Ранним утром оба почти в одно время прибыли на условленное место. Мансур добрался пешком, Сафар приплыл на резиновой камере, укрепил ее в зарослях камыша. Там они и беседовали, неторопливо жуя лепешки, которые принес Мансур.
— Наемники каждый день приезжают туда: пуштуны, панджабцы из Пакистана, много арабов, белые тоже есть. Всякие ящики им привозят. Моя двоюродная сестра однажды видела, как им привезли пушки. Ну и гранатометы, и минометы — все там есть.
— Что они сами говорят по поводу своего лагеря?
— Ничего. Они ни с кем не разговаривают. Местные в том лагере бывают редко, только когда им заказывают провиант. А так туда никого не пускают. Усиленные посты стоят.
— Значит, точно никто не знает, зачем они здесь?
— Насколько удалось узнать, боевики хотят сжечь одиннадцатую заставу. Отомстить за сына Сафар-Чулука.
Аскеров услышал то, что ожидал, — подтверждение своих подозрений. Сын Сафар-Чулука погиб на их участке, в стычке с наркокурьерами его застрелил Виктор Самоделко. Одиннадцатая застава тут ни при чем.
— Откуда же все знают, если никто из боевиков ничего не говорил? — спросил Мансур.
— Во всех духанах только об этом и разговоров. Наверное, кто-то случайно проболтался. Такое часто случается.
— Может, даже известно, когда они нападут?
— Чего не знаю, того не знаю. Сроков никто не называл.
— А ты можешь узнать?
Сафар с жалостливым видом поскреб затылок.
— Трудно, конечно. Если кто вопросы задает или ходит там, где нельзя, такого сразу к Селиму везут. Раньше Хаким мог пожалеть, а этот брат его — настоящий зверь. Сразу бьет, все равно кого — старого или молодого. Если на реке меня поймает, вообще шкуру сдерет. Поэтому точно обещать не могу.
— Хорошо. Не рискуй, но при случае постарайся. — Мансур встал и кивком указал на лежавший на берегу мешок, с которого Сафар давно не сводил глаз. — Бери, это тебе. Ты заслужил.
Поблагодарив капитана, обрадованный паренек проверил муку из мешка на вкус. Мансуру было приятно видеть, как тот жевал и приговаривал: «Хорошо, очень хорошо». Когда Сафар закончил «дегустацию», пограничник спросил:
— Собрал, наконец, калым?
— Ой нет. Еще полтора барана осталось.
— Как это — полтора? — удивился Мансур.
— Денег на полтора барана не хватает. Мы с отцом камыш пойдем собирать. Может, еще какую-нибудь работу найдем. Тогда до осени накоплю на калым. Невеста моя ждет. Плачет, но ждет. Говорит, лучше тайком убегу с тобой, чем за другого замуж пойду. Любит меня, очень любит, — расплылся в счастливой улыбке юноша.
— Ты бы тайно с ней убежал?
Лицо Сафара приняло богобоязненное выражение, исключающее всякую возможность грехопадения.
— Нет, капитан, как можно. Тогда ее отец проклянет, а если отец проклянет — Аллах накажет. Бежать нельзя, да и некуда. От Аллаха не убежишь. Вот у меня раньше в Кабуле жил старший брат, Омар. Его талибы убили, давно еще, в самом начале войны, — начал было парень, чтобы отвлечься от грустных воспоминаний, и осекся, перевел разговор на другую тему: — А ты, капитан, собрал свой калым?
— Тоже нет. Вот ведь какая незадача.
По огорченному лицу Сафара можно было догадаться, какая в душе его происходит сейчас внутренняя борьба. Наконец жертвенность взяла вверх, и он подвинул мешок с мукой Мансуру.
— Тогда возьми. Потом отдашь. Тебе много осталось?
Рассмеявшись, Аскеров подтолкнул мешок к парнишке.
— Так много, что эта мука меня не спасет.
Сафар понимающе покачал головой — как же он не догадался, что большой человек должен платить большой калым. Ему хотелось еще посидеть с капитаном, добрым, уверенным в себе человеком, рядом с которым так спокойно, однако опасение быть замеченным на своем берегу торопило его вернуться пораньше. Вздохнув, он посмотрел на Мансура с откровенной детской симпатией.
— Я пойду, а то люди Селима скоро будут границу проверять. Они теперь ведут себя, как пограничники. Ты мне очень помог, начальник. Спасибо тебе.
Сафар погрузил в камеру мешок с мукой, отвязал ее и направился в заросли камышей. Потом обернулся и сказал:
— Я узнаю, что ты хотел. Не за деньги. А потому что ты хороший человек!
Когда Аскеров вернулся, застава еще спала, бодрствовали лишь часовые. Поэтому Мансур был удивлен, повстречав возле КПП взволнованного Клейменова. От свалившейся на него ответственности тот был заметно озабочен, чувствовал себя не очень уверенно. С ходу спросил, удалось ли Мансуру узнать что-то новое.
— Вот что значит полная секретность — никого никуда не пускают, но во всех духанах люди болтают, что боевики нападут на одиннадцатую заставу.
— Значит, не на одиннадцатую, — сделал мрачный вывод Клейменов.
— То-то и оно. Ты сегодня в отряд поедешь?
— Обязательно. Нужно БМП забрать из ремонта. Может, и ты со мной махнешь? Там поговоришь с начальником.
— Э нет, брат. Получится, что я навязываюсь. Ты исполняющий обязанности, ты и разговаривай. Скажи ему, что доносит наша агентура. Каждый день нужно докладывать, пока не поздно.
Константина коробило от необходимости что-то доказывать начальству.
— Полковник скажет, что мы панику поднимаем.
— Пусть говорит. Неравный бой лучше вести с начальством, чем с моджахедами.
— По мне так наоборот, — насупился Клейменов.
— Ты чего такой нервный? — удивился Мансур. — Что ты вчера говорил мне про жену? Будто ты ее почему-то теряешь?
— А то ты сам не знаешь…
— Ты вчера сказал то же самое. Но я и правда ничего не знаю.
— Может, оно и к лучшему. Уеду, пока все не узнали.
— Да в чем дело-то? — не выдержал Аскеров. — Объясни толком. Что ты все говоришь какими-то загадками!
И тут Клейменов, сорвавшись, выпалил со злостью:
— Вешается на тебя моя сучка. Вот и вся отгадка. Теперь знаешь?
— Ты что, псих? — У Мансура от удивления отвисла челюсть. — С чего ты взял? Разве для этого есть поводы?
— Да знаю, что ты тут ни при чем. Катерина сама на тебя лезет. Но она мать моего сына. И само твое существование здесь… — Клейменов досадливо махнул рукой. — Одним словом, я тебя ненавижу, командир. Как хочешь это, так и принимай. Ничего не могу с собой поделать.
Мансур был совершенно ошарашен таким поворотом в отношениях с человеком, которого считал другом. Ему и в голову не приходило, что между ними встанет элементарная ревность и что самое обидное — ни на чем не основанная.
— Любое назначение приму, куда угодно, — продолжал Константин, — вообще уволюсь, только бы уехать от тебя подальше.
— Все, я понял тебя, — резко сказал Аскеров. — Оправдываться мне не в чем. А ненависть свою прибереги для тех, кто за речкой.
Клейменов слегка спасовал перед бывшим командиром, которому привык подчиняться. Вздохнул.
— У меня на всех ненависти хватит.
— Вот и хорошо. Может, по делу поговорим?
— Дела тоже хреновые, — с раздражением ответил Константин. — Считай, один Белкин остался. Жердев в больнице. Мюллер в тюрьме…
— А поисковая группа на связь выходила?
— Только что. Операция в горах теперь — спасательная.
— Где Ратников?
— Забурился, идиот, куда орлы не летают, — без связи, без мозгов. Группа ищет его со вчерашнего вечера. Люди устали.
— Да, дела не сахар. Но все же лейтенант не круглый дурак. Кое-что он правильно делал.
— Иногда. Чингачгук хренов, — сплюнул Клейменов и спросил: — Так ты поедешь со мной в отряд?
— Неужели нет, — сказал Мансур. Он знал, что Константин ждал от него именно такого ответа. Ему самому тоже не хотелось обострять отношения. Поедут, как в старое доброе время, будут по-человечески разговаривать, и, возможно, психоз у заместителя постепенно уляжется.
Так и получилось. В «уазике» говорили только о делах, о Катерине ни слова, и постепенно Клейменов оттаял, ему было неловко за свою утреннюю истерику. А Мансур всячески подчеркивал, что в жизни всякое случается и зла он не таит.
Когда «уазик» въехал на территорию погранотряда, дежурный по КПП неожиданно сообщил Аскерову, что его уже полчаса ждет крестьянин из кишлака. Выйдя из машины, капитан увидел Джамшита, молочника, который был единственным свидетелем похищения Назара. Сейчас Джамшит, стоя возле ограды, с испуганным видом переминался с ноги на ногу.
— Салам, Джамшит. Ты меня ждешь? А кто тебе сказал, что я приеду?
— Назар. Он просил передать это. Тут написано.
Крестьянин вручил капитану цветную фотографию Лейлы. Мансур посмотрел на оборотную сторону снимка. Там крупными буквами было написано: «Дорогой Мансур, побыстрей приезжай за мной в шашлычную „У Ильяса“. Это очень важно».
Аскеров часто проезжал мимо находившейся у развилки шашлычной, но никогда там не останавливался. Прочитав записку, он пришел в легкое замешательство.
— Назар сам передал тебе снимок?
— Сам. И потом уехал на своей машине.
— А зачем он меня зовет?
— Не знаю, капитан. Он, как больной, был, смотреть жалко.
— Странно. А Лейла где?
— Разве ты не знаешь? — спросил Джамшит и, понизив голос, сообщил: — Ее вчера украли.
Клейменов понял все с полуслова. Сказал:
— Забирай машину, водителя. Я на «бээмпэшке» вернусь.
Водителю Гущину лишний раз говорить не надо, его хлебом не корми, а дай полихачить. Поэтому он вел «уазик» на предельной скорости. В другое время Аскеров сделал бы ему замечание, укоротил его прыть. Только сейчас было не до того. Мансур молча сидел рядом с водителем, посматривал на фотографию Лейлы.
По пути пограничникам пришлось проехать мимо КПП МВД, и, как назло, таджикский патруль остановил их. Правда, омоновец узнал Мансура и сразу пропустил «уазик». Но какие-то секунды были потеряны. А капитану казалось, что сейчас каждое мгновение на счету. Он с холодной яростью перебирал всевозможные варианты развития событий и не мог выбрать самый вероятный из них. В любом случае одна часть его сознания жаждала немедленной мести похитителям любимой, другая призывала успокоиться и обдумать оптимальную тактику.
Наручные часы пропиликали бодрую мелодию, и Ратников, зевая и кряхтя от болезненной ломоты в суставах, выбрался из-под плащ-палатки. Оглянувшись по сторонам, он вспомнил, что находится в скалистой расщелине. Поеживаясь от холода, Владимир размялся: провел серию боксерских ударов по невидимому противнику, несколько раз присел, энергично растер руками лицо. Затем, взяв автомат, он, припадая на натертую от долгого хождения ногу, поднялся по покатому склону.
Вокруг ни души, никаких ориентиров, куда держать путь — неизвестно. Ратников карабкался наверх до тех пор, пока не заметил далеко внизу петляющую среди сопок дорогу. По ней ехали машины, виднелись жилые постройки. Было от чего подняться настроению. Однако оно мигом было испорчено — откуда-то раздался выстрел, эхо которого разнеслось по скалистым вершинам. Ратников оглянулся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил — вокруг пустая скалистая гряда, нагромождение камней и отрогов. Оценив обстановку, Владимир посчитал, что стрелять в него могли с одной из вершин, и спрятался так, чтобы его не было видно с той, западной, стороны.
Раздался еще один выстрел, и по тому, куда попала пуля, Ратников понял, что правильно вычислил местонахождение стрелка. Он осторожно, буквально на сантиметр, выглянул из-за камня. Ему показалось, что вдалеке мелькнули два силуэта, однако полной уверенности не было. Могло и показаться. Он продолжал смотреть в ту сторону и вскоре убедился, что на западной скале кто-то есть. Тогда он, не прячась, быстро заковылял в противоположную сторону.
Ратников двигался с определенным расчетом: если стрелок его заметит, то либо отстанет, либо, наоборот, начнет преследовать. Вот тут-то он с ним и поквитается.
Расчет его оказался правильным даже не на сто, а на двести процентов. Устроившись в засаде, Владимир увидел, что с ближней вершины за ним следят два человека, оба бородатые, в бархатных шапочках. Один приготовился выстрелить. Они не видели Ратникова, но примерно рассчитали место, где он находится. На этом их расчете лейтенант построил свой. Он свернул влево и прополз им навстречу. Наверняка такого маневра моджахеды от него не ждут.
Владимир осторожно выглянул из-за камня. До преследователей было метров девяносто. Пот катил по лицу, мешая прицелиться. Когда прогремел первый выстрел, моджахеды оторопели. Они не поняли, кто стреляет. Оба недоуменно переглянулись Ратников выстрелил второй раз и опять промахнулся. А те, установив направление, начали палить в его сторону короткими очередями. Владимир прижался к скале, при этом больно ударившись плечом.
Чуть придя в себя, Ратников, высунувшись из-за камня, заметил, что один из моджахедов снимает с пояса ручную гранату. На этот раз выстрел лейтенанта был точным — закричав, моджахед схватился за бедро, и граната выпала из его рук.
Его напарник, замерев, ошалело уставился на гранату. С облегчением выдохнул, убедившись, что чека осталась на месте. Затем, приникнув к оптическому прицелу, направил винтовку в сторону Ратникова. Однако Владимир уже поймал кураж. Он стрелял одиночными, вкладывая в каждый выстрел неистовое желание — убить раньше, чем быть убитым. И на четвертом выстреле добился своего — моджахеда отбросило от приклада винтовки. Он откатился на край скалистой вершины и рухнул вниз.
Ратников, выпрямившись во весь рост, стоял на ветру, глядя на расстилающуюся под ногами долину. Живописный вид теперь вызывал в нем совершенно иные чувства. Это была та самая земля, на которой он не позволил хозяйничать врагу.
В шашлычную Назар Шарипов вошел сгорбленный, унылый, нехотя огляделся по сторонам. Никто из посетителей, среди которых были и местные жители, и военные, не обратил на него внимания. Он постоял посреди зала, не зная, куда лучше приткнуться. Мимо проходил с подносом хозяин шашлычной Ильяс — молодой низенький толстячок. Увидев Шарипова, заулыбался.
— Салам, дорогой Назар. Вот ваш столик, у окна.
Беззвучно ответив на приветствие шашлычника, Назар направился к указанному столику, глядя на него, будто на плаху, где ему предстоит погибнуть. Медленно опустился на стул.
— Что пожелаете, уважаемый Назар?
К удивлению хозяина, обычно прожорливый Шарипов на этот раз заказал только чай, да и то, казалось, это решение принято им с трудом.
Когда Ильяс удалился на кухню, Назар уставился в окно, где были видны вершины гор. Он долго смотрел туда, словно видел нечто особенное. Потом опять задумчиво уставился на стол. И вдруг, ожив, подтянувшись, мгновенно превратился в подобие прежнего, энергичного и капризного Назара.
— Слушай, Ильяс, ты что меня за грязный стол посадил? Я тебе кто? Ты знаешь, с кем я тут говорить буду?! — сказал он подошедшему хозяину.
Виновато засуетившись, Ильяс поставил пиалу с чаем на соседний столик.
— Извини меня, дорогой Назар, замотался. Сейчас все уберу. Пересядь пока туда.
Шарипов с достоинством, не торопясь, пересел за угловой столик, и тут мало-помалу взгляд его снова погас, голова опустилась ниже плеч. Потом он по приглашению хозяина вернулся за свой столик и понуро сидел до тех пор, пока не заметил через окно, как возле шашлычной остановился «уазик» пограничников.
Прежде чем выйти из машины, Мансур спрятал фотокарточку Лейлы в карман и внимательно осмотрел скопившиеся возле шашлычной машины. Сразу узнал фургончик Назара. Рядом засек еще пару задрипанных иномарок и одну фуру. Ближе всего к входу в павильон стояла машина с милицейскими номерами. Ничего подозрительного вокруг не было.
Мансур вошел в шашлычную. За ближайшим столиком обедали трое милиционеров. Увидев пограничника, они уважительно приветствовали его. Капитан подошел, поздоровался с ними и прошел к столику, за которым сидел Назар. Сразу было заметно, насколько тот сломлен опасностью, грозящей его дочери.
— Салам, — тихо, как бы не желая тревожить, обратился к нему Аскеров. Назар посмотрел на него отрешенным взглядом. Со стороны могло показаться, что он даже не узнает его. Тем не менее Шарипов плавным жестом предложил капитану присесть напротив себя.