Ещё попытка у ещё — напрасно… Самолёт превратился в простой планёр, отягощённый на носу тонной бесполезной стали.
Чэн уже не успел ответить на вопрос, заданный самому себе: «Выходить из боя?». Он всем телом, как если бы удары приходились по нему самому, почувствовал, как «Як» вздрагивает от хлещущей по нему новой очереди. В тишине, показавшейся после остановки мотора могильным молчанием, Чэн отчётливо слышал, а может быть, все ещё только ощущал всеми нервами звон секущих пуль. Их удары отдавались в голове, словно по ней били чем-то твёрдым и звенящим. Впрочем, в следующее мгновение он с трудом сообразил, что это ему вовсе не чудится, — удар действительно пришёлся ему по голове, и из-под шлема сочилась на лоб тёплая кровь.
Чэн сделал усилие, чтобы оттолкнуть со лба шлем, огненным кольцом сжимавший голову. Но застёжка под подбородком не поддавалась, и шлем все плотнее и горячее стискивал череп. Пытаясь напряжением воли удержать ускользающее сознание, Чэн смутно понял, что машину спасти уже не удастся. Это было последнее, что он воспринял перед тем, как мерзкое ощущение тошноты подкатило к горлу…
— Лао Кэ! — вырвалось у Фу, внимательно следившего за снижением «Яка». Он старался убедить себя в том, что это не беспорядочное падение машины, не управляемой волею человека, а всего только хитрость Лао Кэ. До боли в пальцах, до дрожи в руке стискивая стереотрубу, Фу ждал, что вот сейчас, в следующую секунду, Лао Кэ выправит машину, включит мотор и…
Прошла секунда, другая, третья, а «Як» продолжал своё безвольное падение. Было очевидно: никто не брал в руки её управления.
Неужели некому его взять?..
Что с Лао Кэ?
Командир не может быть мёртв — тогда он не выключил бы мотор.
Ранен?
Неужели у Лао Кэ нехватает сил дотронуться пальцем до контакта зажигания? Немножко сил, чтобы взяться за управление! Ведь дальше рука сама проделает все привычные движения, необходимые, чтобы вывести легкокрылый «Як» в правильный полет. Машина так легка, так послушна.
Одно маленькое усилие, друг!.. Маленькое усилие — и ты посадишь её, как всегда…
Фу больше всего в жизни хотелось быть сейчас там, возле своего друга, напарника, командира: одному «я» быть там, где второе…
Чэн, придя в себя, определил характер падения своего самолёта. Сделав несколько порывистых произвольных движений хвостом, «Як» нерешительно перешёл в правильный неторопливый штопор. Преодолевая все ещё подкатывавшую к горлу тошноту, лётчик взялся за управление и убедился в его исправности: действовали рули и элероны. Он думал теперь только о том, чтобы благополучно посадить самолёт. Лётчик без труда вывел послушный самолёт из штопора и, переведя его в пологое планирование — такое, чтобы машина только-только не проваливалась, внимательно вгляделся в землю. До неё было уже рукою подать. Впереди и немного влево виднелось ровное место, поразившее Чэна свежей зеленью колыхавшейся там высокой сочной травы. Чэн чуть тронул от себя ручку и легонько нажал педаль. Чэн знал: высокая трава хорошо затормозит машину на пробеге — посадка будет, как на смотру!
Но тут Чэну почудилось, что в просветах травы что-то блеснуло. Через секунду он был уже уверен: вода!
Под ним было болото.
Но прежде чем он мог что-либо предпринять на дотягивающей последние метры машине, он почувствовал, как по брюху «Яка» стегают высокие, крепкие, как хлысты, стебли. Стена брызг, поднятая колёсами, коснувшимися воды, застлала козырёк, обдала фонтанами всю машину.
У Чэна блеснула было надежда, что машина, по инерции преодолев болото, остановится у противоположного берега, отчётливо желтевшего впереди краями обнаженней глины. Но высокая крепкая трава и вола задержали машину. «Як» остановился в самой середине болота.
Едва Чэн успел отстегнуть парашют и расправить затёкшие ноги, собираясь вылезти из машины, как увидел, что стебли окружающей травы показались у самого его лица, вровень с краем кабины. Он с удивлением взглянул на борт: машина погружалась в болото. Он понял, что намерение выбраться на берег нужно оставить. «А что же делать?» От неосторожного усилия тупая боль в спине заставила Чэна опустить руки, и в голове снова зазвучал мучительно громкий звон. Прошло много времени, прежде чем Чэн смог осторожно, не напрягая спину, выбраться на фюзеляж. Но единственное, что он увидел отсюда, было все то же болото и дальний берег овражка, загораживавший горизонт с той стороны, где были свои.
Чэн вытащил карту из планшета: место его посадки было вдали от всяких дорог, далеко за правым флангом народных войск…
Фу видел, как «Як» перешёл в штопор и скрылся за бугром, далеко на правом фланге.
— Лао Кэ! — прошептал Фу, отрываясь от щели. Он и не заметил, что командующий давно покинул блиндаж. Отправившись на его поиски, Фу обнаружил его на наблюдательном пункте.
— Прошу разрешения взять ваш самолёт, — сказал Фу.
— Зачем?
— Я должен быть в части, командир выбыл из строя.
— Отправляйтесь! — проговорил командующий.
Фу добежал до поворота хода сообщения, как вдруг остановился, ухватившись за стенку: прямо навстречу ему торопливо шагал… Лао Кэ! Фу не мог ошибиться, хотя, может быть, кто-нибудь другой и не сразу узнал бы Лао Кэ в этом испачканном маслом и копотью человеке, на котором клочьями висели остатки одежды.
— Живой?! — воскликнул Фу.
И нельзя было понять: вопрос это или категорическое утверждение для самого себя.
Лао Кэ усмехнулся и совершенно спокойно проговорил:
— А то какой же?
Фу схватил друга за плечи и потряс.
— Что с вами? — с искренним удивлением спросил командир, не понимавший причины такого восторга.
— Я же своими глазами видел, как вы только что упали.
— Я?
— «Як» штопорил до самой земли!
— Ах, вот вы о чём!.. Это там, за бугром, у болота?
— Ну да!
— Это Чэн! Если бы не он, моё звено смяли бы. Противнику больше всего хотелось обезглавить полк. И тогда неизвестно, что ещё вышло бы из всего дела. Однако, — перебил он сам себя, — нужно поскорее подать ему помощь… — Лао Кэ вынул карту. — Я видел, где он воткнулся в болото…
Несколько мгновений Фу, колеблясь, глядел на голубое пятно, испещрённое на карте косыми частыми штрихами.
— И вы думаете, что он дел? — спросил он.
— Я отчётливо видел, что он выправил машину и посадил её.
— А где ваш «Як»?
— Тут, под горой, возле ямы, где спрятан самолёт командующего.
Фу быстро огляделся, словно боясь, что его могут подслушать, и полушопотом сказал:
— Я возьму её, слетаю на болото, а?
Но Лао Кэ молча показал на своё лицо и одежду.
— Масляный бак? — спросил Фу.
— Нет…
И командир рассказал: осколок вражеского снаряда, не перебив маслопровода, только вдавил трубку так, что масло пошло через суфлёр и залило всю кабину, пока Лао Кэ выбирал место для посадки. Пройдёт немало времени, пока заменят помятый маслопровод и проверят исправность мотора, работавшего некоторое время почти без подачи масла.
…Лёжа на крыле своего «Яка», Чэн следил за тем, как заканчивался бой полка, как самолёты дружной стаей прошли на юго-запад и исчезли в волнующейся дымке, поднимавшейся от нагретой земли. Вместе с ними исчезла для Чэна и надежда на спасение, но для него это уже почти не имело значения. Надо всем главенствовала радостная мысль о том, что полк выполнил задание — воздух над полем сражения за выход в Северный Китай был очищен от американо-гоминдановской авиации. Теперь Лао Кэ запрет её на её же аэродромах, и войска Дунбейской армии погонят банды Чан Кай-ши на юг, чтобы выйти к Ляодунскому заливу и к Великой стене и повиснуть угрозой над линией обороны гоминдановцев Калган-Бейпин-Тяньцзин. Закрыв глаза, Чэн мысленно рисовал себе картину начавшегося сегодня разгрома гоминдановской группировки старого разбойника.
От нестерпимой жары все больше трещала голова. Попытка снять шлем вызвала новое кровотечение из запёкшейся было раны. Чэн не решался больше трогать его, хотя шлем давил голову нестерпимо.
Руки и лицо Чэна совершенно почернели от облепивших его комаров. Чэну вспомнились его собственные насмешки над словами Мэй о комарах как биче лётчиков. У него не было сил сгонять их, да это было и бесполезно: вместо прежних на испачканные кровью руки и лицо тотчас устремлялись легионы новых.
Чэн сделал попытку, несмотря на головокружение, добраться до берега. Но едва он спустился с самолёта, как должен был тотчас же взобраться обратно: под ногами была такая топь, что он неизбежно погрузился бы в неё с головою, прежде чем успел бы сделать два шага. Выбор оставался небольшой: утонуть в трясине или умереть от солнечного удара…
Инстинкт заставлял Чэна цепляться за крыло. Все же это было крыло его родного самолёта. И вот он лежал тут, и тягучие, все более медленные и трудные думы текли в его мозгу, казалось кипевшем под лучами беспощадного солнца. Это были мысли о Мэй и о Джойсе, о Фу Би-чене и о строгом командире Лао Кэ; мысли о школе, любви и боях. Стоило Чэну сомкнуть веки, и на огненном фоне рядом с образом Мэй неизбежно возникало лицо негра. Мешалось все: дружба, любовь, ошибки, победа… Мысль о победе всплывала надо всеми другими: победа, победа… Победа?
Чтобы не видеть раскалённого добела неба, Чэн перевернулся на живот. Он попытался спрятать лицо в воротник куртки, но комары тотчас набились туда. Они проникали под одежду, яростно кусали за ушами, шею, спину. Чэну чудилось, что все тело его горит от уколов раскалённых иголок и череп распирает тесный шлем.
Он с усилием вернулся мыслями к товарищам, к полку. Перед ним встала широкая улыбка Лао Кэ, его сверкающие белизною зубы; проплыл перед глазами непослушный вихор Фу Би-чена.
…Сань Тин вошла в блиндаж и подняла цыновку, чтобы сделать сквозняк: в земляном углублении нечем было дышать. Солнце стояло высоко и словно вовсе не собиралось уходить с небосклона.
Сань Тин отёрла лицо и, тряхнув головой, принялась накрывать на стол. Потом принесла большой чайник с трубой, наполненной горячими углями. Командующий любил крепкий, свежезаваренный чай.
Сань Тин приподняла крышечку и заботливо понюхала пар. Кажется, все обстояло благополучно. Она высунулась из блиндажа и приветливо сказала, словно принимая гостей:
— Чай пить!
— Когда-нибудь, — сказал Линь Бяо, — весь мир поймёт, что в жару нужно брать горячую ванну, а не обливаться холодной водой, пить кипящий чай, а не глотать толчёный лёд, как это делают дикари янки, — и потянулся за налитой для него чашкой.
Ловко держа её на растопыренных пальцах, он маленькими глотками отхлёбывал ароматную зеленоватую жидкость, и мохнатые брови его сильно двигались в такт глоткам.
В блиндаж вошёл ординарец.
— Генералу Пын Дэ-хуаю! — доложил он, протягивая пакет.
Пын Дэ-хуай отошёл от стереотрубы и, распечатав длинный узкий конверт, стал быстро просматривать бумагу. Линь Бяо отставил недопитую чашку и напряжённо наблюдал за выражением лица генерала, будто пытаясь по нему угадать содержание донесения.
— Самое важное, — спокойно проговорил Пын Дэ-хуай, закончив чтение, — что авиация Чан Кай-ши больше не принимает участия в обороне Цзиньчжоу…
— Значит, маньчжурскую пробку мы заткнём накрепко.
— И второе: Фан Юй-тан выступил.
— А-а, господин католик, наконец, решился! — смеясь, сказал Линь Бяо.
— Его дивизии ударили от Калгана во фланг Янь Ши-фану.
— Эти два толстяка ненавидят друг друга. Сцепившись, они уже не разойдутся, пока один из них не падёт. А мы поможем пасть изменнику Яню.
— Что же, — подумав, проговорил Пын Дэ-хуай, — можете двигаться и вы.
Вместо ответа Линь Бяо молча перекинул через голову ремень большого маузера.
— Вам выпала большая честь, Линь Бяо, — сказал Пын Дэ-хуай. — Сегодня начинается конец Чан Кай-ши. И этот удар наносят ваши солдаты.
— С именем партии и председателя Мао!
Фу сделал над болотом два круга, далеко высунув за борт голову, чтобы хорошенько разглядеть лежавший посредине болота самолёт. Он видел распластанного на его крыле Чэна. Шум мотора должен был бы разогнать самый крепкий сон, но Чэн не шевелился. Посадив самолёт, Фу поставил сектор на малые обороты и пошёл к воде. Сложив руки рупором, он покричал, но Чэн не отозвался. Фу постоял в раздумье и медленно зашагал обратно к самолёту.