Сейчас же играть в прятки с этими циркачами было уже лишним. Из списка временной регистрации и из опросов сотрудников Колосов понял, что в шапито имеется-таки девица с редким заграничным именем Илона и что ко всему еще она не просто является «девицей для развлечений», но и замужней дамой, женой того самого Геворкяна, с которым они тоже уже встречались. Правда, администратор Воробьев в разговоре упомянул жену Геворкяна под именем Лены, но…
«Разберемся», – благодушно подумал Колосов. Ему казалось, что долгожданный свет уже вот-вот забрезжит в конце тоннеля. И рядом с довольно удобоваримой версией мстительной разборки Клиника – Севастьянов достойное место займет и вторая вполне правдоподобная версия банального любовного треугольника: Севастьянов – Илона – и… рогатый муж. Тот сумрачный армянский гном, которого администратор Воробьев отчего-то именовал каким-то «индийским факиром».
«Начну с этой девки, – лениво и грубо думал Колосов, – нет, пожалуй, начну с муженька… Жену потом на отдельную беседу вызову. Однако все может и туфтой оказаться. Ведь точно пока не известно, что там, в баре, с этой Илоной и Клиникой был Севастьянов».
Он вспомнил, что, когда они со Свидерко показывали Миндадзе фото Севастьянова, тот только плечами пожал – либо действительно не помнил в лицо спутника Илоны, либо просто узнавать не хотел.
Ярмарка только-только оживала, продавцы открывали ставни палаток и ларьков, покупателей было еще кот наплакал. Над всей Стрельней в то утро клубился густой теплый душный туман – все, что осталось от бушевавшей здесь ночью обильной грозы. Пепельная непроницаемая дымка окутывала оранжевый купол. И в тумане тени людей и машин походили на призраки. Однако, несмотря на сырость и туман, жизнь по всему цирковому городку уже била ключом – здесь, видимо, принято было подниматься с петухами.
Никита долго стучал в решетчатые ворота ограды, прежде чем его заметили, удивились предъявленному удостоверению и пугливо впустили. Он спросил Воробьева – но тот еще не приезжал. Оказывается, старик жил в Москве, на квартире своего старого товарища. «Вчера у нас после перерыва представления возобновились, – сообщили Колосову, – так что многие из артистов, кто квартиры снимает, приедут только часам к одиннадцати, на репетицию».
Никита попросил, чтобы его проводили к вагончику четы Геворкян. Но внезапно в дальнем конце кочевого города послышался какой-то невообразимый шум. Звуки были странные, резкие – то ли рев взбесившегося пионерского горна, то ли скрежет по металлу, от которого у начальника отдела убийств тут же заложило уши.
– Что, ремонт, что ли, ведете, пила, что ли, электрическая? – спросил он раздраженно. И получил ответ:
– Линда с ночи волнуется. Линда, наша слониха. То ли после представления возбуждена, то ли газы ее мучают. А Теофил Борисович Липский – это наш дрессировщик по слонам, как назло, сегодня задержится. А без него в стойло к ней, когда она в таком состоянии, лучше не соваться.
«Газы у слонихи, – только и подумал Никита. – Ну, цирк!»
Геворкяна разыскали быстро. Весть о том, что «снова приехали из милиции по делу Севастьянова», облетела кочевой городок в мгновение ока. На этот раз «индийский факир» был не в банном неглиже, а в нормальных «адидасах» сомнительного качества, в шапито в подобных штанах щеголяла добрая половина обитателей.
– Слушайте, Баграт, у меня к вам серьезный разговор, – сказал Колосов, когда они поздоровались. – Есть тут у вас место, где нам не помешают?
– На манеж пойдемте, – предложил Геворкян. – Там сейчас хоть и народ, но все заняты. Мы будем наверху, у осветителей.
И вот таким образом Никита первый раз и увидел шапито. Оно показалось ему убогим. А внизу на манеже яблоку было негде упасть – там репетировали, словно одержимые.
– Так все с собой в фургонах и возите? – спросил он, кивая на клеенчатые сиденья амфитеатра, разборные лестницы, трибуны, трапеции.
– Так и возим, – Геворкян задумчиво смотрел на арену.
Колосов, прежде чем начать задавать ему те самые вопросы, не спешил, все приглядывался. Возможно, что перед ним не кто иной, как несчастный ревнивец. Что ж, дело житейское. Геворкян выглядел усталым. Седина на его висках и точно была как иней, как это пелось в одной душевной песне.
– Баграт, я вас уже спрашивал о Севастьянове, – начал Колосов самым дружелюбным тоном, на какой был способен с подозреваемым фигурантом. – Но кое-что хотел бы уточнить. В то утро, вы говорили, вы вместе ездили спортинвентарь покупать. Поясните, это он вас сам просил помочь или так администратор распорядился?
– Это для моего номера реквизит. Жена договорилась, Севастьянов оформил заказ – он у нас материально ответственное лицо был, ну а я вещи поехал получать.
– Боже, как все сложно… Ваша жена… Простите, ее имя-отчество?
– Елена Борисовна.
– На афише там, у кассы, я вроде другое имя видел.
– Илона – это сценический псевдоним. Фамилия Погребижская ее настоящая.
– А как вы ее сами зовете? – улыбнулся Колосов.
– Илона.
– А как звал вашу жену Аркадий Севастьянов?
Впечатление было такое, что Геворкян получил нокаут, а ведь то был всего лишь тишайший, ехиднейший вопрос.
– Что вы хотите этим сказать? – хрипло спросил он.
– Ничего, просто ради любопытства… Вы же сами сказали – ваша жена вела с замадминистратора какие-то дела. Какие же именно?
Лицо Геворкяна стало кирпичным. Колосов впервые увидел, как краснеют смуглые южные брюнеты. О нет, он не хотел оскорблять фигуранта. Не хотел унижать его. Не хотел играть с ним в кошки-мышки. Он только хотел, чтобы муж – если это он, тот самый, признался. А признание, хоть и чистосердечное, редко дается добровольно. Его вырывают клещами. Иногда с мясом. Иногда с частицами сердца.
– У нас с вами какой-то непонятный разговор получается. – Геворкян попытался усмехнуться – не вышло. – Ничего не пойму что-то… Вы же тот раз сказали, что вы из отдела убийств, из уголовного розыска…
Его прервали – внизу на манеже начался какой-то гвалт. Кто-то из служителей вбежал в шапито, протолкался через толпу репетирующих, его окружили.
– Баграт, наверное, нам лучше пригласить сейчас вашу жену.
– Для чего?
Шум на манеже. Возбужденные голоса. Кого-то ищут – администратора?
– Баграт, есть вещи, которые вашей жене будет важно услышать именно от вас.
– Какие вещи?
Артисты гурьбой хлынули с манежа к выходу.
– Эй, да что стряслось-то? – Геворкян перегнулся через барьер. Казалось, он был рад любому поводу прервать этот разговор.
– Баграт! Ты телефон на квартире Липского знаешь?! – крик с манежа – тревожный, с надрывом.
– Нет, Воробьев знает.
– Да нет его пока, не подъехал! А там, в слоновнике…
– Линда бесится, спасу нет, мы сунулись – она цепь почти из стены вырвала! – перебил его другой тревожный голос от самого входа. – Генка Кох зайти хотел – она бесится. Тогда он сверху в люк заглянул… А там ноги… В копне сена, у кормушки. Она сама к себе в стойло затащила, наверное. Там, в слоновнике, ты слышишь, Баграт, Кох сверху увидел – там есть кто-то! Женщина вроде, он не разглядел кто – темно! Крикнул только: «Женщина, вроде не шевелится!»
Геворкян обернулся к Колосову. «Если там она, – ясно читалось в посуровевшем, пронзительном, настоящем «шерифском» взгляде начальника отдела убийств, – то вот – наручники. И только не нужно мне сейчас студень заливать о том, что жену твою убил по ошибке разбушевавшийся цирковой слон!»
Колосов в тот миг отчего-то даже не сомневался, что увидит мертвой именно Илону Погребижскую, которую еще не видел живой, но о которой уже кое-что знал и слышал в этой грешной жизни.
Глава 15
ЭЛЕФАНТ
О следующем эпизоде можно было бы смело упоминать в грядущих мемуарах или рассказывать внукам у печки, если таковые нарисовались бы на житейском горизонте. Сага называлась бы «Методика осмотра места убийства в присутствии агрессивно настроенного животного в цирковом слоновнике».
Но до мемуаров было еще плыть и плыть, а в те роковые минуты весь этот фантасмагорический бардак уже стал Колосова доставать. В который уж раз за эти дни нарушалось святое для начальника правило: смерть человеческая – жуткая, кровавая, насильственная, трагическая, все равно, – обязана быть пристойной. Она ни в коем случае не должна походить на сумасшедший абсурд, издевательский гротеск, глупую и пошлую буффонаду.
Они стояли перед слоновником – просторным и высоким металлическим ангаром. Окон в ангаре не было – только люки на крыше, распахнутые настежь. Дверь, однако, была заперта внушительным засовом.
– Уберите животное, – скомандовал Колосов, точно надо было взять за шкирку кота и выбросить его вон. – Пока не подъехала опергруппа, я сам займусь осмотром.
Они… все эти цирковые посмотрели на него как на ненормального. Возле слоновника уже собралась добрая половина труппы, и все подбегали новые зеваки.
Они окружили Никиту плотной стеной. Он видел их лица – встревоженные, растерянные. Но во всем этом калейдоскопе его сейчас интересовало лишь одно лицо – лицо Баграта Геворкяна, который стоял тут же, рядом, напряженно и чутко прислушиваясь к звукам, долетавшим из-за железной двери ангара. И вот от толпы отделился уже знакомый Колосову Генрих Кох. Он медленно направился к двери, взялся за засов.
– Гена, не делай этого сейчас, рано, – крикнул кто-то. – Подожди, пока Липский приедет.
Никита оглянулся и увидел высокого темноволосого красавца в кожанке и черных джинсах, подъехавшего к слоновнику на мотоцикле.
– Гена, Валентин прав, не нужно без Липского! Он с минуты на минуту будет. Мы только хуже сделаем. Линда должна успокоиться.
В ангаре зычно и зло затрубил слон. И Колосов почувствовал, что терпение, его адское терпение лопнуло!
– Откройте дверь! – скомандовал он.
Под крик «Вы с ума сошли!» Кох, с непередаваемой ухмылкой глядя на багрового начальника отдела убийств, с лязгом отодвинул засов. Осторожно, медленно распахнул одну из створок. Сумрак. Запах конюшни, сена и навоза. И что-то огромное, темное в конце ангара…
– Нет, слава богу, цепь цела, крепкая, не вырвалась, – хрипло, но с заметным облегчением произнес Геворкян. – Ну, Линда, ну, девочка моя… Ну что ты разволновалась?.. Ну будь умницей…
Резкий визг – словно вот-вот взорвется неисправный водопроводный кран и…
До того момента Никита видел слонов только по телевизору. А этот был живым, огромным, серым, как дом. Слон был отгорожен мощными стальными брусьями, вкладывающимися в специальные стенные пазы. Они и образовывали импровизированное стойло. Когда слона выводили на манеж или на прогулку, два бруса просто снимали, открывая тем самым выход.
Колосов увидел маленький злобный глаз, сверлящий его из сумрака стойла. Слон покачал головой, затем ухватился хоботом за верхний брус и начал с лязгом и грохотом трясти его, стараясь вырвать из пазов. Никита смотрел на его ноги – колонны, огромные ступни. Если такая махина наступит, то…
– Элефанты – создания впечатлительные и ранимые, Никита Михайлович, с ними нельзя так вот по-варварски, наскоком, – за спиной Колосова возник запыхавшийся администратор Воробьев. Видимо, ему все уже сообщили. – Гена, а может быть, тебе показалось, а? Может быть, ты ошибся и там нет никого? – обернулся он к Коху.
Но кто-то уже вскарабкался на ангар и заглядывал внутрь через люк. Ему передали карманный фонарик. Пятно света заскользило по полу, густо застеленному соломой, по серой слоновьей спине и вдруг уперлось во вместительную кормушку у стены, где была навалена копна сена. И тут Колосов да и все остальные увидели в сене сначала голые ноги, а потом что-то яркое, полосатое, сине-красное – платье, халат?
Слон затрубил и вдруг резво побежал по загону, стараясь дотянуться до них цепким хоботом. Цепь, которой он был прикован за вделанное в стене кольцо, угрожающе натянулась.
– В цирке у нас есть правило, которое все, даже опытные и сведущие в нашей профессии люди, свято соблюдают, – сказал Колосову Воробьев, когда они в смятении отступили к выходу. Воробьев внимательно и настороженно следил за Линдой. – К незнакомому слону и слону возбужденному подходить категорически воспрещается!
– Но это же ваше животное, дрессированное, так и уберите его! Там труп, вы что, не понимаете? – взбесился Колосов. – У вас тут цирк или… Вот вы с этого вот расстояния при таком освещении способны опознать потерпевшую?
– Нет, но… Линда потому-то так и возбуждена, она чувствует, она все понимает… Она просто неверно сейчас истолковывает наши намерения. Она пытается защитить от нас… В стаде слоны никогда не бросают больных или раненых сородичей!
– Липский приехал! – возвестил кто-то со двора, и сквозь толпу, окружавшую слоновник, протолкался пожилой хрупкий мужчина модного вида – в белых брюках, камуфляжной жилетке и черных очках, что вконец доконало Колосова.
– Это ваше животное? – рявкнул он на Липского.
– Это мое животное.
– Выведите его немедленно вон! Произошло убийство… или несчастный случай. Сейчас приедет опергруппа, нам нужно работать.
– Я понимаю, я постараюсь. – Липский сунулся в ангар, но затем, вдруг словно что-то уловив в настроении слона, остановился. – Нет, сейчас это невозможно. Нужно подождать, пока она успокоится. Если я сейчас попытаюсь, она может вырваться – цепь оборвет, сломает загородку загона. А тут люди, животные. Это опасно.
Липский говорил все это быстро, толково, но… Колосов обвел глазами лица цирковых и… так, приехали: дрессировщик боится своего слона!
– Дядя Филя, ты же мне сто раз твердил: кто в карты играть садится, к проигрышу должен быть готов. Кто взялся со слонами работать, пусть готовится к тому, что от слона и погибнет, – это внятно, громко произнес Генрих Кох. Подтекст поняли все – Липского прямо обвиняли в трусости. Тут сквозь толпу протолкался тот брюнет, что приехал на мотоцикле. Он отодвинул Коха в сторону – «Да помолчи ты!» – и обратился к Колосову:
– Вы должны повременить с осмотром.
– А вы кто такой, простите? – осведомился Никита.
– Валентин Разгуляев, я здесь работаю.
Это имя значилось на афише со львами… Колосов смерил укротителя взглядом. Разгуляев был старше, выше и производил впечатление физически очень сильного человека. В другое время он показался бы даже симпатичным мужиком – у него было мужественное лицо, но…
– Произошло убийство или несчастный случай, – повторил Колосов.
– Вы осмотрите слоновник, как только животное успокоится.
– А кто же его успокоит, раз ваш артист отказывается даже в стойло войти? Быть может, вы возьметесь? – И тут он услышал, как за его спиной кто-то сказал рядом стоявшему администратору Воробьеву: «Говорил же, что номер надо Коху передать. Липский совсем кураж потерял. Позор-то какой, при посторонних!»
– Пожалуйста, я прошу вас. Не стоит пороть горячку. Подождите, это не займет много времени. Слоны очень эмоциональны, но они быстро устают. – Разгуляев положил руку на плечо Колосову. Рука была тяжелой. Видимо, легкой рукой с дрессированными львами не справиться. – Нужно проявить терпение и выдержку. Они справятся с ситуацией. – Он кивнул, чтобы двери слоновника закрыли. Туда чуть погодя зашли Кох и Липский. Именно эти двое, как впоследствии отметил Колосов, и остались наедине с бездыханным трупом и слоном в течение доброго часа, пока «справлялись с ситуацией».
Тем временем из Стрельненского ОВД приехала опергруппа – оперативники, судмедэксперт, следователь прокуратуры. Все, посовещавшись, терпеливо ждали. Чего?
– Элефанты в цирке только играют роль «слона» – этакого умного, доброго, толстокожего создания, – вещал говорун-администратор слушавшим его с напряженным вниманием (черт возьми, ведь не каждый день доводится выезжать на происшествия в слоновник!) сотрудникам милиции. – На самом деле характер слона непредсказуем. С самцами в цирке, например, вообще запрещено работать, только с самками. Но и слонихи бывают неадекватны. Лет пятнадцать назад, кажется, в Самарском цирке произошел инцидент – слониха убила вахтершу, хотя та регулярно ее кормила, ухаживала за ней. Ударила об стену! Ее в зоопарк отдали, на манеж уже не рискнули выпускать, но и там она за служителями порой настоящую охоту устраивала. Пришлось ее цианидом отравить. А что сделаешь? Силища-то какая, да умножьте это на ярость! Вполне возможно, что и с Линдой что-то происходит. Она стареет, характер портится…