— Какая прислуга! — Лиза возмущенно вскинула на Розмана глаза, — это же сущий бред. В доме Кубе не могло быть русской прислуги! Он слишком боялся партизанских агентов, ему прислуживали немцы.
Это была правда. Любой, кто находился в Минске в то время, мог бы подтвердить, что Кубе не только боялся нанимать русскую или белорусскую прислугу, как и большинство немцев, он был невысокого мнения о трудовых качествах и аккуратности этой публики, потому привозил горничных и уборщиков из рейха. Вся прислуга в резиденции была немецкой, это Лиза знала точно, видела собственными глазами. Откуда там взялась Маша Осипова? Не говоря уже о поварах, которые, по версии савельевцев, изготовили для Кубе вместо отбивных бомбу, которую потом передали Осиповой. Кто? Месье Лафер, с которым Лиза не один раз разговаривала по-французски?! Или его помощник Жюль? На кухне Кубе работали французские повара, даже немец был всего лишь один. Гауляйтер никогда не стал бы есть то, что приготовили ему белорусы, к примеру. И уж тем более не позволил бы им накрывать на стол. Это могли вообразить себе только советские «товарищи», в корне не понимающие, с кем и с чем они имеют дело.
Версия же с подушкой Лизу просто насмешила. Несмотря на свое отчаянное положение, она не могла удержаться от улыбки. Как можно поверить, что в ночь, когда было раскрыто покушение на одного из самых видных деятелей рейха и ситуацию из Берлина контролировал лично рейхсфюрер СС Гиммлер, гауляйтер Кубе, на котором лежала вся ответственность за ситуацию в Минске, спокойно отправился спать?! Хуже всего, что грязную ложь, высказанную в письме, похоже, очень хотели принять за правду. Более того, сам Иван Кузьмич Савельев, легендарный «дядя Ваня», таков был его позывной в годы войны, подписался под петицией, заверив ее своим авторитетом. Впрочем, после рассказа Веры в Минске, последнее Лизу не удивило. Только подтвердило ее подозрения.
— Но это же выдумка, — сказала она, едва шевеля пересохшими губами, — это сущий бред.
— Я попросил бы вас поосторожнее с выражениями! — прикрикнул на нее Розман. — Следствие уже завершилось. Все факты подтверждаются.
— Как же они могут подтверждаться, если их и не существовало на деле? — она пожала плечами, не ожидая ответа на свой вопрос.
Теперь она поняла окончательно, дело полностью фальсифицировано, вероятно, по указанию с самого верха, и бороться если не бесполезно, то очень трудно. Никто не захочет признать своих ошибок, да и что она сможет сделать, одна? Даже если сегодня ее отпустят. Значит, арестуют завтра, найдут, за что.
«Да, история войны, написанная такими, как Савельев, будет значительно отличаться от той, какой она была на самом деле», — подумала Лиза и вдруг со всей очевидностью поняла, впервые за послевоенные годы, зря она отказалась от предложения Крестена в апреле сорок пятого. Руди был прав, никакой правды она не найдет, только погибнет сама. Лучше бы давно жила в Гамбурге.
Из дальнейшего разговора с Розманом, который, на удивление, протекал спокойно, словно для обоих все давно было ясно и решено, Лиза узнала, что многие ее соратники и руководители уже жестоко пострадали от происков командира партизан.
Генерал-лейтенант Кондратьев, начальник Белозерцевой, был снят с поста и арестован, он умер в тюрьме от сердечного приступа. Полковник Симаков — арестован и отправлен в лагерь. Видимо, для того, чтобы спасти Катерину Алексеевну, лейтенант Антонов, симпатичный улыбчивый Сашка, мастер по подделке немецких документов и по установке мин, взял на себя всю вину и сам назвал себя предателем. Он написал признание и был расстрелян после скорого суда.
Не пощадили и мертвых. В предатели записали и Ингу Тоболевич, и профессора Никольского. Не тронули только Кузнецова-Зиберта, но это было неудивительно — слишком заметная фигура, ведь он отличился не только в Минске, но и в Ровно, на Украине. Если поливать грязью Кузнецова, надо было признать, что и в Ровно он занимался провокаторской деятельностью. Но это было невозможно, как бы ни желали того Иван Кузьмич и его сообщники. Украинские партизаны считали Кузнецова своим героем, они бы встали за него горой и могли поломать всю игру. Потому многие славные дела советского разведчика попросту замолчали. Мол, если все вокруг него были предателями, кто был он сам? Вот и подумайте. Но про себя. Во всяком случае, из числа участников покушения на Кубе Кузнецова тоже вычеркнули. Вполне вероятно, писали пять правдолюбцев, он был двойным агентом и все-таки был перевербован гестапо, хотя это и не доказано.
— Послушайте, товарищ старший лейтенант, вы не можете не понимать, что меня и моих товарищей оговорили. Я не верю, что нет доказательств истинного положения вещей. А те доказательства, которые собраны вами, фальшивка! — Лиза бросила на стол бумаги, которые передал ей Розман.
— А у вас какое происхождение, товарищ Голицына? — ответил тот негромко, никак не отреагировав на ее жест. — Мне кажется, вы из дворян. И Белозерцева — тоже. А отец Тоболевич — инженер, царский еще инженер. А лучше бы он был красным конником, к примеру. Вы что, хотите, чтобы мы сказали народу, что покушение на Кубе совершили бывшие дворяне, которые все должны состоять в армии Власова, которых вешать надо на фонарных столбах? А как же революция, как же гегемония пролетариата? Нет, милочка, нам нужны простые герои, — заключил он, — и они у нас найдутся. Уже нашлись. И вы очень хорошо сделаете, если сейчас напишете мне записочку, во-первых, кого вы все-таки посещали в Минске, кто там остался недорезанным из вашей шайки. И второе — опишете в подробностях, как вы, гражданка Тоболевич и гражданка Белозерцева при участии выжившего из ума Никольского сговорились с гестапо и выдали немцам горячих советских патриотов, боровшихся с врагом в его тылу, за линией фронта.
— Вы мне ничего не сказали о Белозерцевой, — Лиза словно не слышала, что от нее требовалось, — она арестована?
— Нет, пока, — ответил старший лейтенант с плохо скрываемым неудовольствием, — у нее много защитников. Но она уволена со службы и уехала с мужем в гарнизон. Вы будете писать? — он вскочил и грохнул кулаком по столу. — Пишите немедленно!
— Не буду, — Лиза скомкала чистый лист, который положили перед ней, и бросила его на пол. — Вы не заставите меня. Я знаю, что вы можете сделать со мной, и готова ко всему. Но писать не буду. Ради тех, кто погиб, кого предали дорвавшиеся к власти провокаторы, я писать не буду! — твердо повторила она. — Хоть стреляйте, хоть бейте, хоть режьте. Я знаю, кто организовал покушение на гауляйтера и вы не заставите меня подтверждать ложь.
— Сука! — размахнувшись, Розман ударил Лизу по лицу, она упала на пол, с губы потекла кровь. — Подстилка немецкая! Не будет она писать. Твое счастье, что у тебя нет детей. Хоть бы сестру пожалела. Не думай, ей тоже достанется. Ты о сестре подумай. С ней тоже поговорят в этом здании. Будешь писать? — он пнул ее носком сапога.
— Нет, не буду, — несмотря на боль Лиза, встала самостоятельно и выпрямилась перед офицером. — Я знаю, что ради истины надо принести жертву. И я ее принесу. Не сестрой, никем вы меня не запугаете. Я не буду писать — и все.
Розман побелел, глаза его выкатились, округлившись. Но в это время открылась дверь и кто-то позвал из коридора:
— Карл Моисеевич, поди-ка сюда, там из Москвы звонят.
Одернув китель, Розман вышел.
Лиза стояла посреди кабинета под зорким оком охранников, не в силах пошевелиться. «Для кого-то веет ветер свежий, для кого-то нежится закат, — всплыли в памяти стихи Ахматовой, — мы не знаем, мы повсюду те же, слышим лишь ключей постылый скрежет, да шаги тяжелые солдат».
Шаги действительно вскоре послышались. Дверь скрипнула. Розман вернулся. Не говоря ни слова, сел за стол и, выписав пропуск, протянул его Лизе.
— Вы свободны, — сказал, не глядя на нее, и приказал охранникам: — Отвезите ее домой.
Избавление казалось чудом. И кто сотворил его, Лиза догадывалась, даже знала наверняка. Но даже если находясь от нее в сотнях километров, Катерина Алексеевна в память об ее отце, их давней дружбе снова помогла ей, используя, возможно, последние связи, которые у нее остались, Лиза прекрасно понимала, это ненадолго. Они снова придут за ней, не оставят в покое. Савельев будет добиваться, чтобы все свидетели, которые могут разоблачить его, исчезли. Сила, власть на его стороне, и они, сила и власть, будут длиться бесконечно долго. Ничто не поколеблет их. А Катерина Алексеевна тяжело больна, может умереть в любой момент. Да и Берия, явно покровительствующий ей, тоже может лишиться поста, и тогда — все. Лизу ждет судьба всех остальных соратников, а значит, в лучшем случае, — ссылка, а скорее всего — смерть.
Когда Лизу привезли на Фонтанку, она обнаружила, что накануне ее приезда из Минска у них провели обыск. Лиза сразу подумала о стихах Ахматовой. Но их не нашли. Наташа успела спрятать тетрадку на чердаке, а туда чекисты не полезли, очень торопились. Это облегчило положение. Не вдаваясь в долгие пояснения, Лиза сразу предупредила своих домашних, что отныне самое важное они должны сообщать друг другу письменно, а записки сразу сжигать. В квартире почти наверняка установили «прослушку». Чекисты постарались, через своих агентов распространив информацию, что Лизу допрашивали на Литейном. Вокруг сестер Голицыных и Фру довольно быстро образовался вакуум. Все знакомые, хотя и немногочисленные, как-то сами собой исчезли, перестали навещать, даже здороваться. На всякий случай. Только Шостакович делал вид, что ему ничего не известно о происшествии. Они продолжали заниматься.
В консерватории собрали собрание, где поставили вопрос о том, что присутствие неблагонадежной гражданки Голицыной в коллективе весьма нежелательно. И только опять-таки авторитет Дмитрия Дмитриевича, который рисковал собственным положением, заставил недругов Лизы умолкнуть. Но они принялись писать анонимки, отслеживая каждый ее шаг.
Лиза понимала, МГБ давит на психику, стараясь напугать ее, обрекая на одиночество и осуждение. Но она терпела, ей было не впервой. Все это уже однажды случалось в ее жизни, десять лет назад, когда арестовали отца. Даже вахтерша Марья Сергеевна, закадычная блокадная подруга Фру, поначалу еще здоровалась, потом отводила глаза, а в конце концов стала просто отворачиваться.
Так, в полной изоляции, для маленькой семьи Лизы наступил сорок девятый год. Однажды, возвращаясь из консерватории, Лиза заметила — минская привычка контролировать ситуацию пока не оставляла ее — что за ней идет какой-то человек. В сером пальто с меховым воротником, в шапке с опущенными «ушами». Сначала она подумала, что это агент МГБ, и ускорила шаг. Человек сделал то же. Лиза направилась к остановке трамвая, он последовал за ней. Был конец рабочего дня, и народу здесь, как всегда, скопилось много. Лиза очень надеялась, что в толкотне преследователь потеряет ее из вида. Однако когда трамвай подошел, и Лиза втиснулась внутрь, она вскоре увидела, что и незнакомец находится в этом вагоне.
Трамвай тронулся. Отчаянно работая локтями, мужчина пробирался к ней. Лиза хотела пройти вперед, но ее так плотно зажали с двух сторон, что она даже не могла пошевелиться. Мужчина все-таки добрался до нее. В волнении она повернулась к нему спиной. И вдруг услышала, шепот:
— Моя фамилия Антонов, — Лиза вздрогнула. — Михаил Антонов, — уточнил он. — Саша Антонов мой старший брат. Вы помните его? — Лиза едва заметно кивнула, сердце ее бешено колотилось. — Выходите на следующей остановке, надо поговорить.
Выходите — сказать легко. Но как? Лизе едва не разорвали пальто, когда, выслушав немало брани, она прошла по чьим-то ногам и все-таки вывалилась из трамвая недалеко от Исаакиевского собора. Поправила сбившуюся шапочку. «Идите вперед и не оборачивайтесь», — услышала она сзади шепот Антонова, потом он стал громко отряхивать снег с калош. Наконец догнал Лизу.
— Меня прислала «аспирантка», — сообщил он. — Вы понимаете? — она кивнула не оборачиваясь: «аспирантка» — это был позывной Белозерцевой в Минске. — Она просила меня помочь вам. На днях вас арестуют. И вас, и сестру, и вашу гувернантку Они добились показаний от вашей вахтерши, которая обвинила вас в связях с германской разведкой, якобы, она сама видела, как к вам приезжал их резидент. Вас обвинят в измене Родине. А это, сами знаете, расстрел. Ну, а сестре и гувернантке за пособничество — лет двадцать пять лагерей. В общем, не мне вам рассказывать, как там все делается, — Лиза поскользнулась и чуть не упала. Антонов поддержал ее. — Не показывайте, что вы взволнованы, — предупредил он, — за вами наверняка следят. У них все готово, они только ждут отмашки из Москвы. И получат ее, это неизбежно. «Аспирантка» может только затормозить дело, «профессор» на это согласился, он позволит «аспирантке» вывести вас из игры. Чекисты придут после того, как вы исчезнете.
— Но куда? — Лиза едва удержалась от того, чтобы не повернуться.
— Вы уйдете за границу, — ответил быстро Антонов, — завтра, ночью. На сборы у вас только сутки. Берите с собой только самое необходимое. «Аспирантка» добилась от «профессора» разрешения, чтобы вы использовали «окно», которое имеется здесь. Пойдете по льду залива в Финляндию. На том берегу вас встретят. Запоминайте, — он назвал ей небольшое местечко на берегу залива. — Я буду ждать вас там завтра в восемь вечера, всех троих. Постарайтесь, чтобы вас никто не видел, особенно ваша вахтерша. Они завербовали ее. Другого способа нет и быть не может. Все поняли?
— Да, мы будем, — решительно ответила Лиза, кого Антонов называл «профессором», Лиза могла только догадываться, решив, что это Берия. Замедлив шаг, спросила: — Вы еще увидите «аспирантку»?
— Да, конечно, — ответил Антонов, — а что?
— Где она теперь?
— Она в Новосибирске, там ее муж командует гарнизоном. Она почти не встает с постели, вы знаете, почему. Вокруг пули образовалась опухоль, это очень опасно.
— Скажите ей, — тихо произнесла Лиза, — что бы ни случилось, я буду помнить ее всю жизнь. Здесь или там, за границей. И если смогу, то найду подтверждение, что ни она, никто другой, кого обвинили, ни в чем не виноваты. Я найду доказательства на тех, кто на самом деле совершил предательство.
— Если вы сделаете это, я ваш должник, — так же тихо ответил Антонов. — Моего брата расстреляли. Может быть, вы доберетесь до Германии и отыщете там архив генерала Готтберга, в нем сокрыта тайна, — сообщил он. — «Аспирантка» так и сказала: найдите архив Готтберга. Может быть, он пригодится. Со временем, — он взял ее за руку, Лиза остановилась. Ветер бросал в лицо порошу. — Я жду вас завтра, как условились, — шепнул Антонов. — Идите, не стойте. — Она пошла, он отстал. Ветер дул все сильнее, начиналась вьюга.
Миша Антонов, младший брат Сашки. Он пришел, чтобы спасти их, всех троих. Его прислала Катерина Алексеевна. Лиза понимала, что если они все втроем нелегально уйдут за границу, возврата в Союз для них не будет. По крайней мере, в ближайшее время. Ей предстояло снова расстаться с Ленинградом, расстаться надолго, быть может, навсегда. Лиза не исключала, что она и не до живет до тех времен, когда в Советском Союзе положение изменится настолько, что они с сестрой смогут вернуться. Но может быть, хотя бы доживет Наташа. Ведь, в конце концов, Сталин не вечный, кто-то придет за ним, и совсем не обязательно при будущей власти Савельев будет иметь такое же влияние, как при прежней. Несмотря на все сомнения, на охватившее ее нервное напряжение, Лиза чувствовала себя так, словно получила новое, очень важное задание. Архив генерала Готтберга, теперь она знала ради чего оставляет Ленинград и перейдет границу Советского Союза. Она сделает все, чтобы найти его и узнать, кто же предал партизан. И кто покрывал предателей.
Вернувшись домой, Лиза написала пространную записку Наташе и Фру и дала прочитать обеим. Предупреждая восклицания Фру, Наташа просто закрыла ей рот ладонью, знаками договорились, как будут действовать. Фру все пришлось объяснять письменно, по-французски, после чего все бумаги сожгли, детали плана теперь держали в голове.
Главная задача состояла в том, как обмануть бдительность вахтерши и других наблюдателей. Пока Наташа и Фру собирали вещи, Лиза села за рояль и принялась играть, чтобы не было слышно, как они ходят по комнатам. Ночь провели без сна, в полной темноте. Рано утром, как обычно, Лиза отправилась в консерваторию, Наташа — в Пушкинский дом, а Фру чуть позже — на рынок. Она несла с собой главную кладь, так как сумку, как правило, имела при себе большую. Обратно в квартиру они уже не вернулись. Встретились на Финляндском вокзале в пять часов, по-зимнему рано стало темнеть. Не разговаривая друг с другом, взяли билеты на поезд, сели в разные вагоны, точно вовсе не знакомы друг с другом. Спустя два часа доехали до указанной Антоновым станции. Еще с полчаса шли пешком, держа расстояние между собой, до гранитного выступа на берегу, где встретил их посланец Белозерцевой.