— Господи, господи, как же это все? — Лиза с трудом преодолевала смятение, охватившее ее. — Сколько же я не знала! Вы поверите, Катерина Алексеевна, — она подняла к Белозерцевой залитое слезами лицо, — я часто спрашивала себя: зачем папа, как приезжает на дачу, обязательно идет на кладбище, к Параше Головкиной, кто она нам? Да еще берет и нас с Наташей с собой. Однажды он сказал мне, — вспомнила она, — за полгода до ареста, чтобы я не забывала эту могилку, когда его не станет. Как будто чувствовал. Я и подумать не могла, что в ней похоронена бабушка.
— В середине двадцатых годов, когда я встретилась с Гришей после долгой разлуки, — продолжала Белозерцева, — я пыталась помочь им с Надей уехать из Советского Союза. Побывав в Париже, я тайно договорилась с Дмитрием Павловичем, что они с сестрой примут Голицыных и не станут пенять Грише на прошлое. Хотя кто мог отвечать за всю эмиграцию? Конечно, избежать нелицеприятных разговоров не удалось бы, но во всяком случае, они сразу же получили бы моральную опору. В Советском Союзе я тогда еще могла, пользуясь расположением Дзержинского, добиться для них разрешения на выезд. Многие, кто прежде верил в рай справедливости на Земле и разочаровался, познав реальность, тогда уезжали. Я говорила Грише об этом. Он был согласен, но опять насмерть встала Надя.
Я просила Гришу не говорить супруге, что мы были знакомы до революции, что Екатерина Белозерцева и бывшая княгиня Катя Белозерская, урожденная Опалева, — одно лицо. Тут уж Надю как подменили. Ее обуяла совершенно неоправданная ревность. Я полагаю, она знала о том, что Гриц женился на мне, оставив свою прежнюю невесту Машу Шаховскую, и потому почитала меня этакой роковой женщиной, которая одним взглядом разбивает мужские сердца, и потому очень сильно забеспокоилась за свой брак. Она даже вбила себе в голову, что до знакомства с ней Гриша имел со мной роман в Петербурге. Конечно, этому способствовали и ее собственная нервозность, и совпадение, что ее муж носил такое же имя, как и мой погибший супруг. Она настояла, чтобы я не приезжала к вам на дачу вовсе. И уж конечно, слышать не желала, что я могу помочь твоим родителям покинуть Россию. «Для чего? — возмущалась она, — чтобы там, когда блюсти порядок станет некому, ты бы бросил меня?» — спрашивала она надрывно у Гриши. Я уверена, знай Надя наперед, что ждет их обоих в ближайшем будущем, она бы забыла глупую ревность и вперед супруга собралась бы в эмиграцию. Но человеку не дано знать, что случится. Он выбирает вслепую, выбирает сам, и Надежда Арсентьевна Полянская, в замужестве Голицына, сделала свой выбор. Когда же она умерла, Гриша оказался под таким непроницаемым колпаком органов, что и думать было нечего об эмиграции. Он стал пленником большевиков. Кроме того, умер Дзержинский, а новые начальники, еще до Ежова, относились ко мне с прохладцей. Мое заступничество могло сыграть крайне отрицательную роль, особенно, когда к власти на Лубянке пришел Ежов. И я отошла в сторону. А вскоре и вовсе лишилась всяческого доверия. Ты знаешь теперь сама, когда твоего отца арестовали, я находилась в ссылке в Белозерском и ничего не знала о его судьбе. Вернувшись же, сразу попросила Лаврентия узнать хоть что-нибудь. Он сообщил мне то, что я сказала тебе: Гриша расстрелян на Левашовском пустыре через три дня после ареста. Больше ничего.
— Выходит, это мама довела его до смерти? Мама во всем виновата? — спросила Лиза, опустив голову.
— Что за чушь! — одернула ее Белозерцева строго. — Как она может быть виновата? Ведь Надя пострадала первой. Просто она жила, как чувствовала, как ее научили жить, увы, в непригодное для нынешнего положения дореволюционное, царское время. Ведь даже государь Николай Александрович не мог поверить в то, что его лишат жизни в Екатеринбурге. Государыня Александра Федоровна постоянно повторяла княгине Алине, что беспокоиться об их судьбе не нужно. Да, с ними грубо обращаются, но скоро все равно дозволят выехать в Европу. А как же иначе? Ведь их никто не обвинял, суда не было. Они не знали, что в России настали такие времена, что убивают не по суду, а исходя из классовой принадлежности. Так что нельзя винить Надю. Как и всем смертным, ей не дано было предугадать страшные несчастья, которые поджидали ее и твоего отца. Так сложилась их жизнь, — Белозерцева вздохнула. — Конечно, будь на месте Гриши другой человек, он бы не стал слушать жену, сделал по-своему, но твой папа был любимчиком своей матушки, княгини Елизаветы Ксаверьевны, в честь которой тебя назвали. Ему внушили, что мнение матери и жены — это очень важно. И конечно, это было правильно. В дореволюционное время. Но только не тогда, когда власть принадлежит Советам. Пролетарские овцы сбросили кудрявые шкуры и превратились в хищных волков. Надя, конечно же, не ожидала такого поворота, да и кто ожидал? Я тоже не ожидала. Пережила, но не ожидала. А что же Наташа? — спросила Белозерцева, снова приблизившись к Лизе. — В эвакуации? Надеюсь, она не осталась в Ленинграде? — последний вопрос прозвучал напряженно.
— Нет, в конце мая она уехала на каникулы сюда, на Волгу, в станицу Красноармейская, — Лиза всхлипнула, не в силах сдержать своих чувств. — Давно хотела посмотреть на эти места: великая река, столько читано-перечитано у Горького, у Островского. А тут случай представился. В Ленинград к нам приехал бывший заместитель отца по бригаде. Он в академию поступил, наведался, не побоялся, хоть и знал, что папу арестовали. За столом упомянул, будто тесть и теща у него на Волге живут. Вот Наталья и загорелась, уж больно хотелось увидеть — простор, степь, курганы. Он пригласил, договорился со своими стариками, чтобы приняли ее. Кто же знал, что война на пороге.
— А как станица называется, где твоя сестра жила, ты говоришь? — переспросила Белозерцева.
— Красноармейская, — ответила Лиза, — здесь недалеко она. Только кто ж меня туда пустит!
— Красноармейская? — Катерина Алексеевна вздрогнула. — Вот так совпадение. Бывшая Колочовская. Там погиб мой Гриша в девятнадцатом году. Да, Красноармейская — это рядом с Котельниково, — Катерина Алексеевна сдвинула брови, вспоминая, — оттуда только что выбили Манштейна. Туда так просто не попадешь.
— Так, может, там и следа от нее не осталось? — продолжала Лиза с прежней горечью. — Когда отступали к Волге, из окрестных поселений кого эвакуировали, а кого не успели, тот сам бежал. Мы совсем рядом с Красноармейской прошли, я просилась, хоть глазком одним взглянуть, но не позволили: так били с воздуха, головы не поднимешь.
— Ну уж отбились они, — Белозерцева усмехнулась, — нашей каши кушают, без мяса даже, и тому рады. Вот что, Лиза, — решила она, — ты теперь отправляйся спать, я сейчас позову Антонова, чтоб проводил тебя в расположение, а завтра будь готова, я с Никитой Сергеевичем совещание проведу и разузнаю заодно, как нам в эту Красноармейскую проехать. Вместе поедем. Мне бы тоже хотелось на Красноармейскую хотя бы разочек посмотреть. Надеюсь, мне дадут пропуск. А не дадут — опять Лаврентию звонить стану. Он еще пожалеет, что отправил меня из Москвы сюда, я его на Лубянке куда как меньше беспокою, чем отсюда.
— Мы поедем в Красноармейскую? Искать Наташу? — Лиза встала, сжав руки на груди. — Вы думаете, это возможно?
— Конечно, возможно, — ответила та мягко и смахнула слезинку с Лизиной щеки. — Только надо постараться. Я тебе обещаю, что все устрою. Только не проспи, — пошутила она напоследок и, толкнув дверь в сени, крикнула: — Антонов, просыпайся, дружок! Надо Елизавету Григорьевну проводить. И подбрось еще дровишек в печку. А то что-то затухло все и прохладно стало.
— Слушаюсь, Катерина Алексеевна, — Антонов появился, одергивая полушубок. — Это, — он махнул Лизе рукой, — пошли, что ли, товарищ лейтенант?
— Иди, иди, — Белозерцева проводила Лизу до дверей, — скоро уж рассветет.
— Где ж ты все ходишь, Лизонька? — Орлов встретил ее упреками. За Котельниково он получил лейтенанта, уже в третий раз, как сам смеялся.
— Но теперь уж надолго, — уверял он сомневающихся, — мне от Лизаветы Григорьевны отставать не след. Одно дело — санинструктор, а уж переводчик при генерале — это другой коленкор. Ничего не попишешь — интеллигенция. Тут в рядовых ходить стыдно. Надо продвигаться по службе.
— Ладно, ладно, поглядим, — шутили над ним. — Как какая новая юбка подвернется, забудешь свою переводчицу.
— Ты там помалкивай, — шикал Орлов и оборачивался, не слышит ли Лиза. — Чтоб ни звука мне, удавлю!
— Да, да, так и поверили, — кивали давние товарищи. — Иль ты, Лешка, переродился?
Для большинства сослуживцев уже не было секретом, что Орлов неровно дышит к Лизе. Она сама, наверное, узнала о том последней. Как-то не расположено было ее сердечко к любовным переживаниям, когда вокруг она видела столько горя. С извинением и, пытаясь объяснить свою холодность, она отказала Алексею во взаимности, когда он признался, что запала ему в сердце переводчица генерала. Думала, вспылит, бросит. Но он не отступился. Вдруг неожиданно проявил терпение, какого никто бы и не заподозрил в нем прежде. И постепенно она привыкла к нему. Он любил ее по-своему, иногда грубовато, неловко, но зато искренне, от всего сердца и уже не вспоминал о бывшей санинструкторше.
Она была ему благодарна. Орлов спас ее не только от многих опасностей войны, но и от главных ее врагов — одиночества и отчаяния. Она нашла в нем опору, он был дорог ей. С гам было спокойно, и уткнувшись в широкое, крепкое плечо можно было найти защиту от всех невзгод. Казалось, судьба намеренно сберегла их обоих в кровавом месиве Сталинградской битвы, друг для друга.
— Где носит-то? — Орлов обхватил ее за плечи, привлекая к себе, — все от генералов не оторваться?
— Завтра в Красноармейскую поеду, — сообщила она, вынимая шпильки из волос, — Наташу искать.
— Это как так? — недоверчиво усмехнулся Лешка. — Кто тебя туда пропустит. Там оцепление, НКВД стоит.
— Мне обещали помочь, — ответила она уклончиво. — Даже отвезти туда.
— Не этот ли слизняк Суэтин? — в голосе Орлова прозвучали ревнивые нотки. — Ты гляди, Лиза, я ему ноги переломаю, если только он к тебе пальцем прикоснется.
— Да не кипятись ты, Алексей, — Лиза поморщилась, отстраняясь. — При чем здесь Суэтин? У него своих дел хватает. Я старую знакомую своего отца встретила, а она в Москве необходимые связи имеет.
— Так ты, что ж, Лизка, — Орлов толкнул ее в бок, — от меня в Москву собралась? — спросил он с явной обидой.
— Не в Москву, — ответила Лиза вяло, — мне туда торопиться нечего. Там меня ждут только неприятности из-за отца, да на мой собственный счет найдутся. Я пока только в Красноармейскую еду, — она прислонилась головой к обитой досками стене блиндажа и закончила совсем уж сонно, глаза слипались. — Не накручивай себя по пустому.
— Ладно, спи, спи, — Орлов накрыл ее своим полушубком. — Будет утро, будет ясность.
Адъютант Петровского Зеленин прибежал за Лизой около полудня.
— Елизавета Григорьевна, — выпалил он с порога, — машина готова, Катерина Алексеевна ждет. Сказала — мигом.
— Я сейчас, — обрадовалась Лиза и побежала за адъютантом.
— Куда? Я с тобой! — Орлов кинулся за ней, на ходу отпросившись: — Товарищ командир, можно?
Майор Кузнецов, командовавший батальоном, только руками развел: одно слово — Орлов! Головная боль каждому — и только.
— Скорее возвращайтесь! — крикнул он вслед.
— Лиза, садись, — Катерина Алексеевна уже сидела рядом с шофером, день выдался ветреный, пурга крутила, не переставая. Натянув шапку пониже на уши, Белозерцева прикрывала рукавицей лицо. Рядом стояла еще одна машина — с охраной. — Нам всего два часа дали, — объяснила она, когда Лиза расположилась сзади. — Думаю, управимся. Поехали, — приказала она шоферу.
— А ну подожди! — Орлов подлетел, подняв вихрь снега. — Я тебя одну не отпущу.
— Это еще кто? — обернулась Белозерцева и недоуменно взглянула на офицера. — Вам что нужно, товарищ? Отойдите, вы нас задерживаете.
— Лейтенант Орлов, — представился тот. — Я, товарищ комиссар, вот вместе с Лизой. Я тоже с вами поеду. Мало ли там что, лишний боец вам не помешает.
— С какой это стати вы с нами поедете? — возмутилась Белозерцева и обернулась к Лизе. — Твой поклонник? — та покраснела и проговорила сдавленно, обращаясь к Орлову.
— Немедленно уходи, на тебя пропуск не выписывали.
— Ладно, садитесь, лейтенант, — Белозерцева взглянула на часы и согласилась. — Дольше разговаривать с вами, скорее уж приедем. Сзади, сзади садитесь, — она махнула рукавицей за спину. — Провезу, так и быть, на свою ответственность, где трое, там и четверо. А лишних бойцов действительно не бывает. Это верно сказали. Теперь — поехали, — снова обратилась она к шоферу, когда Орлов уселся рядом с Лизой. — Надеюсь, больше никто под колеса не бросится? У тебя, Елизавета Григорьевна, сколько поклонников? — она вполоборота с иронией взглянула на Голицыну. — Небось тьма тьмущая. Всех брать будем?
— Вы его неправильно поняли, Катерина Алексеевна, — проговорила Лиза виновато. — Он себе позволяет много, — она ударила Орлова по руке.
— Все я понимаю, — ответила Белозерцева задумчиво. — Вдвоем всяко легче, чем одной. Это верно.
— Слышала? — спросил Орлов у Лизы, наклонившись к ней. — Так что не надо нервничать по пустякам.
— Я даже разговаривать с тобой не желаю, — Лиза отвернулась от него. Белозерцева улыбнувшись, покачала головой.
Станица Красноармейская представляла собой сплошное пепелище. Почти все дома были сожжены, от них остались только почерневшие печные трубы. Не был исключением и дом, в котором жили родственники сослуживца комбрига Голицына, дед и бабка Остаповы. Лиза вспомнила их фамилию, и дежурный энкэвэдэшник, встретивший Белозерцеву, отвел их к тому месту, где прежде стояла изба. Теперь вместо нее зияла подернувшаяся грязным ледком воронка.
— Снаряд попал прямиком, все провалилось, товарищ комиссар, — объяснял капитан, — глубоко ушло.
— Но этого не может быть, — Лиза, которую сразу, как только она увидела, что стало со станицей, охватил нервный озноб, не могла поверить в то, что видела. — Вы уверены, это тот дом? Может, другой? — спрашивала она, цепляясь за ускользающую надежду.
— Да, капитан, вы ничего не путаете? — повторила ее вопрос Белозерцева и строго посмотрела на энкэвэдэшника. — Дом тот?
— Так точно, товарищ комиссар, — ответил капитан с заметной обидой в голосе. — У меня план предвоенный весьма подробный имеется. Если товарищ лейтенант уверена, что Остаповых ищет, — он бросил взгляд на Лизу, — то здесь оно и есть. Одни они здесь жили. Рядом Красновы, Дымовы.
— А что жители? — продолжала спрашивать Белозерцева. — Уцелел кто?
— Да, почти никого, — капитан безнадежно махнул рукой. — По тем сведениям, что собрать удалось, здесь сначала танковая часть немецкая стояла, потом эсэсовцы нагрянули. Они еще народ постреляли. И дома запалили перед отступлением. Так что местный люд кто от пули погиб, кого заживо сожгли в собственной хате. Вот из соседнего дома бабка уцелела, Авдотья Краснова, прежде учетчицей работала в колхозе, а потом уж состарилась. У нее двух дочерей и трех внуков убили, дом сожгли, а она чудом каким-то в подпол провалилась. Сверху ее кадкой приперло, не вылезти. Тем и спаслась, под землей. Дом горел, все над ней было. Мы ж пришли, слышим, колотит кто-то, так вытянули наверх. Только она молчит все, видно, умом тронулась от горя.
— Что ж, коль приехали грех уехать, со старухой не поговорив, — Белозерцева обернулась к Лизе. — Надо спросить ее об Остаповых.
— Так она не откликается, товарищ комиссар, — удивился капитан. — Что с нее проку?
— А вдруг откликнется, — настаивала Белозерцева. — Веди, да нам ехать пора. Все уж ясно здесь.
— Тогда прошу за мной, — пригласил энкэвэдэшник послушно.
— Идем, Лиза, — Орлов поддерживал похолодевшую от горя девушку под руку. — Еще говорила, что мне ехать с тобой не нужно, — не удержался он от упрека. — А я как чувствовал.
Присыпанный серым пеплом снег скрипел под ногами. Капитан НКВД шел впереди, иногда оборачивался, предупреждая:
— Осторожно, товарищ комиссар, рытвина здесь, а здесь — скользко.
— Спасибо, спасибо, браток, как-нибудь не упаду, — откликалась Белозерцева.