– Валентин, ну что, все готово? – крикнул со своего места вынырнувший из-за кулис администратор Пал Палыч. – Ну, ребятки, с богом!
И сразу все пришло в движение: по тоннелю из клеток бесшумно заскользили какие-то тени – черные, как ночь, пестрые, как песок, испещренный пятнами густой тени. Пять леопардов и пантера. Звери один за другим, крадучись, входили в клетку, кружили по ней.
«Нет, так дело не пойдет, – решила про себя Катя. – Так я ничего тут толком не пойму». Она встала и, тоже крадучись, что твоя пантера, заскользила вдоль ряда туда, где сидел администратор. Волна сквозняка из бокового прохода ударила ей в лицо, принеся с собой запах едкой кошатины («Чертовы леопарды!» – подумала Катя) и… аромат медоточивых духов «Poison». Она сразу же задержала дыхание – неизвестно, что еще тошнее! Ей вспомнилось, как несколько лет назад «Пуазоном», настоящим и фальшивым, благоухала вся Москва. Гражданки лили его на себя литрами зимой и летом. И запах, так пленявший вначале новизной, затем приелся, потом начал раздражать и надоел до колик в желудке. Катя поискала глазами обладательницу ненавистных духов и…
– Лен, иди сюда, ко мне, отсюда видно лучше всего.
Горячий шепот за спиной – шепот заговорщика. Шептал тот самый паренек, восседавший, как галка на заборе, на спинке сиденья. Приглашение его адресовалось женщине, стоявшей в проходе и купавшейся в сладких духах. Это была стройная гибкая блондинка. Маленькая и изящная, точно фарфоровая статуэтка. На ней по случаю жары было некое подобие газового черного сарафанчика на бретельках. Но, казалось, и ничего не было – только матово загорелые округлые плечи, гибкие точеные руки с безукоризненным перламутровым маникюром, стройные ножки на каблучках, да грива искусно промелированных густых и мягких полос, сияющей волной падавших ей на плечи. Катя оценила незнакомку – ее нельзя было назвать красивой, но вместе с тем от нее очень трудно было отвести взгляд: безупречный овал лица, холодноватые зеленые глаза с густейшими ресницами, рот, напоминающий разрезанный тюльпан. И Катя сразу простила ей приторные духи. Эта женщина (или девушка – определить ее точный возраст было трудно – ей могло при разном освещении оказаться и двадцать пять, и тридцать пять) напоминала бледно-розовый, породистый, опаленный солнцем пион. А всем известно, что июньские пионы пахнут сладко-сладко.
– Лена, иди сюда!
– Отстань.
Блондинка так и осталась в проходе. А мальчишка на своем насесте. А Катя, сгибаясь в три погибели, благополучно достигла администратора Пал Палыча. Тот напряженно следил за тем, что происходило в клетке, и то и дело вытирал лицо платком – пот так и лил с него градом. Катя же никак не могла взять в толк, отчего старик так волнуется: в клетке у человека в черном не наблюдалось никаких неприятностей. Леопарды, покружив по манежу, порыкав, поогрызавшись, чинно расселись на тумбах.
– Как, вы сказали, фамилия дрессировщика? – шепотом осведомилась Катя.
– Разгуляев Валентин. Вам для очерка? Хорошо, что вы сегодня к нам приехали. Такой ответственный момент застали… Отметьте, не забудьте в статье – истинный героизм, так сказать, проявил артист и недюжинное мужество. Коллектив, можно сказать, спасает.
– Укротитель? То есть как это?
– Цирк горит бездымным порохом, – администратор шептал на ухо Кате, все время косясь на арену. – Гвоздь программы – хищники, львы. На это в основном публика и идет к нам. А номер возьми да и сорвись. Львы в загуле, чтоб им ни дна ни покрышки…
Катя хотела было переспросить: «Как это львы в загуле?», но решила пока не перебивать.
– У Разгуляева номер развалился, а тут звонок из Питера, из цирка на Крестовском. Там смешанная труппа хищников простаивает – дрессировщик по пьянке в автокатастрофу угодил, чтоб ему ни дна ни покрышки… Предложили нам взять, ну, естественно, за хорошие деньги. Разгуляев и рискнул. Отчаянный! Такой все сможет.
– А что, леопардов труднее дрессировать, чем львов, что ли? – с любопытством прошептала Катя, как и все, глядя на арену, где в это время Разгуляев, казалось, очень легко управлялся со своей хищной командой. Вот по его знаку один из леопардов пружинисто соскочил с тумбы и воровато затрусил по буму.
– Да это же не его звери, не его номер, – зашептал Пал Палыч. – А он мало что к ним в клетку вошел, так еще после нескольких репетиций свой аттракцион делает! Подобрал ключи дрессировки, а это в нашей работе основное. Единичные случаи, между прочим, милая девушка, когда дрессировщики берут чужих хищников. Александров-Федотов2 только один и решался на такое, да и то…
В клетке что-то произошло. Катя ничего не увидела, ничего не услышала, но… по тому, какая мертвая тишина воцарилась вдруг в цирке, по тому, как подавился неоконченной фразой говорун-администратор, поняла: между дрессировщиком и его артистами что-то неладно.
– Уля, не упрямься. Вперед. Уля, вперед…
Человек в черном стоял перед золотисто-пятнистым леопардом. И хотя леопард был зол как сатана, от него невозможно было оторваться. Катя, затаив дыхание, смотрела на арену. Зверь артачился, не желая прыгать с тумбы на соседнюю тумбу, скалил клыки. Желтые глаза его с бешеной злобой следили за руками человека. А тот был безоружным, у него не было даже самой тоненькой палки-хлыста.
Бац! Словно черная молния… Нет, то был не злодей-леопард. С крайней левой тумбы на дрессировщика прыгнула пантера, черная как ночь, как незастывший еще асфальт на шоссе. Пантера, до этого мгновения вроде бы тихо и вальяжно, даже благосклонно взиравшая со своего места на людей за сеткой клетки.
Еще бы секунда – и она вцепилась бы когтями человеку в спину, но… он увернулся от удара. Точно его глаза были на затылке – мгновенно отпрянул в сторону. Пантера, глухо рыча, припала к опилкам. Но второго прыжка сделать не успела – в нее полетела со всего размаха брошенная тумба. Человек в черном схватил ее за треногу и запустил в черную тень. Визг, басовитое мяуканье, глухое рычание…
– Уголек, на место! Я кому сказал – на место!
Мятеж был подавлен в самом зародыше. Пантера, огрызаясь, вспрыгнула на свою тумбу.
– Сукины дети, – прошептал Пал Палыч. – Сукины коты!
Катя смотрела на пантеру с трогательным именем Уголек. Ну и зверюга, ну и напасть! Именно ее сейчас Разгуляев заставлял делать трюк: прыгать с тумбы на шар и катить его по рельсам.
– Коварные бестии. – Администратор снова полез за платком. – Никогда не угадаешь, что у них на уме.
– Что же он к нему пристает, злит его? – спросила Катя. – Ведь зверь только что на него бросился, а он его же…
– Надо заставить его работать. Переломить. Такая кошка, милая девушка, человека с одного удара убить может. Бросается либо на спину, сзади, либо в лицо, тварь, метит, а задними лапами живот дерет. Но быстро слабеет. Одна атака не удалась – баста. До следующего удобного раза. Валентин его ломает сейчас, характер его подлый ломает.
Уголек наконец прыгнул на шар, покатил его и вернулся на тумбу.
– Все. Кажется, пронесло благополучно, – сказал Пал Палыч.
И тут… вдруг произошло то, чего никто не ожидал и, уж конечно, не мог предугадать. В цирке погас свет.
Катя почувствовала, что ей трудно дышать. Так внезапен и жуток был переход от слепящих юпитеров к кромешной тьме. Хлопок откидного сиденья – администратор сорвался с места. Топот ног – кто-то куда-то летит сломя голову. Грохот. Кто-то, споткнувшись, загремел по ступенькам. И не видно ни зги. Только лишь… Там, за сеткой, в нескольких метрах на арене, – пара остро светящихся точек – точно два желтых светляка из тьмы. А вот еще, еще…
Катя увидела своими глазами, что это такое, когда кошки, очень большие кошки с железными когтями и клыками, смотрят на вас из мрака. Они вас видят. А вы их – нет.
– Свет! Дайте немедленно свет!!
– Электричества нет…
– Звоните сию секунду на подстанцию!
– Звонят уже!
– Ну, теперь они Вальке покажут кошкин дом… ну теперь держись!
Эту фразу прошептал кто-то позади Кати, обдав ее застарелым перегаром.
– Что… что же он теперь будет делать? – прошептала она испуганно в ответ.
– Что?! На месте их надо удержать, не то – кранты, – безнадежно ответил невидимка.
– А может, зверей можно назад в клетки загнать?
– В такой темноте? Ты что! Ни черта же не видно!
– Тогда пусть он выйдет. Пусть Разгуляев покинет клетку! Там же дверь сбоку.
– А людоеды сразу же без него друг дружке в глотку вцепятся. Передерутся в клочки. Он и так уже львов почти потерял, а если еще и эти коты перегрызутся… Из строя выйдут, то…
– Что? – спросила перегарного невидимку Катя.
– Цирку хана, вот что. Полный крах, разоренье. А нам всем – пинок под зад.
Одна пара светящихся точек на арене начала медленно перемещаться. Почти мгновенно к ней присоединилось и еще две. Катя поняла: леопарды спрыгнули с тубм и теперь кружат вокруг Расторгуева.
– Уля, я сказал назад, на место!
Хриплое, ехидное ворчание в ответ.
– Давай воду! – истошно заорал кто-то на весь цирк сорванным дискантом.
– Я же говорит – напор слабый! Нет воды!
Катя слыхала, что в цирках в опасных ситуациях с хищниками применяют воду из брандспойта, но…
– Пал Палыч, на подстанцию звонили – говорят, крупная авария! Света нет по всему микрорайону. Говорят, пока исправят, минут сорок пройдет, а то и час.
– Да они что? С ума, что ли, сошли – сорок минут? Да за сорок минут у нас тут…
Ответом испуганному администратору было ликующее громовое рычание с арены, от которого не только Катю, но и бывалых цирковых прошиб холодный пот.
– Место, Бандит! – громкий, резкий окрик Разгуляева. – Ну что ты расшумелся?
Катя даже дышать боялась. А мысли летели какими-то клочками, обрывками, бешено кружились. И ни на одной невозможно было сосредоточиться: «Темень-то какая… Ой, мамочка моя… А он там один… Они его видят, а он их… Господи, сделай так, чтобы все обошлось! Но ты ведь… ты ведь всегда мечтала увидеть нечто подобное, пережить… Острые ощущения, адреналин… Тебя же хлебом не корми… Это же как гладиатор на арене. И все ждут, сколько он продержится… Вот это и есть настоящий цирк без прикрас… А еще убийство, убили-то циркового, но об этом тут никто не говорит. Или еще не все знают? А что, если убьют и дрессировщика? Что, если они его сейчас загрызут?»
На арене началась какая-то свара между зверями. Хриплое кашляние-огрызание переросло в яростный рев, затем в вой боли.
«Господи, пусть дадут свет! – взмолилась Катя. – Я больше не хочу, чтобы не было света!»
И тут… Со стороны входа послышался какой-то грохот, лязг, затем шум автомобильного двигателя и… темноту прорезали желтые лучи – зажженные автомобильные фары. Света этого, правда, едва-едва хватало до арены. И Кате, и всем в зале открылось зрелище того, что там в этот миг происходило: пантера и леопард дерутся на опилках, остальные пятнистые вот-вот уже готовы ринуться на подмогу, но…
Разгуляев уже был в центре свары. В руке он держал арапник, переданный ему помощником. Щедро сыпля ударами направо и налево, он разнял дерущихся, загнал воющего от боли леопарда на тумбу и двинулся на пантеру. Свет автомобильных фар сейчас напоминал свет слабого ночника. И картина была какой-то призрачной, почти нереальной: тонущие в густом сумраке ряды амфитеатра, бледные лица артистов, косматые тени на брезенте, сверкание хищных глаз, ощеренные пасти и две черных фигуры – человека и зверя. Разгуляев прибег к испытанному приему: пантера сделала прыжок и наткнулась на металлические ножки тумбы, выставленной дрессировщиком как щит перед собой. Потом тумба снова полетела в пантеру – хриплый разочарованный визг, и после громовой команды «на место!» пантера, как ни в чем не бывало, послушно прыгнула на тумбу.
Разгуляев медленно пятился к сетке. Прислонился к ней спиной, не спуская глаз со своего зверинца. К нему с той стороны клетки подошел помощник, тот самый «погонщик слона». Они тихо переговаривались, видимо, решали, что делать дальше.
– Молодец, парень! Один догадался, что машину можно прямо ко входу подогнать. Мы тут все причитаем, а он хоть какой-то выход нашел. А кто он? Ах, да… тут корреспондентка в зале из газеты… Это вроде их водитель.
Катя обернулась на голос, затем, вытянув шею, проследила глазами до фар. Черт возьми, и точно, их машина! А вот и Кравченко собственной персоной. В этой суматохе Катя и думать забыла и про него, и про Мещерского, а они, оказывается…
Послышался шелест брезента. Та самая миниатюрная блондинка пыталась шире открыть входные двери (или полог), чтобы впустить в шапито еще немного вечернего света. И потекли минута за минутой напряженного ожидания. Катя ужасалась, каким медленным и тягучим становится время! Неужели всего десять минут прошло с того момента, как погасло электричество? Разгуляев по-прежнему стоял, плотно прижавшись спиной к сетке. Позже Катя от цирковых узнала, что это один из приемов дрессировщика, запертого в клетке с вышедшими из-под контроля хищниками – ни в коем случае не открывать спину, не провоцировать зверей на нападение.
Помощник раскурил ему сигарету, просунул сквозь ячейку сетки. Катя видела багровый огонек, струйку дыма… Леопарды напряженно пялились на дрессировщика, так и ели его глазами. Почти все отвернули морды от слепящих фар и глухо и раздраженно шипели. Разгуляев закурил вторую сигарету… Третью…
Света не было пятьдесят семь минут. Это с гордостью и ужасом заявил Кате собеседник-невидимка с заднего ряда: «Я засек, у меня часы командирские с подсветкой». Когда электричество наконец дали, она сумела увидеть «невидимку». Им оказался тот самый жонглер, которого обходить во дворе надо было отчего-то только с правой стороны. Разгуляев одного за другим загнал леопардов в тоннель. За кулисами уже подкатывали передвижные запасные клетки, рассаживали по ним хищников. Когда последний пятнистый скрылся с манежа, Разгуляев и сам было направился к тоннелю. Но его остановили громовые аплодисменты. Артисты, повскакав с мест, кричали, хлопали, свистели, один даже дудел в саксофон. Потом все хлынули к клетке. И Катя, подчиняясь общему порыву ликования, вскочила с места. И… только сейчас разглядела Разгуляева. Не пижонское это черное трико Бэтмена, а лицо… Она почувствовала укол в сердце… Как это странно… Вот он какой, оказывается…
– Валя, потешь мою душу, под занавес – аплодисмент свой коронный! Я уж и за фотокамерой сбегал! – крикнул кто-то из осветителей сверху.
Разгуляев отвернулся на секунду, сделал рукой какой-то быстрый жест у лица и… обернулся к амфитеатру, к зрителям и к ней, к Кате… в улыбке. Точнее – в великолепном грозном фантастическом оскале. Катя вздрогнула, потом засмеялась: перед ними был человек-вампир или человек-пантера. Во рту его были клыки на манер тех, что в кино вырастали у красавца-дракулы, когда он превращался из графа в Ужас Ночи.
– Даже сейчас от штучек своих отказаться не может! Ну, хорош экземпляр, а, Ирка? Что смотришь? Остолбенела в экстазе? Между прочим – шепни ему сегодня при случае: Палычу из милиции звонили. Аркашу-то, того, нашли, говорят… С дырками в черепе. Мое дело сторона, а ты, радость моя, шепни ему… Мол, так и так. Звонили. Все Вале легче будет, когда его менты долбать начнут, что там у них за коса на камень с Аркашкой нашла…
Катя тихонько повела глазами: говорившего все это она не видела, но узнала по перегарному духу. Это был тот самый жонглер-невидимка. А вот к кому по имени Ира он обращался…
В нескольких шагах от нее, почти прижавшись к сетке лицом, стояла девчонка – коренастая, низенькая, крепкая, как боровичок. В мужском комбинезоне. Густые русые волосы ее были тоже пострижены по-мужски – коротко, чуть ли не по-солдатски. Лицо было скуластым и одновременно курносым, мальчишеским и некрасивым. Катя увидела, что по этому загорелому лицу катятся слезы – то ли от пережитого волнения, то ли от страха, то ли от восторга, то ли… Девчонка в комбинезоне шмыгнула носом, быстро вытерла щеку, оглянулась, словно боясь, что кто-то успел заметить ее слабость. Катя посмотрела на арену. Разгуляев ушел. На манеже остались одни лишь опилки.