Хотя женщины старались на совесть, исправляя документ, но идти с ним самому Рафе на регистрацию все же было рискованно. Единственная надежда, что все пройдет благополучно, основывалась на том, что в управе служила Лида Драгун. Девушка до войны работала на том же заводе, что и Рафаэль, и он дружил с ее братом. Никто не знал, почему Лида пошла работать в управу, но все же хотелось попасть с паспортом именно к ней. С документом пошла Галя Липская. С замиранием сердца пришла она в управу, дождалась, когда Драгун освободилась, и молча подала ей паспорт мужа. Лида внимательно посмотрела на лицо Гали, потом достала штамп и сделала в документе необходимую отметку. Когда Галя радостная вернулась домой, Рафа торжествовал.
— Я знал, что все так обойдется, — говорил он. — Не могла Лида, дочь потомственного рабочего, не помочь своим.
Он был прав: девушка впоследствии помогала многим нашим людям.
На этот раз интуиция не обманула подпольщиков, не обманывала она их еще много раз, хотя, конечно, были просчеты и провалы. Но доверие часто было тем ключом, который открывал сердце человека. Единомышленники находили друг друга даже среди малознакомых людей, и этот контакт возникал уже надолго. Образовывалась своеобразная цепочка, которую нелегко было разорвать, а еще труднее обнаружить. В такую цепочку включилась и Мария со своей группой, стала одним из основных звеньев, прочным и надежным. Она знакомилась с разными людьми, но только через кого-нибудь из товарищей. Так, однажды к Осиповой пришла знакомая ей по Юридическому институту Тоня Соколова и предложила привести, как она выразилась, «хорошую женщину» — Франтишку Злоткину.
— Она может нам очень пригодиться, свой человек, надежный, — говорила Соколова. — Немецкий язык знает хорошо, да и польский тоже в совершенстве. Франя родилась в Польше и приехала из Варшавы в 1933 году, ее в Минске все считают полькой, а то, что она еврейка, никто не знает.
Мария разрешила Соколовой познакомить с ней Злоткину, и эта встреча состоялась в сквере на Бобруйской улице. Марии сразу понравилась и внушила доверие эта женщина с высокой прической и быстрыми, энергичными движениями, но она не подала виду и продолжала беседу на нейтральные темы. Зашел разговор и о работе.
— Я слышала, что нужен переводчик в железнодорожную больницу, — осторожно сказала Осипова. — Там был переводчик, правда, он работал на русских, и об этом узнали немцы, но гестапо опоздало — переводчик успел скрыться.
— А откуда узнали, что он связан с нашими? — спросила Злоткина. — Выдал кто-нибудь, или он сам был неосторожен?
— Скорее всего кто-то выдал, он умело работал, — задумчиво продолжала Мария. — Народ там подобрался всякий, вот и донесли. Но он все же многим успел помочь, хотя мог бы сделать еще больше, если бы продолжал работать в больнице. Очень, очень нужен там надежный человек.
— Наверное, сейчас администрация устраивает очень строгую проверку, — заметила Злоткина. — Вряд ли теперь немцы будут брать на это место кого попало…
— А нужно, чтобы взяли не кого попало, а кого нам надо, — перебила ее Мария. — Вот я и говорю вам, Франя, подумайте об этой работе.
Франтишка даже растерялась от неожиданности.
— Я, наверное, ничего не сумею сделать, если даже такого опытного работника раскрыли. Да и какая, правда, от меня может быть польза в этой больнице — я ведь не врач и вообще в медицине мало что понимаю.
— Вы попробуйте устроиться в больницу, а что делать — это мы вам сообщим, — успокоила ее Мария. — А может быть, вы, Франя, боитесь, так прямо и скажите. Дело ответственное, опасное. Никто на вас за правду в обиде не будет.
— Я, конечно, боюсь, — честно призналась Злоткина, — но это, как бы вам объяснить, ничего не значит. Я все сделаю, что надо, иначе теперь жить нельзя. Только смогу ли?
— Сможешь, Франя, конечно, сможешь. — Мария подошла поближе к женщине, обняла ее. — А ты очень многим сможешь помочь, даже сама не представляешь.
— А ты думаешь, я справлюсь? — Женщины не заметили, как перешли на «ты».
— Будет трудно, но справишься, — заверила Мария.
Через несколько дней Злоткина пошла устраиваться на работу в железнодорожную больницу. Долго плутала она среди путей и, наконец, дошла до здания, где разместилась администрация. Встретиться с начальством помогло превосходное знание немецкого языка и располагающая внешность. Администратор расспросил Злоткину, кто она, и, по-видимому, остался доволен.
— Ваш паспорт, — немец протянул руку за документом.
Франя с готовностью открыла сумочку и вынула свой новый, выданный уже в управе паспорт.
Немец внимательно просмотрел его и вернул.
— Завтра приходите на работу, — лаконично сказал он.
Франтишка распрощалась и ушла. Она уже уходила с территории больницы, когда почувствовала, как бешено бьется сердце и дрожат ноги.
«А что было бы, если б он отказал?» — испуганно подумала она и сама удивилась своему испугу. Она боялась не того, что ей предстояло делать, а того, что немец мог отказать и не взять ее на работу. Франя пошла не домой, а к Марии.
— Все в порядке, — облегченно выдохнула Франтишка. — Меня приняли.
— Значит, одобрили нашу работу, — улыбнулась та.
А поработать Осиповой действительно пришлось: снова нужно было подделывать документы. Правда, тут она была на второстепенной роли. Основным исполнителем был преподаватель Политехнического института Николай Николаевич Кречетович, у которого обнаружились незаурядные способности к тонким графическим работам. Осипова и Кречетович сделали Франтишке новую метрику. Оккупанты ввели такой порядок: паспорта выдавались при двух условиях: 1) на основании документов — тогда паспорт был без красной полосы и 2) на основании свидетельских показаний — паспорт с красной полосой.
У Франтишки была метрика, в которую Кречетович умело вписал, что она, Злоткина Франтишка Яковлевна, католического вероисповедания. Документ был подделан виртуозно и не вызывал никаких сомнений — паспорт выдали без задержки, причем это был паспорт без красной полосы.
Вот с помощью этого паспорта и был выдержан ответственный экзамен — Злоткину приняли на должность переводчицы к главному администратору железнодорожной больницы. Теперь уже можно было приступать к выполнению различных заданий. Но Осипова пока ничего не поручала, а только советовала Фране:
— Не торопись, оглядись сначала, разберись хоть немного, что к чему.
Никогда не забудет Франтишка свою работу в больнице. Особенно трудно было в первые дни, когда она себя чувствовала совершенно одинокой среди незнакомых и в большинстве своем враждебно настроенных людей. С этими людьми ей теперь предстояло работать, любезно им улыбаться, принимать участие в их разговорах и всячески показывать свою преданность новому порядку. Непосредственный начальник Злоткиной — господин шеф, как все его называли, самодовольный и надменный немец, не упускавший случая подчеркнуть свое чистокровное арийское происхождение, казалось, не замечал новую переводчицу. Но несколько раз Франтишка ловила на себе его быстрые пристальные взгляды, насторожившие ее.
«Не доверяет, ждет, что я буду делать, — подумала Злоткина. — Ну что же, постараюсь выдержать экзамен».
Перед тем как выйти из комнаты, шеф каждый раз подчеркнуто тщательно убирал со стола все бумаги, запирал их в стол. Но однажды он, как обычно, собрал все документы, положил их в ящик и быстро вышел. Франя краем глаза увидела, что из замочной скважины торчит головка ключа.
«Не может быть, чтобы шеф забыл ключ, — мелькнула мысль. — Это, конечно, проверка».
Злоткина, не поднимая головы, продолжала спокойно работать — переводить очередной текст. Резкий стук открывающейся двери заставил ее вздрогнуть: немец буквально влетел в комнату. Он даже не сумел скрыть своего разочарования, увидев занимающуюся своим делом переводчицу, он подошел к столу, открыл ящик: все было на месте, все бумаги лежали нетронутыми, а это были очень ценные документы: бланки, удостоверения личности для передвижения по железной дороге, очень нужные партизанам и подпольщикам. Особенную ценность представляли бланки с круглой печатью. С таким документом люди могли свободно передвигаться не только по железной дороге, но по улицам и окрестностям Минска. Каждый такой бланк предоставлял его владельцу большие возможности, и понятно, что достать их было крупной удачей.
У многих железнодорожников были такие документы. А железнодорожникам-подпольщикам они очень облегчали работу. Не случайно именно на железной дороге возникла одна из первых подпольных групп города Минска. Подпольщики организовывали диверсии, ремонтировали паровозы так, что они могли двигаться день-два, а потом снова требовали ремонта; срывали график движения поездов с гитлеровцами, направляющихся к линии фронта; вывели из строя водокачку и трубопроводы. Железнодорожники были связаны с подпольным городским комитетом партии и партизанами, выполняли их ответственнейшие задания. Именно с помощью подпольщиков-железнодорожников из города вывозили людей и доставляли их к партизанам. Фашисты довольно быстро поняли, что на железной дороге работают бесстрашные патриоты, и стали принимать свои меры, но все было напрасно. Несмотря на то, что фашисты привезли из Германии рабочих разных специальностей и тем самым чрезвычайно усложнили условия работы подпольщиков, в депо по-прежнему появлялись листовки с сообщениями Советского Информбюро, продолжались диверсии и саботаж.
Обо всем этом Франя узнавала постепенно, но пока главное ее внимание было направлено на то, чтобы как можно больше войти в доверие к администратору, и она не жалела сил, чтобы играть роль исполнительной и ограниченной службистки. Немец постепенно начал ей доверять. Он еще несколько раз оставлял для ее обозрения свои бумаги, но все было напрасно: переводчицу явно не интересовало ничего, кроме ее работы, и шеф перестал обращать на Злоткину особое внимание. Франя работала уже больше месяца, а Мария даже не давала о себе знать. Франтишка беспокоилась. Иногда к ней приходили ненужные, расслабляющие волю мысли.
«А вдруг товарищи передумали и мне не доверяют? — размышляла она, но тут же сама себе и возражала: — Не может этого быть, просто еще не время».
И время наконец настало. Однажды к ней домой пришла соседка Марии Лида Дементьева и громко, чтобы слышала хозяйка, объявила.
— А я за тобой. Мария платье продает, как раз на тебя. Пойдем, посмотришь.
Злоткина не заставила дважды повторять приглашение. Быстро надела жакетку, привычным жестом проверила, не растрепалась ли прическа. Мария уже ждала их…
— Ну как, привыкаешь понемногу? — и, не дожидаясь ответа, продолжала. — Слушай, что я тебе скажу. Беда у нас.
У Франи бешено забилось сердце, но вслух она только спросила:
— Что случилось? Говори.
А беда действительно была большая: гестапо арестовало связную Тоню Соколову… По заданию подполья Соколова перебралась в одну из деревень Уздинского района, где она держала связь со скрывающимися в лесу в землянке нашими ранеными. Тоня снабжала их медикаментами, одеждой, передавала им документы и выполняла еще целый ряд заданий. В этой же деревне находилась и семья Соколовой — ее мать и двухлетний сын.
В этот раз Тоня, как обычно, пришла к Марии, сообщила ей очередные сведения и сказала:
— Маруся, еще раненые прибыли. Много тяжелых. Срочно нужны йод и перевязочный материал…
Мария собиралась недолго, накинула платок на голову, надела старенькую жакетку, и женщины ушли. Они шли по знакомой им дороге по направлению к гетто, выбрали удобный момент и поодиночке с разных сторон подлезли под проволоку. Также, делая вид, что они не связаны друг с другом, пошли в больницу, где подпольщица — врач Любовь Исааковна Иргер приняла их и снабдила всем, чем могла. Получилось два довольно объемистых узла: перевязочные материалы, вата, четыре килограмма соли и большая граненая бутыль с йодом. Теперь надо было уйти незамеченными из гетто и добраться до Кузнечного переулка, где жила Мария. А путь был неблизкий. Выйти из гетто помогли свои люди: одни отвлекли внимание полицаев, а другие прикрыли отход подпольщиц. Женщины ловко пролезли под проволокой и разошлись в разные стороны, договорившись встретиться у Марии. На этот раз все сошло благополучно — никто не остановил их по дороге домой. Рано утром, едва начало светать, Тоня встала, нагнулась над Марией.
— Ты не спишь? — шепотом спросила она. — А я сама не знаю, что со мною. Всю ночь не могла заснуть. Все о своих думаю, прямо сердце извелось. Наверное, что-то случится — вот чувствую, не надо мне домой идти, а не могу…
Никогда Тоня так не говорила, ее всегда можно было считать образцом сдержанности и спокойствия. Ее волнение передалось и Марии.
— Ну что ты, Тоня, говоришь, ничего с твоими не случилось. А если домой сейчас идти не хочешь, то не ходи. Подожди у меня. Я сама туда схожу.
— Нет, я обязательно пойду, нельзя иначе. Там ведь люди гибнут. А тебе туда и подавно идти не стоит. Ладно, не обращай на меня внимания, наверное, устала я. — Соколова улыбнулась какой-то вымученной улыбкой.
Мария еще раз попыталась ее уговорить остаться, но все было бесполезно, Мария решила проводить Тоню. Как только стало возможно выйти на улицу, подпольщицы отправились в дорогу. Они обе несли сумки с разными поношенными вещами, под которыми были спрятаны медикаменты и соль. Им пришлось пройти через два поста, прежде чем они оказались за пределами города. Скромно одетые женщины, несущие менять на продукты старые кофточки и ношеные платья, не возбудили каких-либо подозрений у полицаев, хотя они вдосталь поиздевались над их «плохим товаром». Пройдя еще немного, Мария остановилась.
— А то давай, Тоня, я пойду, — еще раз предложила она.
— Даже и не думай, — решительно оборвала ее та.
Осипова отдала Антонине свою поклажу, а та вдруг обняла Марию, резко повернулась и ушла.
Мария шла в город другой дорогой. Скверно было у нее на душе: никогда Антонина не говорила таких слов и никогда не обнимала ее, прощаясь. Осипова так задумалась, что не заметила, как подошла совсем близко к аэродрому. Она послушно остановилась по первому требованию часового, и ее под конвоем отвели к начальству. Подробно рассказала Мария, что она ходила в деревню к знакомым договориться о продаже буфета.
— У меня дети маленькие, господин начальник, — со слезами объясняла она и показывала фотографию сына и дочки, — а есть нечего…
Полковник задал ей еще несколько вопросов, потом поднялся и перчаткой несколько раз ударил ее по лицу.
— Пошла вон, — сказал он по-русски и демонстративно бросил перчатку в мусорную корзину.
Осипову отпустили и вывели с территории аэродрома…
Через день к Марии пришли из деревни, где жила Соколова, и рассказали, что Антонину по доносу предателя забрало гестапо. Она успела перед тем, как войти в дом, отдать в условленном месте все, что принесла с собой, а когда пришла домой, то там ее ждала засада. Связной, сообщив печальное известие, уже давно ушел, а Мария все еще сидела и не могла сдвинуться с места. По лицу ее текли слезы, она их даже не вытирала, и соленые капли падали одна за другой на ее выцветшее ситцевое платье.
«Не надо мне было отпускать Тоню, не надо. Переждала бы она еще немного, может быть, и спаслась бы, — казнила себя Мария. — Надо бы мне пойти вместо нее в деревню, хоть я не имела права это делать.
Да, не думала я, что все это окажется таким страшным. Эх Тоня, Тоня, как тебе не повезло!»
Мария плакала, а перед ней стояло решительное лицо Антонины, каким она видела его в последний раз, снова и снова чувствовала, как горячие руки Соколовой обнимали ее шею… Наконец Осипова собралась с силами, вытерла покрасневшие глаза, умылась и тихо вышла из дому. Надо было узнать, что с Соколовой, а потом уже действовать. Эта необходимость и заставила искать контакт с Марией Скомороховой — надзирательницей женского отделения, которая была связной между подпольщиками и заключенными. Но все это было несколько позже, а сейчас Осипова могла рассказать Фране только об аресте Соколовой и о том, что та находится в минской тюрьме.
— Так что, Франя, подумай еще раз перед тем, как начать с нами работу!..
— Я твердо решила, — перебила ее Злоткина. — Что надо делать, говори.
Осипова дала ей первое задание: надо достать бланки с круглой печатью и вообще все документы, какие только можно: медицинские справки, пропуска и т. д. Чем больше их будет, тем лучше, и это надо делать систематически, используя каждый удобный момент. Хорошо, если бы первые документы можно было бы получить дня через три.