным и традиционным орудием труда. Может быть, какое-нибудь консервативное племя неандертальцев и сохранило навыки вот такой допотопной обработки… хотя, нет, утверждать ничего не буду, не могу, не привык вот так, голословно.
Был поздний вечер трудового дня. Электронные часы на стене кабинета показывали без четверти одиннадцать. За окном – синяя тьма, позолоченная светом фонарей, освещавших Никитский переулок.
Коваленко заваривал кофе в две вместительные «пивные» кружки. Подумал, вздохнул, покосился на Колосова, сидевшего в устало-расслабленной позе, улыбнулся уголками губ и полез в сейф за заветной бутылочкой коньяка: «Самое время теперь».
– В отпуск я хочу, Слава, мочи моей больше нет, – скорбно изрек Никита и тоже покосился на извлеченную из недр сейфа бутылочку дагестанского в три янтарные звездочки. – Рехнусь я со всей этой каменно-ископаемой каруселью.
– Выпей.
Помолчали. На электронных часах выскочила новая циферка.
– Нет, ты только посмотри, а? Шли, шли и бац! – нашли тришкин кафтан: новый фигурант, свеженький, тепленький. – Никита даже сморщился. – А мы-то про него ни хрена не знаем, а он тут вот, прямо под ногами… Племянничек-альтруист. С камня надо было начинать, вот что. Пришли бы на базу, взяли бы этого завлаба за… Эх, да что я говорю-то, кругом все я виноват, сам. А новый фигурант этот… Эх, мало мне лаборанта шизанутого, мало Дарвина из цирка, мало садистов каких-то экспериментаторов, так нате-пожалте – еще один подвалил – новый мистер Икс.
– Да брось ты, на вот. Эх, закусить-то. У меня сушки где-то там были. Где этот альтруист работает-то, узнал?
– Турфирма «Восток». Такой сплошной туризм в те страны, где нас нет. Я звонил туда, в фирме сказали, что он в отпуске сейчас. Якобы где-то на Водоканале дачу снял, где именно, они не знают.
– И что ты намерен делать теперь?
– К Сергееву завтра двину в Каменск. Он голова мудрая, может, и присоветует что толковое, как с этим отпускником нам пересечься. Водоканал-то – их территория. Надо этого племянничка с такой незапятнанной репутацией разъяснить по-быстрому. А то сам знаешь, как у нас с суперположительными гражданами дела-то обстоят. Те тоже были положительными, кого ни копни из всей этой публики вывихнутой. Так что, когда я слышу, что у нас на горизонте маячит какой-то славный малый…
– То готовлю браслеты, – усмехнулся Коваленко. – И то верно. Короче, их пятеро, так? Тех, кто имели доступ к мустьерским рубилам: Юзбашев, Званцев, Суворов, Ольгин и Павлов?
– Если исключить недужного консультанта и профессора, упорхнувшего за океан – Горева, что ли, то семеро, Слава, не забывай о заведующем серпентарием Родзевиче и… Ивановой Зоеньке Петровне, – Никита запнулся, вспомнив вдруг Хамфри и его сородичей. – Словом, людей – семеро. Если, конечно, черт нам еще кого-нибудь за это время не подкинет на разживу. А впрочем, обольщаться-то тоже не следует, камни эти четыре с половиной года назад были сделаны. Их и раньше свистнуть могли – не с базы. Из института: там же учета никакого нет, память у старичка консультанта слабая, так что… Но все-таки семь шансов из семи – это пока получше, чем двадцать из десяти, сорока тысяч, как прежде бывало, когда мы через сито население целого региона просеивали. Он где-то рядом, уже совсем близко. Охота только начинается. Настоящая охота на пещерного медведя. Только… отпуск мне, Слава, уже по ночам начал сниться. Дождемся ли?
Коваленко передернул плечами и кивнул на бутылочку с золотисто-переливчатой влагой, словно предлагая удовольствоваться пока этой вот синицей в руках, а не мечтать попусту об отпускных журавлях в безоблачном небе свободы.
Глава 31 ОТЕЦ-ОДИНОЧКА,
ИЛИ СИЛА ЧУВСТВ
Павлов отыскался на удивление быстро. (Вообще вся эта поразительная оперативность, связанная с поисками подозреваемых – Юзбашева и вот этого новоявленного «племянника», как его тут же окрестили сотрудники отдела убийств, – начинала все больше беспокоить Колосова: «Больно гладко веревочка вьется. Все как на блюдечке с голубой каемочкой подается. А значит, по закону подлости будет на веревочке узелок, обязательно будет, и такой, что только ахнем».)
Местонахождение племянника Балашовой помогли установить Сергеев и Караваев. По приезде в Каменск Колосов выслушал хмурый доклад первого о том, как туго продвигается розыск убийцы мальчика, и бодрый рапорт об оперативной обстановке на вверенном ему участке – дачном поселке Братеевке.
– Что-то вы, Никита Михайлович, куда-то не в ту степь направляетесь, – дерзко заметил Караваев после того, как выяснилось, что он преотлично знает нужного Никите человека. – Павлов – это ж мировой парень. На таких вашему отделу и время-то не стоит тратить.
– На каких это таких? – строго осведомился присутствующий при беседе Сергеев. – Он что, дружок твой?
– А если и так?
– Эх, Леша, за такими дружками глядеть в оба надо.
– А за какими это такими? – в свою очередь взвился Караваев. – Да он… он – афганец – раз, тяжелое ранение имеет – два, наград полна грудь – три. Образованный – на трех языках объясняется, да еще вон ребенка чужого усыновил – воспитывает!
– Девочку, мальчика усыновил? – спросил Колосов.
– Мальчишку. Смешной такой, косенький. Он в нем души не чает.
– Как ты с ним познакомился? – допытывался Сергеев. – Давно знаешь его?
– Недавно. А познакомился как… – Караваев хотел было все честно рассказать, но вдруг вспомнил про Иру Гречко и, как истый джентльмен, решил не впутывать ее и Катю в историю со снятой дачей. – Ну, в общем, нормально познакомились, как все люди. Ни к чему это все, только нервы мужику зазря истрепете, – убеждал он Колосова по пути в Братеевку. – Витька – наш человек. Да вы и сами в этом убедитесь.
Никита и ухом не вел, мрачно смотрел на спидометр: бензин кончается, на обратном пути заправиться не позабыть бы!
Он отправлялся в Братеевку с холодной (как в старой чекистской поговорке) головой, чистыми руками, но сердцем, переполненным самой едкой злостью и раздражением, которые ему ну просто не терпелось сорвать вот на этом безупречном, добропорядочном, всеми превознесенном до небес новом фигуранте Павлове. «Что-то ты больно положительный, гражданин племянничек. Хвалят тебя так, что только на выставку посылать остается».
К чересчур уж положительным гражданам начальник отдела убийств приучил себя относиться с великим подозрением. И на то имелись веские причины.
Дела, связанные с установлением личности серийных убийц, почти всегда имели одну весьма характерную особенность: маньяком-двойником оказывался в девяти случаях из десяти именно тот, на кого вроде бы вообще трудно подумать: то отличный семьянин, то передовик производства, имевший блестящие характеристики, то скромник-новатор, осчастлививший родную отрасль десятком изобретений, то известный врач-педиатр, изыскавший лекарство от смертельной болезни. Все они слыли хорошими, добрыми, отзывчивыми людьми, однако, когда наступал их час и в их сердца вселялось нечто странное и пугающее – бес ли, неприкаянная грешная душа, Вселенское Зло, – они, имея у окружающих все ту же незапятнанную репутацию, заставляли мир плакать кровавыми слезами. И потоки слез этих были жгучи и обильны, как плач библейских изгнанников на Реках Вавилонских.
«Рожденный задать жару« – Никита никогда не забывал этого девиза, вытатуированного на груди одного из самых гнусных серийников, а посему не верил этой показной (как ему представлялось) добропорядочности ни на грош.
Он вспоминал и кое-что другое, дела не столь уж и давние. После поимки Сергея Головкина он вместе с другими сыщиками отдела убийств опрашивал сотрудников конезавода в Одинцове, где прилежно трудился Удав. Особенно поразили его показания одной из работниц. «Сергей был такой тихий, такой добрый. Он так любил детей, – рассказывала она, все еще не веря и недоумевая. – Наши женщины часто просили его посмотреть за своими сорванцами. Он охотно соглашался. Показывал детворе лошадей, играл с ними, катал на тележке. Да я и сама сколько раз, как надо было отлучиться, оставляла на него своего сына. И всегда все было хорошо».
Все было «хорошо» на конезаводе, а в окрестных лесах Подмосковья множились и множились детские трупы – изуродованные, растерзанные на куски.
– Следующий поворот – Красногвардейская улица, второй дом справа. – Караваев прервал нить его размышлений. – Ну-ка, притормози тут, Никита Михайлович.
Мимо по дороге проезжала телега, запряженная гнедой клячей – толстоногой, со спутанной, облепленной репьями гривой. Управлял клячей старик в офицерском макинтоше. Телегу сопровождала орда детворы. Вид у всей этой мелюзги был такой, словно они узрели запряженного в колесницу динозавра.
Торопыга Караваев выскочил чуть ли не на ходу из машины.
– Ну как, Филимоныч, все тихо у вас? – крикнул он.
Старик степенно кивнул.
– Дачники, кругом одне дачники, Алексей, – ответствовал он. – Чужаков нет. Не замечено покудова.
– Это мы дежурство на участке организовали, это вот сторож наш, – пояснил Караваев. – Ну, смотрим – как, что. Пока того ублюдка со свалки не поймали, я тут решил свои меры безопасности принять. А то дачи ведь, детей как гороху высыпало. Не ровен час…
Из-за поворота донесся треск мотоцикла: ехали двое парней – штатский в джинсах и красной, парусящей на ветру футболке, и солдатик. Завидев Караваева, штатский лихо затормозил и помахал оперу рукой. Солдатик тоже поздоровался, слез с мотоцикла и направился к остановке рейсового автобуса.
– Ну что, Кирюша, никак калымить начал? – пошутил Караваев. – Вот, Никита Михайлович, полюбуйся, чем занимаются мои лучшие внештатники.
Колосов узнал в парне понятого, что присутствовал на месте убийства Стасика Кораблина. Они поздоровались.
– Знакомый из части попросил подбросить, увольнительная у него – на автобус боялся опоздать, – весело отрапортовал внештатник. Был он быстрый, словно ртуть, гибкий и загорелый, хотя не такой уж и молодой – лет этак тридцать, напомнив всем своим видом Никите Пятницу из «Робинзона Крузо». – На канале все схвачено, Леш, я только что оттуда. Спасателей предупредил: если кого чужого на пляже заметят, сразу дадут знать. Там катер у них.
– Вы тут как на тропе войны, – усмехнулся Колосов. – Разведчиков высылаете, скоро скальпы понесете?
– Дайте срок, – улыбнулся внештатник, газанул, и мотоцикл его скрылся в облаке пыли.
– А тут разве часть какая-то поблизости? – спросил Никита. – Что-то я на местности перестал ориентироваться, куда-то ты меня завез, Сусанин.
– Там, за лесочком, у переезда, – Караваев нахмурился. – Стройбат. Да знаю я, о чем вы подумали. Мы там сто раз уже все перетрясли: командование пошло навстречу. И я, и Сергеев ездили. Все без толку. «В ту ночь, – рапортуют, – отлучек из расположения части зафиксировано не было. Личный состав был весь в наличии». А там поди дознайся у них, так это или не так. Есть там одна пакость, хотя к убийству мальчика это никакого отношения не имеет. Но сигнальчик тут один поступил. Я, Никита Михайлович, туда подходец найду. Но это совсем уж не по вашей части.
Караваев распрощался с начальником отдела убийств у дверей опорного пункта милиции. Колосов вырулил на Красногвардейскую улицу. Дом, снимаемый Павловым, стоял в глубине запущенного сада, где кусты крыжовника, смородины и малины глушили бузина и боярышник, где старые яблони пригибали к земле узловатые ветви, где сирень напоминала тропические джунгли, слива на зависть воробьев и окрестных мальчишек обильно развесила по забору тугие фиолетовые плоды, а грядки с клубникой, некогда ухоженные и напичканные удобрениями, теперь буйно плодили только крапиву, зверобой да мать-и-мачеху.
Колосов не стал окликать хозяев, неслышно затворил за собой калитку, тихонько направился прямо к дому. На террасе, куда он заглянул в первую очередь, было солнечно и пусто. На столе – китайский термос и банка с вареньем, на старом соломенном кресле – мокрое полотенце, пестрые детские трусики и книга: заглавие – ажурная вязь, арабский шрифт.
Колосов обогнул дом. И тут увидел тех, кого искал. Между двух толстенных, в два обхвата, садовых лип был укреплен турник, а на турнике – детские веревочные качели. На качелях, хохоча и даже подвывая от восторга, шибко раскачивался мальчишка лет пяти, в белых шортиках, ярких кроссовках и лихо заломленной на затылок шляпке с ленточкой из тех, что стали привозить отпускники с Кипра и Анталии. Мальчишка, как заметил Никита, был действительно косенький – не то киргиз, не то калмычонок, но очень симпатичный. Павлов – а это был, несомненно, он – загорал тут же, раскинувшись на низкой лавке – тоже в шортах, босой, бронзовый, на голой груди – серебряный медальон-иконка. Лицо его скрывала глубоко надвинутая бейсболка «Юнайтед Клабс». Он что-то не то декламировал, не то бормотал вполголоса, мерно помахивая опущенной рукой. Колосов прислушался. «Построил войско небосвод, – донеслось до него. – Где вождь – весенний ветерок, где тучи всадникам равны, и мнится: началась война».
– Какая же это война началась? – громко спросил Никита. – С кем?
Павлов стоял перед ним. Как это произошло, как он оказался на ногах и покрыл расстояние, разделявшее их с Колосовым, тот не смог даже понять: Павлову потребовались на это сотые доли секунды: «Однако и реакция у тебя, альтруист», – с завистью отметил начальник отдела убийств.
– Вы кто? – спросил Павлов и сделал шаг, загораживая от незнакомца ребенка. – Вам что здесь надо?
– Майор Колосов, зовут меня Никита, по батюшке Михайлович, уголовный розыск области.
– Из милиции, что ли?
– Из милиции. Главное управление внутренних дел.
– Ваше удостоверение.
Колосов показал.
– Черт… слава Богу, извините, – весьма непоследовательно произнес Павлов и поднял с травы упавшую бейсболку. – Я не слышал, как вы подошли. Подумал… – он вздохнул с явным облегчением. – Так вы из милиции? Ко мне? А зачем?
Колосов изучал его: ничего мужик – ладный, крепкий.
– По делу. Мы можем поговорить? Пусть ваш ребенок поиграет пока где-нибудь.
– Я не отпускаю его никуда одного, – отрезал Павлов. – А потом, он нам нисколько не помешает. – Он сделал вдруг рукой какой-то замысловатый жест, мальчишка закивал и ответил ему тем же.
– Он у вас…
– Глухонемой.
Никита смотрел на мальчика. Тот медленно покачивался на качелях, отталкиваясь пухлыми ручками от липовых стволов.
– Садитесь, – Павлов кивнул на лавку. – Вы по поводу этого убийцы, которого здесь ищут? Установили его наконец?
Никита молча сел. Он терял нужный темп разговора, и это начинало его злить.
– Вы меня никак за маньяка приняли, – усмехнулся он криво. – Так, что ли?
– Нет. Просто вы очень неожиданно появились.
– Ну а вы моментально среагировали, поздравляю, еще секунда – и в морду бы, наверное, получил как гость незваный.
Теперь усмехнулся Павлов.
– Тут все сейчас всего боятся, – сказал он. – Дачники собак заводят. Мой сосед слева пистолет газовый приобрел. А другой сосед напротив – дверь железную на даче поставил. А все потому, что ясности никакой нет.
– Будет ясность со временем, – пообещал Колосов. – Здесь в милиции толковые парни служат. Ну, что все-таки за война началась, а?
– А какое, простите, у вас ко мне дело?
Они смотрели друг на друга в упор. В глазах Колосова все ярче разгорались огоньки интереса: ну, племянничек, сейчас мы тебя хлопнем по ушам.
– Я не занимаюсь розыском местного пугала, – сказал он, тут же устыдился цинизма этой глупой фразы и от этого еще больше разозлился на «фигуранта». – Я работаю по другому делу, к которому вы, Павлов Виктор Викторович – так, я не ошибся? – имеете, как мне сдается, некоторое отношение. Несколько недель назад, а точнее, четвертого июля была убита некая Калязина Серафима Павловна, сотрудница НИИ изучения человека. Знали вы такую, гражданин Павлов?
– Бабу Симу? Знал. А что?
Колосов прищурился, примериваясь, как бы половчее вбить свой следующий гвоздь.
(Перед поездкой в Каменск он детально обсудил тактику разговора с новым подозреваемым с Коваленко. «Слушай, Никита, а почему ты вот с базовцами так долго цацкаешься, все скрываешь от них и детали убийства, и его мотив, и совпадение улик? Почему так долго водишь их вокруг да около? А этого племянника хочешь огорошить прямо в лоб? – недоумевал тот. – Неужели только потому, что он вот такой весь из себя положительный?» – «Ну, не только поэтому, хотя гонор его надо сразу же сбить, – объяснял Колосов. – А если честно, Слава, мне просто хочется его разозлить: вывести его из равновесия и понаблюдать. Если он тот, кого мы ищем, он может себя чем-то выдать. У этих сладострастников нервы по пустякам сдают. А в гневе трудно себя контролировать. Сила наших чувств – материя тонкая. По ней, как по открытой книге, порой можно читать».)